Потому пришлось нашим шильдбюргерам, поплевав на ладони, взяться за переноску бревен на собственном горбу — сперва на вершину горы, а затем вниз по склону. Немало они попотели, пока не перетаскали наверх все бревна до единого, кроме самого последнего.

Наконец взялись они и за это последнее: поднимали его и поджимали, поворачивали и перекашивали, подталкивали и перекатывали и с великим усилием достигли верха горы; отдышались, вытерли пот и начали спуск по другому склону.

Но тут, не знаю, как уж это случилось, то ли они недоглядели, то ли веревка перетерлась, а только бревно выскользнуло у них из рук и само, без всякой подмоги, запрыгало по склону, докатилось до места и легло рядышком с остальными. Этакая сообразительность — и у кого же, у неотесанного бревна! — поразила шильдбюргеров прямо-таки как громом.

— Ну и чудаки же мы все, — сказал один шильдбюргер, — ну и дураки же мы набитые и трижды ослы, что кругляки на своем горбу с горы стаскивали. Ведь никто не смекнул, что с горы-то они сами покатятся. А мы-то кряхтели, мы-то сопели. Должны же мы, глупцы, из этого случая урок извлечь.

Тут вышел вперед другой шильдбюргер и повел такую речь:

— Велика наша беда, братья, но можно горю помочь скорее, чем слепой котенок глаз приоткроет. Коли уж хватило у нас силенок бревна вниз снести, так неужто не сможем их обратно поднять? Итак, кто со мной согласен, должен начать свое дурачество: мы взвалим бревна себе на плечи и снова все до одного втащим на гору, а оттуда запустим вниз самоходом. И полюбуемся, как они ловко под горку покатятся. Вот и награда нам будет за труды наши праведные!

Такой совет пришелся по душе всем жителям Шильды, и решили они тотчас натянуть свои дурацкие колпаки, только каждый стыдился перед другим, что не он это придумал. Но очень уж они радовались, что положат своему шутовству столь достойное начало и выдержат первое испытание.

Подставили они свои горбы и с превеликим трудом поперли весь груз обратно. И если перед тем они изрядно попотели, то теперь и вовсе потом изошли, ибо крепко уже потрудились и крепко приустали, так что делали всё теперь через силу. Куда больше им хотелось в трактир пойти, чем снова бревна таскать. Но, так или иначе, все стволы опять подняли, кроме того последнего, который уронили и он сам вниз скатился. Отдышались шильдбюргеры и стали спускать бревна вниз, одно за другим, а сами стояли наверху и любовались, как хорошо те катятся да подскакивают. И были шильдбюргеры очень горды, что столь славно порадели за общее дело и дурость их испытание выдержала. И потому сочли, что не грех им теперь и в трактире посидеть, выпить да закусить да немалую дыру в своем общинном кошельке проделать.

Доставили шильдбюргеры бревна на место, обтесали их, камень, песок, известь и все прочее раздобыли и с таким жаром принялись за постройку, что всяк, на них глядючи, подумал бы: нешуточное они дело затеяли. Прошло всего три дня, как они порешили дурью маяться, а уж вознеслись все три капитальные стены (шутовства ради строили они свою ратушу о трех углах), и положены были балки, и вся постройка была почитай что готова. С одной стороны оставили они широкий проем для входа, чтобы заносить туда общинное сено, которое они обычно сообща пропивали. Городскому голове, хотя никто об этом заранее и не подумал, пришлось это также кстати: ежели не было бы такого входа, как бы он со своими советниками в дом попадал, разве что через крышу, но это, хоть и соответствовало бы их шутовскому обычаю, было бы крайне неудобно, можно штаны порвать, да и шею свернуть немудрено, в случае ежели они вниз попадают (что вполне вероятно, когда вечерний хмель у них недостаточно еще из голов повыветрился). Затем они принялись за крышу, которая должна была лежать на трех углах, укрепили стропила и, довольные достигнутым, всем скопом отправились в тот гостеприимный дом, где хозяин протягивает руку, увенчанную венком, и стрижет своих гостей без ножниц. И закончили трудовой день превеликим пьянством, опять же за общинный счет, посчитав, что время терпит, и намереваясь продолжить дело на следующий день: «Наливай, хозяин! Шильдбюргер пьет! Шильдбюргер пьет!»

На другой день, как только ударил колокол (без этого никому не дозволялось здесь приступать к делу), сошлись все у ратуши, взобрались на стропила и начали класть кровлю. Встали они цепочкой — кто на самом верху, кто на лестнице, а кто на земле, — и тянулась эта цепочка до кучи черепицы, откуда до ратуши камнем добросить можно. Таким образом, переходя из рук в руки, каждая черепица у всех шильдбюргеров в руках побывала и попадала в конце концов к тому, кто крышу клал. Похоже это было на цепочку муравьев, когда они летом свои запасы на зиму в муравейник затаскивают.

Но поскольку от работы и кони дохнут, распорядились отцы города, чтобы в назначенный час снова колокол ударил, дескать, кончай работу и беги в трактир! Когда первый, стоявший у кучи, услышал удар колокола, он вмиг выпустил черепицу из рук и помчался прямиком к трактиру: не побежишь — не победишь! Следом за ним побросали черепицу и остальные, от первого до самого последнего, что наверху крышу клал, и помчались они друг за другом в питейное заведение, как гуси-гуменники, которые больше всего боятся, что им воды в поилке не достанется. Вот и вышло, что тот, кто последним стал в цепочку, первым прибежал в трактир и занял лучшее место, самое дальнее от входа, обеспечив себе последнее место на работе. Так же поступили и плотники: кто топором размахнулся и тут колокол услышал, ударять топором уж не стал — вскинул его на плечо, и давай бог ноги: не добежишь — не выпьешь! Почему они все так с работы торопились? Чтобы пораньше ее снова начать? Или чтобы подольше за столом посидеть? Последнее более вероятно.

Наконец, завершив дело большое, все шильдбюргеры отправились к ратуше, чтобы освятить ее во славу stultorum, сиречь дураков, и затем от имени всех дураков, глупцов, шутов испробовать, каково в ней вершить шутовские дела. Вошли они чин чином — ессе, vide, смотри, раскрой гляделки! О, немочь злая! — в ратуше тьма кромешная, хоть глаза выколи, один другого едва слышит со страху. Стали они дивиться да прикидывать, по какой причине в ратуше темно, уж не допустили ли они какой ошибки при постройке, отчего свет загражден и никак внутрь проникнуть не может.

Двинулись они к дверям и вышли на волю, поглядеть, какой изъян снаружи обнаружится, и видят: три стены стоят на месте целехоньки, крыша аккуратно настелена, на улице солнышко сияет и никаких огрехов не видно. Снова вошли в ратушу, но там уж точно ничего не увидели, за недочетом света. Ну что тут долго толковать? Не открылась им причина такой тьмы, сколько они свои глупые головы ни ломали. Потому объял их великий страх, и стали они созывать для решения этого дела общую сходку.

Когда настал день, назначенный для общей сходки, собрались все жители Шильды, сколько их было, ни один не остался дома, ведь дело это всех равно касалось. Каждый захватил с собой зажженную лучину, и когда уселись, к шапкам лучины прикрепили, чтобы в темноте разглядеть соседа и чтобы городской голова не перепутал имена и звания присутствующих. Все тут были по очереди опрошены, как следует поступить, и мнения разошлись, что всегда бывает при обсуждении мудреных вопросов.