Портного опять востребовали к начальству и осведомились, не забыл ли он, что дал клятву. Портной ответил: «Любезные господа, я не нарушал клятвы, я же не бил ее, а, как вы изволили приказать, делил с ней горе и радость, вот что я делал». А господа спросили: «Как это могло быть? Она принесла на тебя предлинную жалобу». Портной молвил в ответ: «Я хотел только малость оттаскать ее за волосы, но она ускользнула; вот я и погнался за ней, кидая в нее поленьями и вообще чем ни попадя; я попадал в нее себе на радость, а ей на горе, и я промахивался себе на горе, ей на радость. Так я и делил с ней горе и радость, как вы изволили приказать». Встречаются иногда такие сумасброды, что им и за год ничего не втолкуешь. Господа внушили ему строго-настрого, дабы он отнюдь не бил своей жены, не делил с ней горя и радости подобным образом, а смотрел, чтобы от нее не поступало больше жалоб на него, иначе ему не отделаться шутками.
18
О бедном дворянине, взявшем деньги взаймы
Один бедный дворянин занял деньги у крестьянской общины и дал письменное обязательство, не прибегая под покров сословных вольностей, своевременно уплачивать лихву, а в противном случае он попадает под арест или подлежит тюремному заключению. Однако дворянин пропускал срок за сроком, оставался глух к требованиям крестьян, и те взяли его под арест. А ему было на это наплевать; пока длился арест, крестьянам пришлось еще оплачивать его содержание. Так что с него были взятки гладки; вот они и нагрянули в Ротвейль, чтобы схватить его и посадить в тюрьму, если он не расплатится немедленно. Взяли и направили к нему своего человека, чтобы тот разыскал его, где бы он ни находился, и потребовал бы с него денег или упрятал его за решетку.
Посланный разыскал дворянина в деревне, когда тот сидел у цирюльника, подстригавшего ему бороду; посланный набросился на него с превеликим шумом и спросил денег. А дворянин ответил: «Успокойся, я тебе заплачу». Посланный ответил: «Мне велено не отпускать вас, пока вы не расплатитесь». Дворянин спросил: «Можешь ты подождать, пока мне подстригут бороду?» Посланный ответил: «Ладно, подожду». Тогда дворянин сказал цирюльнику: «Не стриги больше», и цирюльник оставил ему полбороды. Тут посланный сказал: «Сударь, не изволите ли вы достричься?» А дворянин ответил: «Вот уж нет! Ты же согласился ждать, пока я остригусь; вот и жди сколько угодно; не беспокойся, я не остригусь, иначе мне придется платить». Крестьянин увидел, что его надули; бросился к старосте и хотел задержать дворянина, но цирюльник помог тому скрыться. Вот и ждет посланный, когда дворянин соблаговолит остричь себе бороду, а крестьянам нет от этого никакого проку. И поделом! Не подобает крестьянам ссужать деньгами дворян; напротив, дворяне должны давать крестьянам в долг.
19
О коробейнике, продававшем скорнякам собачьи глаза вместо кошачьих
Во времена, когда все миряне носили четки и высоко ценились камешки под названием «кошачьи глаза», шастали по стране коробейники и офени, домушничая (сиречь заглядывая из дома в дом, не удастся ли выудить деньжонок), а среди них отличался один смышленый малый (я хочу сказать, что он бывал и в Блудлинге, где среди коробейников бесстыдник не редкость), вот и направился он в Гарлем, что в Голландии. Подомушничал он по городу, но деньжонками не разжился и, проходя переулком мимо одного дома, вдруг услышал великий шум и ликованье. Он подумал: «Наведаюсь-ка я туда, авось и мне что-нибудь перепадет».
Он вошел и спросил услужающего, что за люди тут собрались. Тот ответил: «Здесь трактир, где имеют обыкновение собираться скорняки, и сегодня здесь весь цех, мужья с женами, два-три раза в год они здесь веселятся, так у них заведено». Услышав такое, офеня подумал, что здесь много не сорвешь, и был бы не прочь с достоинством смыться, только не знал как. Вот и решил он прикинуться скоморохом; кстати, он был искушен в пении, а до песен скорняки весьма охочи. Когда он спел им одну-другую песню, его усадили за стол — дескать, пируй вместе с нами. Дорвавшись до выпивки, он бы и от денег не отказался, остерегался только говорить о «кошачьих глазах», а то скорняки могут сгоряча спустить с лестницы, вот он и стал предлагать им «собачьи глаза», вытащил свой товар, показал хорошенькие четки и воскликнул: «Любезные господа, кто желает купить „собачьи глаза“?» Четки так приглянулись скорнякам, что он продал их немало, убрался с деньгами подобру-поздорову и благодарил Бога, что ушел небитый, а вдруг скорняков угораздило бы спросить, что такое «собачьи глаза».
20
Как монах вытаскивал у девицы занозу из ноги
Босоногий монах нищенствовал, выпрашивая сыр и яйца; в одной деревне он расположил к себе богатую старуху, и та подавала ему больше, чем другим монахам. Вот и пришел он снова просить сыру, а когда она, кроме сыру, дала ему еще и пасхальных яиц, он осведомился: «Матушка, а где ваша дочка Грета, почему я ее не вижу?» Мать ответила: «Ах, она лежит наверху в постели и совсем плоха; она наступила на колючку, и у нее распухла нога». Монах сказал: «Надо бы мне осмотреть ее, авось помогу». Мать сказала: «Да, любезный господин Тилман, а пока я сварю вам супу».
Монах пошел к дочери и ощупывал ей распухшую ногу, а девица вела себя при этом не лучшим образом, но мать полагала, что монах вытаскивает колючку, и крикнула дочке: «Потерпи, дитя мое! Тебе лучше будет». Когда монах сделал свое дело, он спустился с лестницы, взял свой мешок — и давай Бог ноги. Мать едва успела сказать: «Покушайте сперва супу!» А монах в ответ: «Нет уж, нынче я пощусь». Ибо он знал, что здесь ему не поздоровится.
Когда мать вошла к дочери, она увидела, какую колючку вынул монах, схватила хорошее полено и вышла подождать, когда монах, обойдя деревню, снова пойдет мимо. Завидев его, она спрятала полено за спиной, в другую руку взяла сыр и крикнула: «Господин Тилман, подойдите, вот вам еще сыр». Но монах заметил подвох и сказал: «Нет, матушка, мне лишнего не надо. Не в моих правилах принимать подаяние дважды из одних дверей». Тогда крестьянка погрозила ему поленом и сказала: «Счастлив твой Бог, монах, что ты не приблизился к моей двери. Уж я бы отблагодарила тебя за колючку».
Монах дал деру и больше не приходил в деревню за сыром; он не сомневался: мамаша ему кое-что припомнит.
21
О беглом монахе, который был побежден буквой
Один беглый монах увлекся достохвальным искусством книгопечатания, дал себе слово освоить его в четыре года и, пробыв недолго в обучении, совсем распоясался, вмешивался в любой разговор; что бы люди ни говорили, он перечил им, как будто был осведомленнее остальных подмастерьев, особенно в том, что касается Библии и Евангелия; всех и каждого норовил он подавить своими аргументами. А в печатнях так уж принято: один другого там поддразнивает, и в этой печатне был один наборщик, превеликий шутник и знаток всяких добрых замысловатых дурачеств; вот он и сказал однажды монаху: «Болтаешь ты много, куда больше других подмастерьев, а сам не так уж силен в Священном писании. Если ты не против, я хотел бы провести с тобой небольшой диспут в воскресенье, когда мы не работаем, но при условии, что ни у тебя, ни у меня не будет никакого оружия или щита, кроме буквы, а другие подмастерья пусть слушают и судят». Монаху это было по душе, и они условились о диспуте.
Когда настало воскресенье и они уселись, монах запасся Библией, Евангелием и кое-какими другими книжонками, надеясь по ходу дела сослаться на букву Ветхого и Нового завета, а забавник подмастерье притащил с собой мешок, в котором было пять-шесть фунтов букв, в печатнях именуемых «шрифт». Диспут начался, и монах задал своему сопернику много возвышенных широковещательных вопросов, весьма заковыристых, как ему представлялось, а наборщик с неизменной усмешкой в ответ ерничал, и монах понял, что над ним издеваются, и, так как у монахов в обычаях делать все, что вздумается, вскочил и вцепился наборщику в волосы. Но наборщик тоже не дремал. Он вытащил свой мешок с буквами и принялся лупить монаха по голове и по чреслам, словом, куда ни попадя, пока монах не заорал «караул» и подмастерья не пришли к нему на помощь.