Ландскнехт взял двадцать пять крон вместе с подписанным обязательством и поехал своей дорогой. Но настал День Всех Святых, и не прошло восьми дней после него, как добрый ландскнехт вернулся за своими двадцатью пятью кронами. Он наведался в тот же трактир и послал за крестьянином, а также за всеми теми, кто присутствовал при заключении сделки. Увидев ландскнехта, крестьянин дружелюбно его приветствовал и осведомился, что заставило его воротиться. «Сами знаете, — сказал воин, — я вернулся получить мои денежки, согласно вашей расписке». — «Хо-хо, — ответил крестьянин, — срок-то еще не вышел и выйдет еще не скоро». На что ландскнехт возразил: «Любезный крестьянин, по моему разумению, дело обстоит не так. Когда мы заключали нашу сделку, я спросил тебя, вправду ли святой — святой Никогда, и ты признал его святым да еще сказал, что он есть и в годовом календаре. Так вот, я искал его в календаре и не нашел никакого святого Никогда. Однако восемь дней назад был День Всех Святых. Поскольку святой Никогда — тоже святой, я не придаю значения тому, что его нет в календаре; сколько святых причислены к святым в Нидерландах, в Италии да в других местах, а в наших календарях их в помине нет».

Когда они обменялись разнообразными многословными доводами, крестьянин обратился к управителю, чему ландскнехт был весьма рад, и они предстали перед государем, а также перед управителем со своими жалобами. Иск и ответ были заслушаны, и крестьянину велели удовлетворить ландскнехта, и к тому же государь приговорил его к денежной пене за мошенничество. Так лис был пойман лисом, что и справедливо.

В одном городе на Рейне жила весьма богатая, скупая старая вдова; много старых богатых вдовцов обхаживало ее в надежде на выгодную женитьбу, ее же, как говорится, ни одно седло не устраивало. Ибо всем и каждому она отвечала, что желает сама распоряжаться своим имением и своим добром, не подчиняясь более никакому мужчине.

Так оно и продолжалось немало времени, пока в город не нагрянул один ландскнехт, сущий красавчик, весельчак — словом, из молодчиков молодчик; он услыхал толки про богатую вдову и вздумал попытать свое счастье. Он приоделся, принарядился, зачастил к дому богатой старухи, подстерегал ее в церкви, на улице, заговаривал с ней весьма приветливо и пристойно. Добрая старушка, которой перевалило за шестьдесят, вообразила, что парень в нее втюрился, чем дальше, тем больше приглядывалась к нему, начала даже выказывать ему некоторое расположение. Наш славный повеса решил, что колокол уже наполовину отлит, купил хорошенькую фату и направил стопы туда, где, как он полагал, можно встретить вдову без провожатых. А на ловца и зверь бежит: вдовица тут как тут. «Милая, любезная госпожа, — начал он, — ваше задушевное добродетельное обхождение привлекло меня и подвигло на любовь к вам, и ежели я вам по сердцу, по нраву и по разуму, ежели моя молодость вам не противна, то сам я, право же, во всем городе не вижу другой особы, кроме вас, с которой я хотел бы зажить одним домом. Я просто не в силах скрыть от вас моих чувств, хотя мне ведомо, что вас мало трогает моя сердечная к вам приверженность, но во искупление моей дерзости, посягнувшей на ваше уединение столь нескромными словами, благоволите принять от меня сей маленький подарок вместе с просьбой о милостивом прощении». Сердце старой карги дрогнуло; да она уже и прежде успела втрескаться в юнца и теперь приняла его краснобайство за чистую монету. «Молодой человек, — отвечала она, — если ты говоришь искренне, я, пожалуй, не стану тратить времени на долгие раздумья, хотя, не скрою, за меня сватается немало пожилых, почтенных богатых мужчин, подходящих мне по возрасту. Но не поплачусь ли я, коли меня угораздит выйти за старика? Ночи напролет мы проваляемся рядышком, и некому будет пособить ни ему, ни мне в недуге и немощи. Вот и надумала я уже давно обзавестись ладным, честным дружком, пусть не таким богатым, лишь бы он был ко мне расположен. А моих денег и моего имения ему хватит». Итак, без обиняков, короче говоря, дело сладилось: она дала ему слово.

Когда они повенчались и наш славный молодчик начал обосновываться и обживаться, все шло сперва как нельзя лучше, но потом оказалось, что жена не очень-то склонна доверить ему наличные денежки и драгоценности. Он принялся обхаживать ее и лисить перед ней в надежде, что она ему все вверит и доверит, а сам день ото дня все хуже распускался, искал забав и развлечений среди своих сверстников. Он почти никогда не возвращался домой один, все, бывало, норовит привести с собой дружка, а то и двух; они засиживались за полночь, играли, кутили, пьянствовали. А стоило почтенной супруге сказать что-нибудь наперекор, ее поддразнивали, а то и попросту глумились над ней. Разумеется, это весьма удручало добрую женщину, тем более что она и пожаловаться не смела своим друзьям, так как не последовала их совету.

Чем же все это кончилось? Однажды муж вернулся домой с целой компанией пьянчуг. Жена заприметила их издали и вздумала пуститься на новую хитрость, чтобы хоть раз избавиться от подобных гостей. Она поспешно взяла платок, повязала себе голову и легла на скамейку. Муж со своей свитой ввалился в комнату и увидел, что жена лежит пластом; он приблизился и спросил: «Любезная моя хозяюшка, что болит у тебя? Встряхнись, милочка, иди к нам, завей горе веревочкой!» — «Оставь меня в покое, — сказала она, — непостоянный ты человек! Это ли ты мне сулил и обещал?» — «Милая хозяюшка, — ответствовал он, — чего тебе не хватает, ведать не ведаю. Если тебе мало служанок, найми еще одну! Не по вкусу тебе вино, так почни другую бочку или прикупи чего твоей душе угодно! Какого рожна тебе еще надо?» — «Как что мне надо? — сказала она, — мне надо, чтобы ты сидел дома да присматривал за хозяйством. А ты шляешься день и ночь со своими приятелями, от которых не научишься ничему путному, бросаешь меня, бедную, одну, и я лежу в скорбях и в недуге. Теперь, к примеру, голова у меня раскалывается, не знаю, куда деваться. Как ты оправдаешься в своем непостоянстве?» — «Что? — воскликнул он. — У меня такая справная старушка-женушка, и я позволю какой-то негодной голове допекать ее? Не будет этого никогда!» С этими словами он сорвал платок у нее с головы и принялся дубасить обоими кулаками, приговаривая: «Что за начальство ты, голова, как смеешь ты донимать мою женушку, от которой я ничего не видал, кроме добра и почета! Да я размозжу тебя!» Добрая старушка не знала, что и подумать, ибо она убедилась, что побоям конца-краю нет. Вот она и улучила миг, чтобы хоть дух перевести. «Любезный супруг, — воскликнула она тогда, — не гневайся больше на мою голову. Она уже не болит». — «Вот что значит принять меры, — сказал он, — а теперь вставай, женушка, и наплюй на свою злодейку голову. Смею надеяться, она больше не будет тебе досаждать». Вот и пришлось доброй старушке срочно исцелиться от мнимой хвори, присоединиться к мужниным гостям и веселиться с ними хочешь не хочешь.

Когда она оставила свою воркотню и перестала докучать мужу, он тоже малость остепенился.

Обычно толкуют, будто на мужчину дурь находит поутру, а на женщину — пополудни; это подтверждает и жена нашего косаря. Рассказывают об одном косаре, что он жил-поживал в деревне и у него была весьма пригожая жена. На нее скоро обратил внимание деревенский священник и стал выказывать косарю всяческую приязнь. Косарь добродушно принял это к сведению и не заподозрил ничего худого насчет священника и своей жены. Священник частенько звал косаря к себе в гости, осыпал его жену даяньями и подарками, так что им нельзя было не снюхаться. Как только косарь отправлялся утром на работу, добрый господин сменял его и помогал жене домовничать.

Случилось однажды утром косарю встать ранехонько; добрый человек не любил шутить, взял косу и поспешил на луг. А священник тоже не дремал; не успел косарь отлучиться, как священник, по своему обыкновению, прикорнул к его жене. Добрый косарь прошел ряда два, коса у него затупилась, он вспомнил про свой брусок и припустил домой. Подойдя к двери, косарь не стал шуметь; он боялся разбудить любимую жену и проскользнул в комнату тихонько. Брусок висел на стене, косарь быстро нашел его и заторопился на покос, но, выходя из комнаты, глянул на свою кровать и увидел две головы, одна из которых была с гуменцем. Добрый человек опять-таки не заподозрил ничего худого, да и недосуг ему было, работа стояла, вот он и ушел не оглядываясь.