Вместо того, чтобы читать, аббат болтал, сообщая принцессе последние венские новости, которые он почерпнул у газетчиков и дипломатов, поскольку в ту эпоху политика делалась в открытую и, право же, ничуть не хуже, чем в тайных вертепах канцелярий, так что кабинету нередко случалось узнавать новости от господ из Пале-Рояля, где угадывались, а зачастую и придумывались шахматные ходы Версаля.

Аббат толковал в основном о последних слухах насчет тайного возмущения из-за дороговизны зерна, возмущения, которое г-н де Сартин подавил в самом зародыше, препроводив в Бастилию, как говорят, пятерку самых крупных спекулянтов.

Вошла Андреа. У дофины тоже бывали дни дурного настроения и мигреней; аббат рассказывал занимательные вещи, и после такого разговора один вид принесенной Андреа книги нагонял на принцессу тоску.

Поэтому она тоже заметила чтице, что не следует опаздывать, добавив, что всякая вещь, как бы прекрасна она ни была, хороша лишь во благовремение.

Сконфуженная выговором, тем паче несправедливым, Андреа ничего не ответила, хотя могла бы сказать в оправдание, что ее задержал отец и что ей пришлось идти очень медленно, так как она дурно чувствует себя.

Однако смущенная, подавленная, она опустила голову и вдруг, словно умирая, закрыла глаза и пошатнулась.

Не окажись рядом г-жи де Ноайль, она бы упала.

— До чего же вы не умеете держать себя! — прошипела г-жа Этикет.

Андреа промолчала.

— Герцогиня, но ей же дурно! — воскликнула дофина и вскочила, намереваясь подбежать к Андреа.

— Нет, нет, ваше высочество, — мгновенно ответила Андреа, глаза которой были полны слез, — мне хорошо, верней, уже лучше.

— Да вы посмотрите, герцогиня, она белей полотна! О, это я виновата, я наворчала на вас. Бедное дитя, сядьте же, я вам велю.

— Ваше высочество…

— Я вам приказываю!.. Аббат, уступите свой стул.

Андреа села, и мало-помалу под воздействием заботливой доброты принцессы в голове у нее прояснилось, щеки порозовели.

— Ну что, мадемуазель, вы теперь способны читать? — спросила дофина.

— О, разумеется… надеюсь.

Андреа раскрыла книгу на том месте, где остановилась вчера, и, стараясь, чтобы голос ее звучал благозвучно и внятно, принялась читать.

Однако к концу третьей страницы черные точки, плавающие у нее перед глазами, закружились, заплясали, и она перестала различать буквы.

Андреа вновь залилась бледностью, на груди и на лбу у нее выступил холодный пот, а черные круги под глазами, за которые г-н де Таверне так корил ее, увеличились до такой степени, что дофина, поднявшая голову при заминке в чтении, воскликнула:

— Опять! Герцогиня, да посмотрите же, она действительно больна, она теряет сознание.

На сей раз дофина сама подала девушке флакон нюхательной соли. Придя в себя, Андреа попробовала вновь взяться за книгу, но не смогла: руки у нее тряслись от нервной дрожи, которую несколько минут ничем не удавалось остановить.

— Герцогиня, Андреа решительно нездорова, — сказала дофина, — и мне не хотелось бы ухудшать ее состояние, задерживая ее здесь.

— Да, мадемуазель следует побыстрей уйти к себе, — согласилась г-жа де Ноайль.

— А почему побыстрей?

— Потому что, — присев в глубоком реверансе, отвечала статс-дама, — это очень похоже на начало оспы.

— Оспы?

— Да, дурнота, обмороки, судороги.

Аббат явно понял из высказывания г-жи де Ноайль, какой опасности он подвергается, так как тихонько встал со стула и, пользуясь тем, что из-за обморока Андреа на него не обращают внимания, сбежал на цыпочках, да так ловко, что никто не заметил его исчезновения.

Андреа же, видя, что дофине приходится заниматься ею, почувствовала себя настолько неудобно из-за доставляемого беспокойства, что это помогло ей собраться с силами, а верней, собрать волю и подойти к окну, чтобы вдохнуть воздуха.

— Нет, дорогая Андреа, вам необходим не только свежий воздух, — заметила дофина. — Ступайте-ка к себе, я велю вас проводить.

— О, ваше высочество, — воскликнула Андреа, — уверяю вас, ко мне уже вполне вернулись силы. Я прекрасно дойду сама, если ваше высочество соблаговолит меня отпустить.

— Да, да, и можете быть спокойны, никто больше не станет вас бранить, раз уж вы, лукавое создание, так впечатлительны, — заверила дофина.

Андреа, растроганная сестринской добротою принцессы, поцеловала ей руку и вышла из комнаты; дофина с тревогой проводила ее взглядом.

Когда Андреа уже спустилась с крыльца, Мария-Антуанетта крикнула ей из окна:

— Мадемуазель, не стоит сразу же возвращаться к себе, прогуляйтесь немножко по парку — солнце пойдет вам на пользу.

— О, ваше высочество, как вы добры! — пролепетала Андреа.

— Да, будьте добры, по пути пошлите ко мне аббата, который занимается ботаническими изысканиями вон там, у клумбы с голландскими тюльпанами.

Андреа, чтобы дойти до аббата, вынуждена была сделать крюк, пересечь весь цветник.

Она шла, понурив голову, тяжелую и затуманенную из-за странного нездоровья, мучившего ее с самого утра, и не обращала внимания ни на птиц, которые перепархивали с кустов на белые буки, ни на пчел, жужжавших над тимьяном и сиренью.

Она даже не замечала, что шагах в двадцати от нее разговаривают двое мужчин и один из них следит за нею взволнованным и тревожным взглядом.

То были Жильбер и г-н де Жюсьё.

Первый, опершись на лопату, слушал наставления ученого профессора, как следует поливать нежные растения, чтобы вода не застаивалась, а вся уходила в землю.

Жильбер, казалось, жадно внимал наставлениям, и г-н де Жюсьё находил вполне естественной подобную жажду знаний, тем паче что именно за демонстрацию этого способа он нередко удостаивался рукоплесканий от слушателей вовремя публичных лекций. Так разве для бедного помощника садовника не бесценная удача получить знания от столь высокоученого знатока да еще на лоне природы?

— Вот посмотрите, мой мальчик, — толковал г-н де Жюсьё, — здесь перед вами четыре основных типа почвы, и я, если бы захотел, обнаружил еще десяток других, смешанных с этими четырьмя основными. Но для помощника садовника различать их было бы слишком трудным делом. Цветовод обязан пробовать почву на вкус, как садовник пробует на вкус плоды. Жильбер, вы внимательно слушаете меня?

— Да, сударь, — отвечал Жильбер. Рот у него приоткрылся, взгляд был сосредоточенный, а все потому, что он видел Андреа и со своего места имел возможность наблюдать за нею, не возбуждая сомнений профессора в том, что его уроки выслушиваются и воспринимаются с должным благоговением.

— Чтобы определить тип, — продолжал г-н де Жюсьё, — положите горсточку почвы в соломенную плетенку и капните сверху несколько капель воды, а когда вода профильтруется через почву, попробуйте, какова она на вкус. Пресный, солоноватый или кисловатый привкус либо запах, обусловленный определенными природными веществами, должны в точности соответствовать соку растений, которые вы желаете посадить, поскольку в природе, как утверждает господин Руссо, ваш прежний патрон, все стремится к сходству, уподоблению, однородности.

— О Боже! — вскричал Жильбер, вытягивая руки.

— Что такое?

— Ей плохо, сударь, она теряет сознание!

— Вы что, рехнулись? Кто теряет сознание?

— Она! Она!

— Она?

— Вон та дама, — быстро поправился Жильбер.

Испуг, внезапная бледность, да и слово «она» выдали бы его, если бы г-н де Жюсьё не обернулся посмотреть, куда указывает Жильбер.

Взглянув в этом направлении, г-н де Жюсьё в самом деле увидел Андреа, которая, едва переставляя ноги, плелась по грабовой аллее, а добравшись до скамейки, рухнула на нее и застыла с таким видом, словно вот-вот испустит последний вздох.

То был час, когда король обычно навещал дофину, проходя по пути из Большого Трианона в Малый через фруктовый сад.

Его величество как раз вышел из сада.

В руке он держал золотистый персик, можно сказать чудом так рано созревший, и как подлинный король-эгоист решал вопрос, не лучше ли будет для блага Франции, если этот персик съест он, а не дофина.