Одно без другого не бывает, а зло нужно прогонять добром.

Подрос у городского головы сын, и захотел голова, чтобы взял он себе жену. Поэтому он велел ему отправиться под вечерок к швеям, не глянется ли ему какая из девушек, красивая да усердная. «Хорошо, — сказал сын. — А что я должен там говорить?» — «Он еще спрашивает! — воскликнула мать. — Одно слово за собой другое потянет». Итак, пришел добрый молодец в горницу, где девушки за шитьем седели, ладные да пригожие, и повел себя как истый дурак. Кто бы о чем его ни спросил, — он в ответ: «Одно слово за собой другое потянет».

Присутствующих он немало тем распотешил, и все думали: «Что за остолоп такой выискался? Кто за такого пойдет?» Однако дочь свинопаса, которую городской голова перед тем за императорского сына сватал, глаз на него положила, а он — на нее. Поэтому, когда он ее домой провожал, и обещал на ней жениться, и в церковь честь честью повести, ежели она три дня об их помолвке молчать сможет, то легко добился, чтобы она пустила его в свою светелку.

Утром чуть свет она должна была вставать и идти коров доить. Но поскольку ей такое счастье выпало и она его упустить не хотела, то поднялась тихонько, думая, что молодец спит, и наказала матери идти доить за нее, потому как сын городского головы ее в жены берет. Тот, однако, не спал, и все слышал, и в жены ее брать не стал.

На следующий день пошел он опять в ту горницу, где девушки шили, и присмотрел себе другую, получше, чем дочь свинопаса. Тут стали готовиться к свадьбе. А у городского головы была любимая коза, которую он сам выхаживал десять лет, и решил он к свадьбе ее зарезать, чтобы не стала она слишком старой. Когда он ее уже на козлы положил и голову веревкой скрутил, дрогнуло у него сердце, и сказал он жене: «Глянь, как доверчиво на меня коза смотрит, не могу я ее убить». А госпожа городская голова ему ответила: «Ну и не убивай, мне ее тоже жалко, как собственного ребенка». И осталась та коза жить, а на свадьбу стали искать другое угощенье.

Когда пора было идти в церковь, все пошли чинно, пара за парой, как обычай велит — впереди невеста с подружками, сзади жених с дружками, — и появилась тут дочь свинопаса, у которой он одну ночь переночевал, подошла к жениху, начала его всячески бранить да обзывать и потребовала, чтобы он свое слово сдержал и на ней женился. Жених стал ее прогонять и сказал, что она условие его не выполнила: три дня молчать не смогла. Так что пришлось ей после долгих пререканий уйти ни с чем, а процессия продолжила свой путь в церковь.

Невеста, которая впереди шла, ту перепалку услыхала, но вернуться и узнать, в чем дело, не смогла, так как должна была во главе процессии выступать, как коза на веревке.

Мать невесты дочь свою всячески учила, как ей за столом себя вести, и, среди прочего, дала ей такие наставления: должна она держать себя скромно, при разговоре рот раскрывать только наполовину, кушанья брать двумя пальцами, пальцев не облизывать, а кости аккуратно возле тарелки положить. Та обещала все это в точности исполнить. Когда сели за стол, она постаралась держать себя скромно, как ей мать наказывала, и при разговоре половину рта ладошкой закрывала.

Это ей еще сошло; но когда поставили угощенье, оказалось перед ней блюдо с вареным лущеным горохом. Вспомнила она материно наставленье, чтобы двумя пальцами кушанье брать, и стала горошины правым и левым указательными пальцами выковыривать и в рот отправлять. Пальцы у нее стали жирные, но облизать она их не решалась, подняла обе руки вверх над столом и матери своей крикнула: «Матушка, а кто мне пальцы-то оближет?» — «Молчи, гусыня! — оборвала ее мать. — Вытри руки полотенцем!» Так невеста брала кушанье двумя пальцами. А разве не двумя? Кто иначе скажет, солжет, а я говорю истинную правду. Но продолжу рассказ, ибо дальнейшее украсит невесту еще больше.

Вспомнила она последний материн наказ: кости возле тарелки положить — и подумала, что речь идет о ее собственных костях, а ноги у нее были довольно костлявые. Поэтому отодвинула она стол, вытащила из-под него ноги и их на стол возле своей тарелки положила, так что тарелка у нее между ногами оказалась. Если бы она своей скромностью да благонравием не чванилась, с ней бы такой конфуз не приключился. Я уж не говорю о том, как она чавкала да ветры пускала, верно, от неудобства вести себя скромно и есть двумя пальцами.

После свадебного пира подошел один к городскому голове попрощаться, а тот, поклонившись, сказал всем следующее: «Достопочтенные честные и премудрые госпожи, шильдбюргерские жены и дочки, а также их мужья, сыновья и приятели, благослови Господь все, что вы съели и выпили за этим столом! Благодарю отца невесты, мать невесты, дочь невесты, сестру невесты, зятя невесты и всю невестину достопочтенную родню… и т. д.». Дальше он уже говорил все правильно.

Вечером легли молодые в кровать (до которой еле-еле добрались), а один осел еще перед дверьми пел. После того как они налюбились, молодая спросила мужа, что ему дочь свинопаса по дороге в церковь говорила. Он долго отмалчивался, но в конце концов она все у него выпытала. «Неужто она не могла всего три денька помолчать?» — спросила молодая жена. «Нет», — ответил молодой муж. «Вот дуреха, — сказала жена, — ко мне два года батюшкин батрак каждую ночь ходил, а я никому до сих пор об этом не рассказывала». Так что небольшое сокровище сын городского головы получил, солому на мякину поменял. Пришлось, однако, о том молчать, чтобы его не засмеяли.

Шильдбюргеры в своих делах очень озабочены были общей пользой и старались, чтобы ни в чем она убытку не потерпела. Вышли они как-то за городские ворота и стали осматривать часть старинной стены, которая еще сохранилась: нельзя ли камень из нее на какой-нибудь постройке использовать. А та стена давно уж сверху густой травой поросла, и стали шильдбюргеры жалеть, что такой покос зря пропадает. Начали они друг с другом советоваться, как бы им до той травы добраться и ее использовать. Мнения были высказаны разные: одни считали, что траву эту надобно серпом скосить; однако лезть на такую высокую стену с серпом никто из них не отваживался. Другие полагали, что надо найти хороших стрелков и сшибать траву из самопала. Наконец, вышел вперед городской голова и посоветовал пустить на стену корову, чтобы она всю траву пощипала, тогда не надо будет ни косить, ни из самопала палить.

Совет этот все шильдбюргеры посчитали наилучшим и в благодарность положили первой пустить на стену корову городского головы, на что тот охотно согласился. Пригнали корову, обвязали петлю вокруг шеи, перекинули конец веревки через стену и давай всем миром веревку тянуть — корову наверх подымать. Когда веревка натянулась, корова стала задыхаться, а когда они ее повыше подняли, совсем язык вытянула. Это увидал городской голова и закричал: «Тащите шибче! Она уже травку почуяла и языком к ней тянется. Осталось всего ничего. Сама-то она себе помочь не может, чересчур неуклюжа, надо ее на самый верх затащить».

Но сколько шильдбюргеры за веревку ни тянули, корову поднять им не удалось. А когда они снова ее на землю опустили, то из коровы уже и дух вон. Шильдбюргеры этому были очень рады, так как теперь они могли и шкуру и мясо использовать.

Старая пословица недаром говорит: