Поспешность, с какой г-н де Жюсьё подбежал к Андреа, которую король по слабости зрения едва различал и, естественно, не узнал, сдавленные вопли Жильбера, свидетельствующие о неподдельном ужасе, заставили его величество ускорить шаг.

— Что там такое? — крикнул Людовик XV, приближаясь к аллее.

— Король! — воскликнул г-н де Жюсьё, поддерживая девушку, чтобы она не упала.

— Король, — прошептала девушка и окончательно лишилась чувств.

— Да в чем дело? — повторил Людовик XV. — Женщина? Что с нею?

— Государь, ей дурно.

— Что ж, посмотрим.

— Она без чувств, государь, — пояснил г-н де Жюсьё, указывая на девушку, которую он только что уложил на скамейку.

Король подошел, узнал Андреа и с содроганием воскликнул:

— Опять!.. Но это же ужасно! При такой болезни надо сидеть дома, это просто неприлично каждый день умирать на глазах у всех.

И Людовик XV повернул обратно, дабы пройти в Малый Трианон, и по пути бормотал сквозь зубы разные весьма нелестные для бедняжки Андреа слова.

Г-н де Жюсьё, не ведавший о причинах такого поведения короля, с минуту стоял в остолбенении, потом повернулся, увидел шагах в десяти Жильбера, весь вид которого свидетельствовал о страхе и беспокойстве, и позвал его:

— Иди сюда, Жильбер! У тебя хватит сил отнести мадемуазель де Таверне домой?

— Отнести? Коснуться ее? Нет, нет! Она мне этого никогда не простит!

И он сломя голову убежал, зовя на помощь.

В нескольких шагах от того места, где Андреа потеряла сознание, работали двое помощников садовника; они прибежали на крики Жильбера и по приказанию г-на де Жюсьё перенесли девушку к ней в комнату; Жильбер, понурив голову, с угрюмым видом следовал за ними, словно убийца, сопровождающий тело погубленной им жертвы.

На крыльце служебного флигеля г-н де Жюсьё отпустил садовников; Андреа открыла глаза.

Громкие голоса и суматоха, свидетельствовавшие, что произошло какое-то событие, заставили г-на де Таверне выйти из комнаты; он увидел, как его дочь, еще нетвердо стоящая на ногах, пытается собраться с силами, чтобы с помощью г-на де Жюсьё подняться по ступеням.

Он подбежал к ним, задавая тот же вопрос, что и король:

— В чем дело? В чем дело?

— Ничего, отец, — слабым голосом отвечала Андреа. — У меня недомогание, мигрень.

— Сударь, мадемуазель — ваша дочь? — с поклоном осведомился у барона г-н де Жюсьё.

— Да, сударь.

— В таком случае я не мог бы передать ее в лучшие руки, но, умоляю вас, вызовите врача.

— О, ничего страшного, — прошептала Андреа.

Таверне повторил:

— Конечно, ничего страшного.

— Мне тоже хотелось бы так думать, — заметил г-н де Жюсьё, — но мадемуазель очень бледна.

На этом г-н де Жюсьё откланялся.

Отец и дочь остались одни.

Таверне, у которого, пока Андреа отсутствовала, было достаточно времени поразмыслить, взял дочь за руку, подвел к кушетке, усадил и сам сел рядом с нею.

— Отец, будьте добры, откройте окно, мне не хватает воздуха, — попросила Андреа.

— Я собрался серьезно поговорить с вами, Андреа, а в этой клетке, которую вам отвели под жилье, что ни скажи, все будет слышно на улице. Ну, ничего, я буду говорить тихо.

И он распахнул окошко.

После этого снова сел и наклонился к Андреа.

— Надо признать, — сказал он, — что король, выказавший поначалу к нам такой интерес, ведет себя не слишком-то любезно, оставляя вас жить в этой норе.

— Отец, но ведь вы же знаете, — отвечала Андреа, — что в Трианоне нет апартаментов, это его большой недостаток.

— Когда нет апартаментов для других, — со вкрадчивой улыбкой заметил Таверне, — то с этим, дочь моя, я могу с трудом, но согласиться, но когда их нет для вас, то этого я, простите, понять не могу.

— Вы слишком хорошего мнения обо мне, — улыбнулась Андреа, — но, к сожалению, другие не разделяют его.

— Все, кто вас знает, дочь моя, держатся как раз моего мнения.

Андреа чуть наклонила голову, словно благодаря постороннего человека; надо признаться, что комплименты подобного рода, услышанные из уст отца, несколько обеспокоили ее.

— И потом, — тем же слащавым тоном продолжал Таверне, — м-да… я полагаю, король знает вас?

При этом он сверлил девушку невыносимым инквизиторским взглядом.

— Нет, король почти не знает меня, — самым естественным голосом сообщила Андреа. — Мне кажется, я так мало значу для него.

Услышав это, барон даже подскочил.

— Мало значите! — воскликнул он. — Нет, право, мадемуазель, я не понимаю, как вы можете так говорить! Ей-богу, вы слишком низко себя цените.

Андреа с удивлением взглянула на отца.

— Да, да, — продолжал барон, — я уже говорил вам и повторяю снова: ваша скромность граничит с забвением собственного достоинства.

— Право, сударь, вы все преувеличиваете. Да, король обратил внимание на бедственное положение нашего семейства и соблаговолил что-то сделать нас, но вокруг трона его величества столько несчастных, которые еще ждут щедрот из рук короля, что, вполне естественно, после благодеяний, оказанных нам, должно было наступить забвение.

Таверне пристально посмотрел на дочь, испытывая даже некоторое восхищение ее сдержанностью и непроницаемой скрытностью.

— Ну, хорошо, дорогая Андреа, хорошо, — произнес он, наклоняясь к ней, — и все же ваш отец будет первым просителем, кто обращается к вам, и надеюсь, в этом качестве вы не оттолкнете его.

Теперь Андреа взглянула на него — это был взгляд женщины, требующей объяснений.

— Поймите, — продолжал барон, — мы все просим вас: походатайствуйте за нас, сделайте что-нибудь для своей семьи.

— Но что вы такое говорите? Что я должна сделать? — воскликнула Андреа, пораженная и тоном и смыслом просьбы.

— Ответьте, вы намерены походатайствовать за меня и за вашего брата? Да или нет?

— Сударь, — отвечала Андреа, — я сделаю все, что вы мне прикажете, но, право же, не боитесь ли вы, что мы будем выглядеть слишком алчными? Король уже подарил мне драгоценный убор, стоящий, как вы сказали, больше ста тысяч франков. Кроме того, его величество пообещал моему брату полк. Мы и без того получили значительную часть пожалований, предназначенных для придворных.

Таверне не сумев сдержаться и грубо, пренебрежительно расхохотался.

— Что же, мадемуазель, — поинтересовался он, — вы находите плату достаточной?

— Я понимаю, сударь, ваша служба заслуживает большего, — сказала Андреа.

— Кой черт! — раздраженно воскликнул Таверне. — При чем тут моя служба?

— В таком случае о чем вы тогда говорите?

— Послушайте, вы совершенно напрасно притворяетесь и скрытничаете со мной!

— Господи, да что мне скрывать? — изумилась Андреа.

— Дочь моя, я же все знаю!

— Знаете?

— Поверьте мне, все.

— Что все, сударь?

Андреа невольно залилась краской, как бывает, когда бесцеремонно вторгаются в самое сокровенное.

Почтение к долгу отца удержало Таверне от дальнейших расспросов, которые могли завести чересчур далеко.

— Ну хорошо, как вам будет угодно, — заявил он. — Вы желаете соблюдать сдержанность в том, что вам представляется необходимым хранить в тайне. Пусть будет так. Вы позволите своему отцу и брату погрязнуть в ничтожестве и забвении — пускай. Но попомните мои слова: коль с самого начала отказываться от влияния, влияния никогда не обретешь.

И Таверне резко повернулся на каблуках.

— Сударь, я вас не понимаю, — заметила Андреа.

— Очень хорошо, зато я понимаю, — бросил барон.

— Но этого мало, когда беседуют двое.

— Что ж, постараюсь выражаться ясней. Используйте всю хитрость, присущую вам от природы и являющуюся одним из достоинств нашей семьи, чтобы при первой же представившейся возможности обеспечить будущее ваших родных, да и свое собственное. Как только увидите короля, первым делом скажите ему, что ваш брат до сих пор ждет патента, а вы сами чахнете в конуре, где нет воздуха, нет никакого вида из окна, одним словом, не ставьте себя в глупое положение, выказывая чрезмерную любовь и чрезмерное бескорыстие.