Жильбер не покидал своего наблюдательного пункта. Он слышал, как Николь сказала, что вернется через два часа, и ждал. Однако прошло уже десять минут после назначенного срока, Жильбер начал беспокоиться, что она не придет.

Но тут наконец он увидел, как она стремительно бежит, точно за ней гонятся.

Она подбежала к ограде, передала Босиру ключ, тот открыл калитку, Николь выскользнула наружу, и калитка с глухим скрипом вновь закрылась.

Затем ключ, переброшенный через ограду, упал в траву на краю рва, как раз напротив укрытия, где прятался Жильбер; юноша, уловивший приглушенный звук падения, запомнил это место.

Николь и Босир скрылись тем временем из виду; Жильбер слышал их шаги, а потом раздался, нет, не стук колес кареты, которую велела нанять Николь, желавшая укатить отсюда, как герцогиня, но топот копыт коня, что, надо полагать, вызвало с ее стороны поток упреков; сперва конь ступал по земле, но вскоре его подковы зацокали по мощеной дороге.

Жильбер с облегчением вздохнул.

Он был свободен, он избавился от Николь, то есть от врага. Андреа осталась одна, и, возможно, уходя, Николь оставила ключ в двери, так что Жильбер сможет войти к мадемуазель де Таверне.

При этой мысли воспламененный Жильбер вскочил, раздираемый желанием, сомнениями, страхом и любопытством.

И вот он направился к служебному флигелю тем же самым путем, который недавно проделала Николь, только в противоположном направлении.

Оставшись одна, Андреа потихоньку вышла из охватившего ее душевного оцепенения и, когда Николь уже скакала позади г-на де Босира на крупе его коня, она опустилась на колени и принялась пылко молиться за Филиппа, единственного человека, к которому питала искреннюю и глубокую любовь.

Андреа молилась, исполненная безграничной веры в Бога.

Ее молитвы не были привычной чередой слов, идущих одно за другим, нет, то был божественный экстаз, в котором душа возносится к Господу и сливается с ним.

В этих пламенных молениях духа, освободившегося от пут материи, не было ничего эгоистического. Андреа словно отрешилась от самой себя, подобно потерпевшему кораблекрушение, который, утратив всякую надежду, молит уже не о собственном спасении, а о жене и детях, обреченных стать сиротами.

После отъезда Филиппа в душе Андреа родилась боль, но в этой боли как бы сливались две струи: так же, как в молитве, в ней сочетались два различных элемента, причем один из них не был понятен самой девушке.

То было смутное предчувствие надвигающейся близкой беды, ощущение, похожее на ноющую боль от зарубцевавшейся раны. Непрестанная мука прекратилась, но память о ней осталась, предупреждая о том, что боль может вернуться, как это иногда бывает у раненых.

Андреа даже не пыталась разобраться в своих чувствах; целиком поглощенная воспоминаниями о Филиппе, она связывала только с ним всю эту гамму переживаний, которые ее так одолевали.

Встав с колен, она выбрала в своей скромной библиотеке книгу, поставила рядом с постелью свечу и легла.

Книга, которую она выбрала или, верней сказать, случайно взяла, оказалась ботаническим лексиконом. Само собой разумеется, подобная книга не принадлежит к тем, что способны полностью захватить внимание, напротив, она даже притупила его. Вскоре перед глазами Андреа возникло облачко — поначалу оно было прозрачным, но быстро стало сгущаться. Девушка с минуту пробовала бороться со сном, пыталась поймать ускользающую мысль, но та не давалась; тогда Андреа приподнялась, чтобы задуть свечу, и, увидев приготовленное Николь питье, протянула руку, взяла его, размешала нерастаявший сахар и уже почти в полусне поднесла стакан ко рту.

Вдруг, когда ее губы почти коснулись питья, странное волнение заставило ее руку вздрогнуть, а мозг заволокло влажным и в то же время жгучим туманом; по флюидам, которые бежали по ее нервам, Андреа с ужасом распознала наплыв необъяснимых ощущений, какие уже неоднократно торжествовали над ее волей и сокрушали разум.

Она все же успела поставить стакан на блюдце и почти сразу же лишилась дара слова, зрения, способности мыслить и, словно пораженная громом, упала на постель, погрузившись в смертельное оцепенение.

Но это подобное смерти бесчувствие было всего лишь временным переходом между двумя существованиями.

Андреа лежала как мертвая, веки ее, казалось, смежились навсегда, но вдруг она села, открыла глаза, ужасавшие своей застылостью, спустилась с кровати — так, наверное, сходила бы с надгробия мраморная статуя.

Да, никакого сомнения, Андреа вновь погрузилась в чудесный сон, какой уже много раз овладевал ею.

Непреклонной скованной походкой ожившей мраморной статуи она пересекла комнату и прошла по коридору.

Достигнув лестницы, не колеблясь, но без поспешности она спустилась по ней и вышла на крыльцо.

Когда Андреа ставила ногу на верхнюю ступеньку крыльца, чтобы сойти с него, Жильбер поставил ногу на нижнюю — чтобы подняться.

Жильбер увидел белую фигуру, которая величественно спускалась по ступеням, как бы надвигаясь на него.

Жильбер отступил назад и так пятился до самой грабовой аллеи.

Он вспомнил: точно такой же он видел Андреа однажды в Таверне.

Она, не видя Жильбера, прошла рядом с ним, даже задела, но не обратила на него внимания.

Молодому человеку стало страшно; потрясенный, испуганный, он опустился на землю — у него подкосились ноги.

Не понимая, чем вызвано это странное появление Андреа, он следил за ней взглядом, но мысли его путались, в висках бешенно стучала кровь, и он был скорее близок к помешательству, нежели спокоен и сосредоточен, каким необходимо быть соглядатаю.

И вдруг тайна неожиданного появления Андреа разъяснилась: она вовсе не сошла с ума, как он было подумал. Ровным безжизненным шагом Андреа шла на свидание.

Молния разорвала небо.

В ее синеватом свете Жильбер увидел мужчину, скрывающегося в темной липовой аллее, и, хотя вспышка небесного света была мгновенна, юноша все же успел различить в черноте ночи его бледное лицо, заметил, что одежда его в беспорядке.

Андреа направлялась к этому мужчине, который стоял, вытянув руку, как бы притягивая девушку к себе.

Сердце Жильбера пронзило словно раскаленным железом, и он поднялся с колен, чтобы получше видеть.

В этот миг вспыхнула вторая молния.

Жильбер узнал покрытого потом и пылью Бальзамо, который каким-то таинственным способом проник в Трианон и притягивал себе Андреа столь же властно и неодолимо, как змея птицу.

Андреа остановилась в двух шагах от Бальзамо.

Он взял ее за руку, и она вздрогнула всем телом.

— Вы видите? — спросил он.

— Да, — отвечала Андреа. — Но когда вы меня позвали, я чуть не умерла.

— Простите меня, простите, — воскликнул Бальзамо. — Но это все оттого, что я потерял голову, больше не принадлежу себе, схожу с ума, гибну.

— Да, вы страдаете, — подтвердила Андреа, которая почувствовала это благодаря тому, что он держал ее за руку.

— Да, страдаю, и пришел к вам найти утешение. Вы одна можете меня спасти.

— Спрашивайте.

— Так вы видите?

— О, прекрасно.

— Вы хотите, можете последовать за мной?

— Могу, если вы мысленно поведете меня.

— Тогда в путь.

— Мы в Париже, — начала Андреа, — идем по бульвару, сворачиваем на улицу, освещенную одним-единственным фонарем.

— Все верно. Входим.

— Мы в передней. Справа лестница, но вы меня подводите к стене, стена раздвигается, там видны ступени…

— Поднимайтесь! Поднимайтесь! — воскликнул Бальзамо. — Нам туда.

— Мы в комнате. Львиная шкура, оружие. Ах, каминная плита отворилась.

— Идемте туда. Где вы?

— В какой-то странной комнате, где нет дверей, а окна зарешечены. Боже, в каком тут все беспорядке!

— В комнате кто-нибудь есть?

— Никого.

— А вы можете видеть ту, которая здесь была?

— Да, если мне дадут что-нибудь, что относится к ней, касалось ее или принадлежало ей.