Собрался как-то возчик, живший в Ульме, в вюртембергский край за вином. А по дороге повстречалась ему одна добрая женщина, или же, скажем, девка, и попросила его пустить ее на телегу и подвезти, а уж она его за это известным образом отблагодарит. Добрый возчик, которому катать девок за подобную плату было куда милее, чем порядочных людей за порядочные деньги, охотно согласился на такую сделку и усадил ее на телегу. И уж не знаю, долго ли ему пришлось ее упрашивать да уламывать, или же она особенно не ломалась, во всяком случае, уговорил он ее заняться тем, чем ему хотелось. Но не нашли они для такого занятия более подходящего места, чем стоявшая на телеге пустая бочка. Туда они вдвоем и шмыгнули. И начал возчик шутить с девкою, да начал шутить так грубо, что бочка свалилась с телеги и встала посреди дороги на попа, да притом вверх дном, так что парочка, наоборот, застряла в ней вниз головой, и было им оттуда без посторонней помощи никак не выбраться. А лошади с телегой поехали дальше, и не было им до хозяина ни малейшего дела. Но вот появился на дороге прохожий и заметил стоящую вверх дном бочку. Он подошел к ней, чтобы посмотреть, что это за диковина и почему она загораживает проезд. И, подойдя, нашел парочку в вышеуказанном беспомощном положении и подсобил обоим выбраться из бочки наружу. И возчик сразу же помчался догонять своих лошадей, а потом он продолжил свое путешествие. А куда направилась добрая девка, сие мне неизвестно. Но не попадись им прохожий, кто знает, каково бы им в бочке было. Поэтому поберегитесь забираться в пустые бочки!

Расскажу еще одну, почти такую же, как вышеизложенная, историю, или быль, чтобы никто не проявлял пагубной беспечности и не водил девок в тенечек на час или на денечек.

В одном монастыре был некогда привратник, или сторож, облеченный полномочиями раздавать бедным людям милостыню, как это принято во многих монастырях и замках и поныне, — а должности такие достаются, как правило, столь же грешным людям, как мы, — и поэтому они поддаются искушению так унизить и обобрать просящего подаяния несчастного человека, что страх берет каждого, кто увидит такую обитель, не говоря уж о тех, кто вынужден просить там бога ради. Насколько угодны подобные, а верней сказать, неподобные подаяния Господу, предоставляю я судить тем, кто истинно милосерден, ибо мне не след рассуждать об этом и тем паче спорить, да это и не входит в мои намерения, ибо и без того слишком хорошо всем известно.

Однажды в толпе просящих милостыню объявилась молодая, красивая, статная женщина, которая сразу же — и очень — понравилась привратнику. И тут же задумал он от нее кое-чего добиться и велел ей обождать, пока разойдутся остальные, у него-де есть к ней отдельный разговор. Красавице не пришло в голову, что намерения монастырского сторожа могут оказаться настолько непотребными, и она терпеливо дождалась окончания раздачи. После чего состоялась у них беседа с глазу на глаз, и наговорил он ей вещей столь обольстительных и заманчивых, и наобещал того более, что решила она уступить его недвусмысленному настоянию. Но привратнику было некуда повести ее от стороннего глаза, не ведал он поблизости ни одного укромного местечка.

А неподалеку было сухое дерево, и в нем дупло, и никто туда никогда не ходил, и решил он повести подругу туда, и привел, и велел забраться в дупло, и следом забрался сам. И уж не знаю, что он там ей говорил да что обещал или что за милостыню ей подал, — но сделал он это так бесцеремонно, что крона сухого дерева заходила ходуном — и отломилась ветка, и упала в дупло, и пристукнула их таким образом, что пришлось бы им друг на дружке и помереть, если бы не приспела ничья помощь. Оказавшись вдвоем с женщиной в столь беспомощном положении, привратник начал кричать караул что есть мочи. Люди из монастыря прибежали на крик к сухому дереву и стали дивиться, что за призрак в нем завелся и что это он так вопит. Они раздвинули ветки, заглянули в дупло и увидели монастырского привратника верхом на женщине. Об этом они конечно же донесли настоятелю монастыря. Настоятель посадил привратника на несколько дней в темную, на хлеб и воду, а потом прогнал на все четыре стороны. И это было совершенно справедливо.

Сельский священник повадился захаживать в дом к одному прихожанину. И вовсе не ради того, чтобы петь с его детками «Отче наш». Ему приглянулась хозяйская жена. И однажды, будучи точно уверен в том, что хозяина нету дома, пришел он к ней, а она как раз ела какую-то похлебку. Священник и говорит ей: «Смотри только не поперхнись да не пролей ни капли! А ежели прольешь или расплещешь, придется тебе со мною немедленно лечь». Женщина, услыхав такое, сразу же поперхнулась и расплескала всю ложку на стол, чтобы священник смог привести свою угрозу в исполнение. А тут уж и он сообразил, что она не против, взял ее под руку да повел на лежанку, благо и лежанка стояла прямо здесь же. Что он с нею там, на лежанке, делал и вытворял, я не знаю, потому что при этом не присутствовал, — а присутствовал при этом малыш, хозяйский сын, который сидел за столом, ел похлебку и слышал все, что говорили друг другу священник и его мать, и видел все диковинные дела, которым они предавались на лежанке, но был он так мал и несмышлен, что не понимал, чем они занимаются, а только приговаривал и уговаривал сам себя есть осторожней, да не поперхнуться, да не разбрызгать ни капли, не то и ему придется ложиться со священником. А тут, откуда ни возьмись, подоспел и мужик, хозяин дома. Правда, жена заметила его еще издалека и успела спрятать священника в печи. А сама села за стол и принялась, как ни в чем не бывало, есть похлебку. Муж вернулся голодный, тоже сразу же сел к столу и начал торопливо и жадно есть. Малолетнему сыну стало страшно за отца, и он сказал: «Милый батюшка, смотри не поперхнись да не пролей ни капли, не то придется тебе лечь со священником. Матушка вот пролила — и пришлось ей с ним лечь». Услыхав такое, мужик спросил, а где священник. И сын ответил: прячется в печи. А мать, хорошо знавшая, с каким олухом царя небесного состоит в законном браке, тут же встряла: «Только, милый муженек, не сделай ему ничего дурного! Потому что священник — это человек Божий. И не смей пачкать руки его священной кровью. К тому же если ты его убьешь, то и тебя самого казнят — а по нраву ли тебе такое? Но если ты все-таки не хочешь оставить причиненное тебе зло неотмщенным, то вот что я тебе присоветую: проучи-ка ты этого попа как следует! Отними-ка у него шапчонку и пусть он убирается отсюда ко всем чертям с непокрытой головой! Ах, как все начнут над ним смеяться, когда ему придется убраться отсюда с непокрытой головой!» Дураку мужу подобный совет пришелся по сердцу: он подошел к печи и велел священнику вылезать. Священник, услышавший и уразумевший все, что говорилось перед тем, бесстрашно вылез наружу. Мужик сорвал с него шапчонку да и говорит: «А теперь проваливай отсюда, сударик! Да запомни, что так будет со всяким из вашей породы, коли он позарится на жену ближнего!» И священник с непокрытой головой поспешил к дверям. А когда он очутился на пороге, жена сказала мужу: «Тут я еще одну пакость для него придумала. Брось-ка ты шапчонку ему вслед, чтобы люди это увидели, тогда они станут смеяться над ним еще пуще». Болвану и это понравилось, бросил он священнику шапчонку и почувствовал себя полностью удовлетворенным. И решил, что ущерб ему возмещен, и не пенял своей благоверной, независимо от того, поперхнулась она или нет, расплескала свою похлебку или же не расплескала.

В Эльзасе, в городке Обер-Беркгейм, проживал некогда писарь, имя которого здесь лучше не упоминать, а человека веселей и забавней, чем он, я, признаться, в жизни своей не видывал. И хотя был он уже в весьма почтенном возрасте, проделки его и рассказы об этих проделках заставили бы расхохотаться каждого. Потому что за словом он в карман не лез, и дело у него спорилось, и все у него в руках горело. И вот однажды, хлебнув хорошего вина, сел он, по своему обыкновению, на лавку у собственных ворот, чтобы подышать свежим воздухом. И тут предстал перед ним один молодой проказник, решивший подшутить над канцеляристом, повадки и вкусы которого были ему хорошо известны, и вырядившийся с этой целью в женское платье. Дело происходило довольно поздним вечером, а старый блудодей был уже изрядно пьян, и конечно же он решил, что перед ним особа женского пола. И, недолго думая, окликнул эту особу да пригласил сесть с собой на лавку. И с места в галоп пустился с нею в беседу о таких вещах, при одном упоминании которых щеки порядочных девиц, да и дам тоже, наливаются краской. А юноша как раз на такие мысли его и наводил. Поэтому он изъявил полное и немедленное согласие на все, что предложил ему старый греховодник, и парочка направилась к большой пустой бочке, лежавшей посредине улицы. Но прежде, чем залезть туда, молодой шалун спросил: «А что вы мне, господин писарь, за это дадите?» — «Хрен тебя подери, — отвечал ему развратник, — взгляни-ка сюда!» И с этими словами вытащил из кармана талер и протянул его юноше. Взяв талер, юноша сказал писарю: «Ладно, полезайте в бочку первым, а я — следом за вами». Старик, предвкушая удовольствие, с готовностью полез в бочку. А мошенник дождался, пока канцелярист оказался в бочке, и пошел прочь, к приятелям и собутыльникам, и они в ту ночь прогуляли и пропили талер, а старый нечестивец терпеливо дожидался подружку, сидя в бочке. Наконец он сообразил, что девка его обманула, смывшись вместе с деньгами, вылез из бочки и пошел домой.