— Встать! Быстро!
Значит, он так ничего и не понял. Ну что с него взять, он же мужчина.
— Я не собираюсь вставать, Си, отвяжись.
— Считаю до трех. Если не встанешь, последствия непредсказуемы.
Что он намерен сделать? Вышвырнуть ее из своего дома? Из убежища, в котором она находила приют несколько лет?
— Раз, — начал считать Си.
Неужели он способен на такую жестокость?
— Два.
Одель этого не позволит.
— Три.
Он сорвал с нее одеяло, выдернул ее из постели и водрузил себе на плечо.
— Что ты делаешь?! — заголосила Грэйс. — Отпусти! Одель!!
Одель вышла из кухни в тот момент, когда Си с Грэйс на плече спускался по лестнице.
— Си?! — удивленно воскликнула Одель.
— Открыть дверь на улицу! — приказал ей Си.
Господи! Он и в самом деле собирается вышвырнуть меня на улицу, в панике подумала Грэйс Но нет. Си, соскочив с крыльца, не бросил ее тут же, а пошел дальше. Но ведь холодно, черт возьми! На Грэйс только спортивный костюм, а тапочек совсем нет. Этому самцу теплее — у него шея вместо шарфа обмотана ее теплым телом.
— Что ты со мной делаешь? — взверещала Грэйс.
— Прогулка на свежем воздухе лечит от многих болезней.
Мимо проходили соседи, прогуливающие своих собак. Си очень вежливо здоровался с ними (с соседями, а не с собаками), желая им доброго вечера. Через некоторое время у Грэйс закоченели ступни и потекло из носа.
— Спасите, — без особой надежды обратилась она к одному из любителей собак. Теперь Грэйс соображала здраво. Никто не собирался ее спасать.
Си свернул на другую улицу, приостановился, чтобы поправить на плече тело, и тут рядом притормозила полицейская машина. Вылезли двое молоденьких полицейских.
— Какие трудности? — поинтересовался один из них у необычной парочки.
Си остановился. Наконец-то! Можно полежать на плече спокойно, без бултыханий вверх-вниз.
— Все нормально, — заверил Си.
— Э… Тогда, может быть, вы спустите ее на землю? — неуверенно предложил полицейский.
Си поставил тело на тротуар.
— Ой! — возопила Грэйс. Без обуви стоять на ледяном тротуаре было не очень уютно. Она запрыгала с ноги на ногу.
— Мисс, с вами все в порядке? — осведомился полицейский.
— Х-х-х-холодно, — простучала зубами Грэйс.
— Что тут происходит? — вконец обалдел недоумевающий страж порядка.
— Я лечу ее от тяжелой депрессии, — проинформировал Си.
— Тем, что несете ее, как мешок картошки?
— Нет, она тяжелее мешка. А как еще ее можно было вытащить из кровати?
— Можно мне вернуться домой? — взмолилась замерзающая Грэйс.
— Где она живет? — спросил полицейский.
— Со мной, — честно ответил Си.
— А, — начал врубаться полицейский, — она ваша жена?
— Мы живем втроем, дом номер пятнадцать.
— Господи!
— Вам это непривычно? — улыбнулся Си.
— Мадам, вы хотите идти домой с этим человеком? — вступил в разговор второй полицейский.
— Да, да, — поспешно ответила Грэйс.
Идти самостоятельно промерзшими ногами она уже не могла, но Си, слава Богу, снова сграбастал ее и понес.
На живом транспортном средстве и в сопровождении неотступно следовавшей охраны в виде полицейской машины Грэйс благополучно добралась до дома верной подруги Одель. Взойдя на крыльцо, Си открыл дверь ногой. Под неусыпным наблюдением полиции они вошли в дом. Одель, видя такое дело, поспешила из кухни на улицу, чтобы объяснить полицейским, как тяжко ее подруга страдает от депрессии и какие неимоверные усилия вся семья прилагает, чтобы вывести несчастную из прискорбного состояния.
— Она поражена неудачной любовью, — добавила Юлия.
Люк воспользовался счастливой возможностью, чтобы несколько минут посидеть в полицейской машине и разузнать из первоисточника, то есть от самих полицейских, что это за диковинные устройства в машине и зачем они тут нужны. Вскоре тихая улочка района Гленко снова погрузилась в привычную безмятежность, впрочем, нарушаемую взрывами смеха, раздающимися из дома номер пятнадцать.
Психическое выздоровление Грэйс длилось три месяца. За это время Си успел съездить в две командировки — в Центральную Америку и в Бахрейн. Одель начала работать на общественных началах в клинике «Планирование рождаемости». Возможно, к этому решению ее подтолкнул интерес Юлии к парням, все возрастающий, несмотря на печальный любовный опыт тетушки Грэйс. А Грэйс, немного очухавшись от переживаний, нашла себе работу в должности помощника менеджера в магазине «Вечернее платье». Писать она не пыталась — решила, что писательское ремесло не для нее. И в самом деле, что ей принес ее «талант»? Одни неприятности.
Грэйс имела скверную привычку читать по утрам газеты. Однажды утром, а было это на исходе третьего месяца ее выздоровления, она раскрыла «Трибьюн» и обнаружила, что то место, где должно быть обозрение книжных новинок, вырезано.
— Что там было? — спросила она у Одель, которая вставала раньше ее.
— А, это? — небрежно отозвалась Одель. — Ничего особенного, там сообщалось о книге тибетских кулинарных рецептов. Это может быть интересно моим подругам из клуба гурманов.
Грэйс поняла, что Одель врет. Она действительно иногда посещала кулинарный клуб, но экзотическую еду готовил только Си. Грэйс сделала вид, что поверила, но по пути на работу купила «Трибьюн».
В газете была рецензия на книгу Ахмеда Джемаля Мохаммеда «Ярость в черном и белом». Перед глазами Грэйс замелькали фразы: «Человек, написавший песню души негритянского гетто», «Мистер Мохаммед проник в самую суть страшного американского порока — расизма», «Унижения и оскорбления, которые герой книги терпит от Грэйс Гольдштейн, читатель переживает как свои собственные», «На небосклоне американской литературы засверкал новый черный талант», «Эту книгу необходимо прочитать всякому, интересующемуся современным Чикаго». Что за бредятина! — ужаснулась Грэйс. При чем здесь Чикаго, когда действие в книге происходит в Детройте? Эти хреновы рецензенты совсем не думают, о чем пишут. Впрочем, они и не обязаны думать.
В тот день Грэйс вернулась домой в десять часов вечера. Одель в этот момент смотрела в гостиной по телевизору новости, вернее, почти дремала перед бубнящим ящиком. Был вторник, а значит, Одель ждала телефонного звонка от Си. Он не придерживался строгого графика, поэтому иногда по вторникам Одель проводила в ожидании всю ночь. Грэйс повесила в прихожей пиджак и вошла в гостиную.
— Привет, — проснулась Одель.
— Я купила газету с рецензией на тибетскую кулинарную книгу, — зловещим голосом сказала ей Грэйс.
— Ох.
— Одель, не пытайся ограждать меня от реальности. Я не такая слабая, как ты думаешь.
Доказывать, что она не слабая, ей пришлось довольно скоро — в понедельник, когда по телевизору шла передача «У нас в Чикаго», посвященная искусству. Грэйс любила следить за культурной жизнью. Порой они с Одель выбирались в центр Чикаго в оперу или на балет. Манни Грин, ведущий передачи, завел разговор с молодым драматургом о его новой пьесе, которая прошла в театре всего двадцать раз — зрители якобы еще не готовы правильно воспринимать подобные произведения. Эта тягомотина была неинтересной, и Грэйс пошла на кухню подкрепиться салатом и содовой. Вдруг из гостиной послышался крик Юлии:
— Все сюда, показывают Даррела!
Грэйс отставила тарелку в сторону — при упоминании о Дарреле аппетит сразу пропал — и помчалась к телевизору. Прибежала посмотреть на чудище и Одель.
— Ахмед, — начал интервью Манни Грин, — можно мне называть вас Ахмедом?
Даррел снисходительно кивнул.
— А я думала, его зовут Даррел, — сказала Юлия.
— Тс-с-с! — зашипела на нее Одель.
— Я хотел бы поговорить с вами о книге, которая наделала много шума, по крайней мере, среди моих друзей. Что этой книгой вы хотели сказать? Если можно, Ахмед, объясните телезрителям это подоходчивей, простыми словами. Мне кажется, ваша книга «Ярость в черном и белом» имеет неприятные аспекты и порождает у людей недоумение. Не подумайте, что я излишне обостренно воспринимаю свою этническую принадлежность, я еврей и не скрываю этого, но скажите, почему эту стервозную девицу, которая постоянно унижает вашего героя, зовут именно так — Грэйс Гольдштейн? Мне непонятно вот что: мы вместе с неграми жили в мире и дружбе, как братья и сестры, и вдруг ни с того ни с сего начали появляться такие книги, как ваша, где евреи изображаются в образе врага. Как это понимать? Может быть, этим вы хотите больше сблизиться с белой христианской Америкой?
