Ришелье, стократ более зловредный, чем любая женщина, наслаждался местью. Он подошел к Таверне-отцу, и оба старика явили собой некое подобие скульптурной группы, которую можно было бы назвать «Лицемерие и Продажность, вступающие в сговор».

Радость их становилась тем сильней, чем больше омрачалось чело г-жи Дюбарри. В довершение всего она в гневе вскочила с места, что было нарушением всех правил, ибо король продолжал сидеть.

Придворные предчувствуют грозу, как муравьи; они ринулись под защиту тех, кто посильней. Вокруг дофины собрались ее друзья, к г-же Дюбарри тесней прильнули ее сторонники.

Мало-помалу интерес к репетиции свернул со своего естественного пути, и мысли зрителей приняли совершенно новое направление. Никого уже не интересовали Колетта и Колен, зато многие задались вопросом, не запоет ли в скором времени сама г-жа Дюбарри:

— Ну, видишь, — шепнул герцог Ришелье барону де Таверне, — какой потрясающий успех имеет твоя дочь?

И герцог увлек его в коридор, толкнув стеклянную дверь и сшибив ею какого-то человека, который приник к стеклу, чтобы видеть происходящее в зале.

— Черт бы побрал этого мерзавца! — пробормотал г-н де Ришелье, отряхивая рукав, измятый от соприкосновения с дверью, рикошетом ударившей его, а главное видя, что ушибленный им человек, судя по одежде, принадлежит к дворцовой челяди.

И впрямь, это был один из рабочих; с корзиной цветов в руках он примостился за стеклом, заглядывая в залу, и видел весь спектакль с начала до конца.

Дверь толкнула его, и он отлетел в коридор, чудом не растянувшись на полу; при этом корзина его опрокинулась.

— Этого мерзавца я знаю, — возмущенно вскричал Таверне.

— Кто он такой? — поинтересовался герцог.

— Что ты тут делаешь, мошенник? — спросил г-н де Таверне.

Жильбер, поскольку читатель уже догадался, что это был он, гордо ответил:

— Вы же видите — смотрю.

— Вместо того, чтобы делать свою работу, — заметил Ришелье.

— Свою работу я уже сделал, — смиренно отвечал ему Жильбер, не удостаивая Таверне даже взглядом.

— Всюду я сталкиваюсь с этим бездельником! — возмутился барон.

— Полно, сударь, будет вам, — раздался мягкий голос. — Малыш Жильбер прекрасный работник и весьма прилежный ботаник.

Таверне обернулся и увидел г-на де Жюсьё, который благосклонно потрепал Жильбера по щеке.

Барон побагровел от ярости и удалился, бурча:

— Слугам здесь не место!

— Тише! — остановил его Ришелье. — Погляди: вот Николь… Там, за той дверью… Ишь, плутовка! Так и стреляет глазами по сторонам.

Действительно, Николь, стоя позади двух десятков слуг, тянула свою хорошенькую головку, и ее глаза, исполненные восторга и удивления, жадно ловили каждую подробность происходящего в зале.

Жильбер тоже заметил ее и повернул в другую сторону.

— Послушай-ка, — сказал барону де Таверне герцог, — мне кажется, король хочет с тобой поговорить… Он озирается…

И оба друга направились к королевской ложе.

Г-жа Дюбарри, стоя, переговаривалась с г-ном д'Эгийоном. Тот тоже стоял и следил за всеми передвижениями своего дядюшки.

Руссо, оставшийся в одиночестве, любовался Андреа; он следил за ней увлеченным и едва ли не влюбленным взглядом.

Высокопоставленные актеры отправились переодеваться в свои уборные, куда Жильбер заранее поставил свежие цветы.

Г-н де Ришелье вошел к королю, а Таверне остался в коридоре один; он чувствовал, как сердце его то холодеет, то вспыхивает огнем от ожидания. Наконец герцог вернулся и приложил к губам палец.

Побледнев от радости, Таверне кинулся к другу, который провел его в королевскую ложу.

Там они стали свидетелями следующего разговора.

— Ваше величество, мне ждать вас к ужину? — спросила у короля г-жа Дюбарри.

Король ответил:

— Уж извините меня, графиня, я чувствую себя утомленным.

В этот момент вошел дофин и, словно не замечая г-жу Дюбарри, чуть ли не наступил ей на ногу. Он осведомился у короля:

— Ваше величество окажет нам честь отужинать с нами в Трианоне?

— Нет, дитя мое. Только что я отказался отужинать с графиней. Я чувствую себя утомленным. Ваша молодость слишком шумна для меня… Я поужинаю в одиночестве.

Дофин поклонился и вышел. Г-жа Дюбарри поклонилась чуть ли не в пояс и удалилась, трясясь от злости.

Король знаком подозвал к себе Ришелье.

— Герцог, — сказал он, — мне нужно поговорить с вами об одном деле, которое касается вас.

— Государь…

— Я был недоволен… Хотелось бы, чтобы вы мне объяснили… Вот что. Я ужинаю один. Составьте-ка мне компанию.

Тут король обратил взор на Таверне.

— Герцог, вы, кажется, знаете этого дворянина?

— Господина де Таверне? Да, государь.

— Ах, так это отец очаровательной певицы…

— Да, государь.

— Послушайте-ка, герцог…

Король наклонился и что-то шепнул Ришелье на ухо.

Таверне стиснул кулаки так, что ногти впились в кожу, лишь бы не выказать ни малейшего волнения.

Через секунду Ришелье прошел мимо Таверне и бросил:

— Следуй за мной, но только не подавай виду.

— Куда? — шепотом осведомился Таверне.

— Увидишь.

И герцог удалился. Таверне, отстав шагов на двадцать, шел за ним до покоев короля.

Ришелье вошел туда, Таверне остался в передней.

Ждать г-ну де Таверне пришлось недолго. Ришелье попросил камер-лакея его величества принести то, что король оставил на туалетном столике, и вскорости вышел, держа какую-то вещицу, которая была завернута в шелк, так что барон не мог ее рассмотреть.

Маршал вырвал друга из тревожного ожидания и увлек в галерею.

— Барон, — спросил он, предварительно убедившись, что они одни, — тебе, кажется, случалось усомниться в моей дружбе к тебе?

— После нашего примирения — ни разу, — заверил его Таверне.

— Но все-таки ты тревожился о своей судьбе и судьбе своих детей?

— Не стану отрицать.

— Так вот, совершенно напрасно. И твоя судьба, и судьба твоих детей устроится прямо-таки с головокружительной быстротой.

— Да? — промолвил де Таверне, который уже кое о чем догадывался, но следовал правилу: «Надеясь на Бога, берегись дьявола», — каким же это образом так быстро устроится судьба моих детей?

— Ну, твой Филипп уже капитан, и за его роту заплатил король.

— Да, верно… И этим я обязан тебе.

— Ничуть. А в недалеком будущем мадемуазель де Таверне, быть может, станет маркизой.

— Полно! — воскликнул барон. — Моя дочь…

— Послушай, Таверне, у короля прекрасный вкус. Красота, изящество, добродетель, ежели им сопутствует талант, пленяют его величество. А в мадемуазель де Таверне все эти достоинства соединяются в наивысшей степени. Король очарован мадемуазель де Таверне.

— Герцог, — с достоинством, показавшимся маршалу несколько наигранным, спросил де Таверне, — что ты подразумеваешь под словом «очарован»?

Ришелье это не понравилось, и он сухо ответил:

— Барон, я не силен в лингвистике, я даже в орфографии слаб. Для меня «очарован» означает «безмерно доволен», только и всего… Ну а ежели тебя так огорчает, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, тогда не о чем говорить. Я возвращаюсь к его величеству.

И Ришелье прямо-таки с юношеской резвостью повернулся на каблуках.

— Герцог, ты неверно меня понял! — закричал барон, останавливая его. — Экий ты горячий, черт побери!

— Зачем же ты мне говоришь, что недоволен?

— Я этого не говорил.

— Но ты же требуешь от меня истолковать королевское благоволение. Черт бы побрал тебя, дуралея!

— Повторяю, герцог, я вообще ни слова не сказал об этом. Разумеется, я доволен.

— Ах, вот как… Кто же тогда будет недоволен? Твоя дочь?

— Ну…

— Дорогой мой, ты воспитал свою дочку такой же дикой, как ты сам.