Факин поступил как ему велели и, представ перед господами, молчал наперекор всему, прикидываясь не то немым, не то дурачком. Тогда защитник сказал: «Любезные господа, что прикажете мне с ним делать? Он не может говорить и не может дать показаний, чтобы я говорил в его защиту». Когда знатный господин услышал это, он вскричал в ярости: «Ах ты, негодяй, сейчас ты не можешь говорить, а не кричал ли ты вчера на улице, как полоумный: „Варда, варда!“?» Когда господа судьи это услышали, они сказали: «Если он кричал, то почему вы не уступили ему дорогу?» — и подняли кавалера на смех.

Некоего человека привлекли к суду по делу, которое, как он видел, может обойтись ему дорого. Он пожаловался защитнику, или стряпчему, а тот сказал: «Я научу тебя, как выпутаться из этого дела без малейших расходов и трат, дай только мне в награду за труды четыре гульдена». Ответчик воспрянул духом и обещал четыре гульдена в случае своего вызволения. А защитник посоветовал ему, когда он предстанет перед судом, что бы его ни спрашивали, как бы его, помилуй Бог, ни бранили, произносить в ответ одно только слово: «Бле!»

Когда они явились в суд и многие подали жалобу на ответчика, от него не могли добиться ни одного слова, кроме «бле». Тогда господа рассмеялись и спросили защитника: «Что вы скажете в его защиту?» А защитник ответил: «Ничего не могу сказать; он дурачок, не мог мне дать никаких сведений, так что мне и опереться-то не на что. Да из него ничего и не выжмешь; остается только признать его дураком и отпустить». Господа посовещались и отпустили его.

Тогда защитник потребовал у него четыре гульдена, а тот ответил ему: «Бле!» Защитник настаивал: «Ты не смеешь мне отказывать! Где мои деньги?» — и подал на него в суд. Когда они оба предстали перед судом, ответчик повторял: «Бле!» Тогда господа сказали защитнику: «Какой спрос с дурака? Или вы не знаете, что он не умеет говорить?» Так получил защитник в награду вместо четырех гульденов слово «бле», и лукавство обернулось против самого лукавца.

Некто добрый и простодушный пришел однажды в церковь, где был Христов образ, умилительно писанный; добрый человек поставил ему свечку и помолился. Потом он обошел всю церковь, чтобы осмотреть ее, так как зашел туда впервые, и в темном углу увидел премерзейшую образину черта, писанного так, что богомолец поначалу испугался, а потом, не дав себе труда подумать, сказал: «Ах ты, бедный черт, каково тебе торчать тут, несчастному. Я хочу тебе тоже поставить свечку».

Немного времени спустя этому богомольцу привиделось во сне, будто в лесу ему встретился черт и сказал: «Дружище, ты мне только что поставил свечку, и, естественно, я тебя отблагодарю честь по чести. Пойдем со мной, я покажу тебе место, где зарыт богатый клад. Ты его выкопай и попользуйся им с моего согласия». Черт привел его к высокому дереву и говорит: «Ступай домой и принеси кирку, лопату да заступ, чтобы было чем копать». А доброму человеку почудилось во сне, будто он сказал: «Я же потом не найду этого дерева». На что черт ответил: «А ты навали под ним, вот и найдешь по этой примете». Человек послушался черта и думал, что навалил под деревом, но, проснувшись, увидел, что загадил свою постель и лежит в дерьме; уж и влетело же ему от жены, которой пришлось стирать простыню. Тогда этот благочестивец молвил: «Такова чертова благодарность!» — и поведал жене, что ему попритчилось, а она подняла его на смех.

Один простодушный крестьянин исповедовался священнику и покаялся во всех своих злоумышлениях: как, например, он, увидев у встречного две красных ленты на шляпе, сразу украсил свою шляпу тремя, на танцах норовил высмотреть девушку покраше, а когда ему это удалось, силился прыгнуть повыше; и когда перечислил он множество подобных грехов, священник сказал ему: «А молиться ты умеешь?» Крестьянин ответил: «Нет!» Священник сказал: «Так научись!» Крестьянин ответил: «Невмоготу мне, я пытался уже не раз». — «Ладно, — сказал священник, — налагаю на тебя епитимью: каждый день в течение целого года ты должен повторять: „Агнец Божий, смилуйся надо мной!“ Заучи это хоть за год, а я потом выучу тебя другим молитвам». Крестьянин сказал: «Я постараюсь». И получил отпущение грехов.

Приступая к молитве во исполнение епитимьи, он до Иванова дня говорил: «Агнец Божий, смилуйся надо мной!», потом он говорил: «Божий барашек, смилуйся надо мной!» А по прошествии года осенью он говорил уже: «Божий баран, смилуйся надо мной!»

В следующем году на великий пост он снова пришел к своему священнику, и тот осведомился, выполнял ли он наложенную епитимью. Крестьянин поведал, как он менял обращение по прошествии времени. «Зачем ты так делал?» — спросил священник. А крестьянин сказал: «Да разве агнец не становится потом барашком и, наконец, бараном?» Тут священник рассмеялся и подумал: «Уж если ты до сих пор не выучился молиться, мне ли тебя учить!» И он разрешил крестьянину молиться, как тому заблагорассудится. Очевидно одно: крестьянин был благочестивее священника.

У благочестивых ландскнехтов, да простит им Бог, есть обычай в разных землях, а особенно в Швабии и в Шварцвальде, отправляться зимой на промысел, то есть выпрашивать у бедных крестьян харчи, хлеб, яйца, соль и сало, так что иной бедняк дает им волей-неволей требуемое, хотя они никого не принуждают, но просят с такими шутками и прибаутками, что попробуй не дай: боязно становится за сараи и хлевы. У таких ландскнехтов есть даже своя метка: где они заночуют, там они рисуют на двери ветвящийся бургундский крест; когда в дом нагрянет кто-нибудь из простецких благочестивых собратьев и увидит метку на стене или на двери, он уже больше ничего не просит, только поворачивает с вежливым присловьем и добавляет: «Эх! Вижу, наши уже здесь побывали. Так что не обессудьте!» Если же кто-нибудь из них является на ночь глядя, то не иначе как сам папа даровал им такую вольность (по моему разумению), что не приходится им долго просить о ночлеге; хозяин сам уже ученый и предоставляет гостю ночлег согласно его привилегиям.

Случилось так, что один славный молоденький ландскнехт, еще недостаточно опытный, оголодал по бедности в Шварцвальде и вздумал поправить свои дела постоем. Зашел он во двор к богатому крестьянину и попросил того-сего. А хозяин хозяйствовал в лесу, вдали от людей, и по соседству с ним жила одна только вдова с красавицей дочкой, девицей благочестивой и добропорядочной; мать и дочь умели привечать подобных гостей. Крестьянин знал об этом от самих соседок, вот он и говорит ландскнехту: «Любезный воин, у меня слишком много чад и домочадцев; я не могу тебя приютить на этот раз. Вот тебе деньги на вино, довольствуйся пока этим, а на постой отправляйся в дом, что виднеется отсюда. Там тебя, без сомненья, обогреют и приютят, а коли хватит у тебя сноровки, ты, пожалуй, унаследуешь и дом и двор».

Добрый парень, еще не прошедший выучки у черта, поверил крестьянину на слово, пришел к вдове и попросился на ночлег. Добрая женщина согласилась при условии, что он будет есть свой собственный хлеб. «Да, — сказал ландскнехт, — на нынешнюю ночь моего хлеба хватит и мне, и вам обеим». Они сговорились и сели за стол. Дочь, выйдя к столу, взглянула на гостя довольно ласково. «Ах, — сказал он, — торговали бы здесь вином, я бы и винишко мог оплатить». А мать сказала: «Сынок, когда тебе охота платить за вино, у моего соседа на дворе предостаточно хорошего вина, были бы деньги; он тоже иногда пускает на ночь гостей, готовых платить; так что, если ты будешь так добр и купишь вина, мы с дочкой не прочь участвовать в расходах». Добрый братец Фейт подумал, что дело на мази, с готовностью развязал свою мошну и едва-едва наскреб деньжонок на двойную порцию вина. Он сбегал за вином, старуха испекла пирожки; словом, они сидели и веселились.