Но у Людовика XV в этот вечер были, по-видимому, другие дела, кроме созерцания своих приближенных. Он отпустил придворных, объявив, что не будет ужинать, а ежели и поужинает, то в одиночестве. Все бывшие в Салоне тотчас откланялись и, опасаясь вызвать неудовольствие дофина своим отсутствием на празднестве, которое тот устраивал после репетиции, упорхнули, точно стая прожорливых голубей, прямиком в апартаменты его высочества, готовые уверить наследника, что ради него покинули короля.

Людовик XV, которого они оставили с такой поспешностью, даже не заметил этого. В других обстоятельствах жалкие ухищрения его ничтожных приближенных вызвали бы у насмешливого короля улыбку, но на сей раз они не произвели никакого впечатления на Людовика XV, который не упустил бы случая высмеять любой физический или умственный недостаток даже самого лучшего друга, если, конечно, допустить, что у него мог быть друг.

Нет, в эту минуту все внимание Людовика XV было приковано к карете, стоявшей у главных ворот Трианона, — карете, кучер которой, казалось, только и ждал, когда ее золоченый кузов чуть осядет под тяжестью седока, чтобы хлестнуть лошадей.

Эта карета, освещенная пламенем факелов, принадлежала г-же Дюбарри. Самор, сидевший рядом с кучером, то вытягивал, то подбирал ноги, словно качался на качелях.

Наконец г-жа Дюбарри, задержавшаяся в коридоре, вне всяких сомнений, в надежде получить какую-нибудь весть от короля, вышла во двор; ее держал под руку г-н д'Эгийон. По ее стремительной походке чувствовалось, что она в ярости или по меньшей мере обманута в своих ожиданиях. Графиня изображала такую решительность, что было ясно: она в полном смятении.

Жан, держа шляпу под мышкой и не замечая, что сплюснул ее, с мрачным видом следовал за сестрой; задумчивый, словно Ипполит[72], он не обращал внимания на то, что на его серебристом, расшитом розовыми цветами камзоле сбилось жабо, и даже на изодранные манжеты, вид которых вполне соответствовал его печальным мыслям. Жан не присутствовал на спектакле, ибо дофин забыл пригласить его, однако проник почти как лакей в переднюю.

Увидев, как бледна и растерянна сестра, Жан понял: опасность велика. Жан был отважен, но лишь когда имел дело с людьми, а не с призраками.

Укрывшись за гардиной, король следил из окна, как движется эта угрюмая процессия, как она исчезает в карете графини; дверь захлопнулась, лакей вскочил на запятки, кучер рванул вожжи, и лошади взяли в галоп.

— Ах, — вздохнул король, — даже не попыталась ни поговорить, ни повидаться со мной. Графиня в бешенстве. — И громко повторил: — Да, графиня в бешенстве.

Ришелье, который проскользнул в комнату, так как знал, что его ждут, услышал эти слова.

— В бешенстве, государь? — спросил он. — Но из-за чего? Из-за того, что ваше величество немножко развлечется? О, это крайне дурно со стороны графини.

— Герцог, — отвечал Людовик XV, — я не собираюсь развлекаться, напротив, я устал и хочу отдохнуть. Музыка утомляет меня, а послушайся я графиню, мне пришлось бы ехать ужинать в Люсьенне, есть, а главное пить; вина у графини скверные, не знаю, из какого винограда они сделаны, но после них чувствуешь себя совершенно разбитым. Нет, право, я уж лучше понежусь тут.

— И ваше величество стократ правы, — согласился герцог.

— Впрочем, графиня найдет себе развлечения. Да неужели мое общество так уж приятно? Не думаю, что бы она ни говорила.

— На сей раз ваше величество ошибается, — заметил маршал.

— Нет, герцог, поверьте мне, нет. Я скучаю, я все время в раздумьях.

— Государь, графиня понимает, что вряд ли сумеет найти лучшее общество, и это приводит ее в ярость.

— Ей-богу, герцог, я не понимаю, как вам это удается: вы до сих пор привлекаете женщин, словно вам двадцать лет. Да, в этом возрасте выбирает мужчина, но в мои годы…

— Что же, государь?

— Убеждаешься в женской расчетливости.

Маршал рассмеялся.

— Ну что ж, тем более, — заметил он, — и ежели ваше величество полагает, что графиня развлекается, утешимся этим.

— Я не говорю, что она развлекается. Я говорю, кончится тем, что она начнет искать развлечений.

— Я не осмелился бы сказать вашему величеству, что так не бывает в жизни.

Король в крайнем возбуждении вскочил.

— Кто тут у меня есть? — спросил он.

— Весь ваш штат, государь.

На секунду король задумался.

— А при вас кто-нибудь есть?

— Рафте.

— Отлично.

— Что он должен сделать, государь?

— Вот что, герцог, пусть-ка он разузнает, действительно ли графиня вернулась в Люсьенну.

— Графиня, как мне кажется, уехала.

— Да, это мы видели.

— Но куда же ей ехать, ваше величество, как не к себе домой?

— Кто ее знает, герцог. От ревности она теряет голову.

— Государь, а может, это скорей относится к вашему величеству?

— Что, герцог?

— Ревность.

— Герцог!

— В самом деле, государь, это было бы унизительным для всех нас.

— Мне — ревновать! — с громким хохотом воскликнул Людовик XV. — Герцог, неужто вы это серьезно говорите?

Нет, Ришелье вовсе этого не думал. Нужно признать, что он был весьма недалек от истины, полагая, что король не столько желает знать, действительно ли г-жа Дюбарри пребывает в Люсьенне, сколько не намерена ли она вернуться в Трианон.

— Итак, государь, — сказал герцог, — я посылаю Рафте на разведку?

— Посылайте, герцог.

— А теперь, ваше величество, что вы делаете до ужина?

— Ничего, мы сядем за ужин немедля. Вы предупредили лицо, о котором мы говорили?

— Он в передней вашего величества.

— И что он сказал?

— Что безмерно благодарен вам.

— А дочь его?

— С нею еще не говорили.

— Герцог, госпожа Дюбарри ревнива, и она может вернуться.

— Государь, это был бы поступок крайне дурного вкуса, и я убежден, что графиня не способна на такую чудовищную глупость.

— В такие минуты, герцог, она способна на все, особенно когда к ревности примешивается ненависть. Она терпеть вас не может, не знаю, известно ли вам это.

Ришелье поклонился.

— Да, государь, мне известно, что она удостаивает меня такой чести.

— Она и господина де Таверне ненавидит.

— Если ваше величество желает довести счет до конца, то уверен, что существует третья особа, которую она ненавидит куда сильней, чем меня и барона.

— Кто же это?

— Мадемуазель Андреа

— Что ж, — вздохнул король, — я нахожу это вполне естественным.

— Итак…

— Да, но это вовсе не значит, что не следует проследить, чтобы госпожа Дюбарри не устроила сегодня ночью скандал.

— Напротив, ваше величество, это лишь подтверждает необходимость подобной меры.

— А вот и дворецкий. Тс-с! Отдайте распоряжение Рафте, а потом приведите в столовую известное вам лицо.

Людовик XV поднялся и прошел в столовую, а герцог де Ришелье вышел в противоположную дверь.

Минут через пять он вместе с бароном присоединился к королю.

Людовик XV милостиво поздоровался с Таверне.

Барон был умен; он ответил в присущей немногим избранным манере, которая дает доступ в круг великих мира сего и вызывает их расположение.

Уселись за стол.

Людовик XV был скверный король, но очаровательный человек; среди гуляк, распутников и людей, владеющих искусством разговора, он, когда хотел, бывал душой общества.

Наконец, король много и старательно изучал приятные стороны жизни.

Ел он с большим аппетитом, велел подливать гостям и вскоре завел разговор о музыке.

Ришелье отбил мяч на лету.

— Если музыка приводит людей к согласию, как утверждает наш балетмейстер и как, мне кажется, думает ваше величество, то разве не в большей степени это относится к женщинам?

— Ах, герцог, не будем говорить о женщинах, — запротестовал король. — С Троянской войны и до наших дней женщины всегда производили воздействие, обратное музыке. Уж вам-то, у которого такой большой счет к ним, не пристало заводить за столом разговор на подобную тему. Кстати, ведь с одной из них, и не самой безобидной, вы на ножах.