— Что еще такое?

— Входная дверь отворяется!

— Ступайте, поглядите, в чем дело!

— Это вернулся господин Филипп. Входите, сударь, входите!

И впрямь, это вернулся Филипп. За ним виднелась крестьянка, закутанная в полосатую накидку из грубой деревенской шерсти; она улыбалась всем вокруг той улыбкой, с какой прислуга всегда предстает новым господам.

— Я здесь, сестра, я здесь, — с этими словами Филипп вбежал в комнату.

— Милый мой брат! Сколько мук и огорчений я тебе причинила! А вот и кормилица. Я так испугалась, что она уже ушла…

— Ушла? Она сию минуту приехала.

— Ты хочешь сказать, сию минуту уезжает? Нет, я же слышала ее недавно, хоть она ходила очень тихо.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, сестра: тут никого не…

— О, благодарю тебя, Филипп, — перебила Андреа, привлекая к себе брата и подчеркивая голосом каждое слово, — благодарю за то, что ты понадеялся на лучшее во мне, что не позволил увезти ребенка прежде, чем я на него посмотрю, поцелую его. Филипп, ты хорошо знал мое сердце… Да-да, не тревожься: я буду любить мое дитя.

Филипп схватил руку Андреа и стал покрывать ее поцелуями.

— Вели кормилице, чтобы принесли его мне, — добавила молодая мать.

— Но, сударь, — вмешалась служанка, — вы же сами знаете: ребеночка здесь уже нет.

— Как так? Что вы говорите? — возразил Филипп.

Андреа испуганно смотрела на брата.

Молодой человек бросился к постели служанки, пошарил в ней и, ничего не найдя, испустил душераздирающий вопль.

Андреа ловила в зеркале каждое движение брата; она увидела, как он вошел в комнату бледный, с безвольно опущенными руками, угадала частицу правды и, откликнувшись, словно эхо, на вопль брата тяжким вздохом, без чувств упала на подушку. Это новое горе, эти новые страдания были для Филиппа полной неожиданностью. Но он собрал все силы и ласками, увещеваниями, слезами вернул Андреа к жизни.

— Мое дитя, — лепетала Андреа, — мое дитя!

— Нужно спасать мать, — сказал себе Филипп. — Сестра, родная моя, мы все сошли с ума, иначе и не скажешь: мы совсем забыли, что ребенка увез с собою доктор Луи.

— Доктор?! — вскричала Андреа страдальческим голосом, в котором сомнение боролось с радостной надеждой.

— Ну конечно, доктор! Ах, у нас у всех и впрямь голова идет кругом.

— Филипп! Ты клянешься, что это правда?

— Сестра, милая, ты так же неразумна, как я. Ну сама посуди, куда мог деться ребенок?

И он рассмеялся через силу; кормилица и служанка вторили ему.

Андреа ожила.

— Но я слышала… — прошептала она.

— Что ты слышала?

— Шаги…

Филипп содрогнулся.

— Не может быть: ты спала.

— Нет! Нет! Я проснулась, я слышала! Я слышала!

— Разумеется: ты слышала нашего славного доктора — он вернулся, когда я уже уехал; вернулся, потому что опасался за здоровье младенца, и забрал его с собой. Да он сам мне говорил, что хочет за ним вернуться.

— Теперь я тебе верю.

— Еще бы не верить! Это же так просто!

— Но в таком случае, — вступила в разговор кормилица, — я-то зачем сюда приехала?

— Вы правы. Ступайте к себе: доктор ждет с ребенком у вас дома.

— Быть не может!

— Да, конечно: не у вас, а у себя. Да… А Маргарита до того крепко слала, что не слыхала, что говорил доктор. Да он, наверно, и не стал ничего говорить.

Андреа несколько оправилась после этого нового потрясения.

Филипп спровадил кормилицу и приказал служанке никуда не отлучаться.

Затем, вооружившись фонарем, он тщательно осмотрел все двери, обнаружил, что дверь в сад открыта, заметил следы на снегу, дошел по этим следам до садовой калитки. Там следы обрывались.

— Это следы мужчины! — воскликнул он. — Ребенка похитили… О, горе нам, горе!

Следы, отпечатавшиеся на снегу, принадлежали Жильберу, который со времени своей последней встречи с Бальзамо постоянно наблюдал за домом и готовил мщение.

Ничто не казалось ему чересчур трудным. Сладкими речами и мелкими услугами он втерся в доверие и даже в расположение к жене Руссо. Он нашел простое средство: из тридцати су в день, которые Руссо назначил своему переписчику, бережливый Жильбер трижды в неделю выделял по ливру на то, чтобы купить для Терезы какой-нибудь подарочек.

Это была то лента для чепца, то лакомство, то бутылочка ликера. Милая дама, чувствительная ко всему, что угождало ее вкусам или льстило тщеславию, сполна получала от Жильбера восторженные хвалы, которые он за каждой трапезой воздавал кулинарным талантам хозяйки дома.

Да, женевскому философу удалось выхлопотать для юноши местечко за семейным столом; за два последних месяца Жильбер, оказавшись в столь благоприятных условиях, исхитрился скопить целых два луидора, которые были припрятаны под тюфяком вместе с двадцатью тысячами ливров, полученными от Бальзамо.

Но какое упорство! Какая выдержка, какая верность цели! Поутру Жильбер первым делом впивался зорким взглядом в окна Андреа, не желая пропустить ни малейшей перемены в безвестном и монотонном житье затворницы.

От его взгляда не ускользало ничто: ни садовый песок, на котором его острые глаза различали следы Андреа, ни складки на шторах, которые обычно были наглухо задернуты и даже малый зазор между ними свидетельствовал, что хозяйка нынче в духе: ведь в те дни, когда ее одолевал душевный упадок, Андреа не желала видеть солнечного света… Итак, Жильберу было известно, что происходит в доме и что творится в душе Андреа.

Кроме того, он умудрялся следить за деятельностью Филиппа: у него были свои расчеты, по которым он безошибочно судил, куда и зачем тот уходит и с чем вернулся.

Он даже не поленился украдкой следовать за Филиппом, когда тот поехал в Версаль за доктором Луи. Эта поездка в Версаль несколько смутила нашего соглядатая; но когда два дня спустя он увидел, как доктор украдкой проскользнул в сад на улице Цапли, для Жильбера загадка предыдущего визита разрешилась.

Жильберу были известны числа; он знал, что приближается осуществление его надежд. Он принял все необходимые меры предосторожности, чтобы затея, грозившая множеством трудностей, завершилась успехом. Вот каков был его план.

На два луидора он нанял в предместье Сен-Дени кабриолет с двумя лошадьми. Этот экипаж был к его услугам в тот день, когда придет надобность.

Кроме того, Жильбер испросил себе отпуск на три-четыре дня и провел его, исследуя окрестности Парижа. Так он попал в один городишко, расположенный недалеко от Суассона в восемнадцати лье от Парижа и окруженный густым лесом.

Городишко назывался Виллер-Котре. Явившись туда, Жильбер пошел прямо к единственному тамошнему нотариусу, коего звали метр Нике.

Жильбер представился вышеупомянутому нотариусу сыном эконома некоего вельможи. Этот вельможа, принимая участие в ребенке одной из своих крестьянок, поручил Жильберу найти ему кормилицу.

По всей вероятности, щедрость вельможи не иссякнет и тогда, когда отпадет нужда в грудном молоке: метру Нике будет вручена определенная сумма, предназначенная для этого ребенка.

Тогда метр Нике, отец трех прекрасных сыновей, порекомендовал Жильберу в деревушке Арамон, на расстоянии одного лье от Виллер-Котре, дочку кормилицы его детей: та, вступив в законный брак, который был надлежащим образом скреплен в его конторе, занимается теперь тем же ремеслом, что и ее матушка.

Эту славную женщину зовут Мадлен Питу, у нее сын четырех лет, отменного здоровья; недавно она родила еще одного ребенка, а потому будет к услугам Жильбера в любой день, когда ему заблагорассудится привезти или прислать младенца.

Все разузнав, Жильбер с присущей ему точностью вернулся в Париж за два часа до истечения отпуска. Теперь нас могут спросить, почему Жильбер облюбовал городок Виллер-Котре, а не какой-нибудь другой.

В этом, как и во многом другом, проявилось влияние Руссо.

Однажды Руссо рассказал, что в лесу, окружающем Виллер-Котре, необычайно богатый растительный мир: он назвал три-четыре деревни, притаившиеся в этом лесу, словно гнезда в листве.