Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Король тут же залился бледностью, вздрогнул и схватился рукой за голову.

Я почувствовала, что проигрываю.

«Государь, — объявила я ему, — позвольте этому господину продолжить, его люди, надо думать, вычитали в этих шифрах, что я тоже участвую в заговоре против вас».

И я вышла.

Но это, дорогой граф, было на следующий день после любовного напитка, и мое присутствие для короля было дороже присутствия господина де Сартина. Король побежал следом за мной. «Графиня, ради Бога, не сердитесь!» — воскликнул он. «Тогда прогоните, государь, этого мерзкого человека, от него воняет тюрьмой». «Ладно, Сартин, ступайте», — пожав плечами, велел король. «А я запрещаю вам на будущее не только являться ко мне, но даже кланяться», — добавила я.

И тут наш начальник полиции потерял голову. Он подбежал и униженно поцеловал мне руку. «Хорошо, графиня, будь по-вашему, — сказал он, — но вы губите государство. Мои агенты не тронут вашего протеже, раз уж вы так стоите за него».

Бальзамо, казалось, погрузился в глубокую задумчивость.

— Так вот как вы благодарите меня, — упрекнула его графиня, — за то, что я избавила вас от знакомства с Бастилией, что было бы не только несправедливо по отношению к вам, но и крайне неприятно.

Ни слова не произнося, Бальзамо вынул из кармана флакон с красной, как кровь, жидкостью.

— Примите, сударыня, — сказал он. — За свободу, которую вы мне подарили, я дарю вам двадцать дополнительных лет молодости.

Графиня сунула флакон за вырез корсажа и, радостная и торжествующая, ушла.

Бальзамо продолжал стоять и о чем-то думал.

— Возможно, они были бы спасены, — произнес он наконец, — если бы не женское кокетство. Ножка этой блудницы столкнула их в бездну. Поистине, с нами Бог.

131. КРОВЬ

За г-жой Дюбарри еще не захлопнулась дверь дома, а Бальзамо уже поднимался по потайной лестнице в комнату, устланную шкурами.

Разговор с графиней затянулся, и поспешность Бальзамо объяснялась двумя причинами.

Во-первых, ему хотелось поскорее увидеть Лоренцу. Во-вторых, он боялся, как бы она не утомилась; в ее новой жизни не могло быть места для скуки, а вот утомление могло перевести ее, как это несколько раз случалось, из магнетического сна в состояние экстаза.

Однако после экстаза почти всегда случался нервный припадок, доводивший Лоренцу до изнеможения, если только Бальзамо не успевал вмешаться, устанавливая с помощью подкрепляющего магнетического флюида равновесие между противоположными силами организма.

Закрыв дверь, Бальзамо сразу бросил взгляд на софу, на которой он оставил Лоренцу.

Там ее не было.

И лишь тонкая кашемировая шаль, расшитая золотыми цветами, одиноко лежала на подушках, как бы свидетельствуя, что Лоренца была в этой комнате, что она тут отдыхала.

Бальзамо замер, не сводя глаз с пустой софы. Быть может, Лоренце стало нехорошо от странного запаха, стоящего в комнате и сейчас быть может, совершенно безотчетно, машинально, по привычке, сохранившейся от ее былой, реальной жизни, она переменила место.

У Бальзамо сразу мелькнула мысль, что Лоренца пошла в лабораторию, куда совсем недавно он ее водил.

Он кинулся туда. По первому впечатлению лаборатория была пуста, однако Лоренца спокойно могла укрыться и в тени огромной печи, и за любым восточным ковром.

Бальзамо приподнял все ковры, обошел вокруг печи, но нигде не было и следа Лоренцы.

Оставалась ее комната, куда, вероятней всего, она и вернулась.

Эта комната казалась Лоренце тюрьмой, только когда она бодрствовала.

Он ринулся туда, но увидел, что потайной ход закрыт.

Но это отнюдь не доказывало, что Лоренца не могла пройти через него. Вполне возможно, в своем вещем сне Лоренца вспомнила про тайный механизм, а вспомнив, подчинилась сонной галлюцинации, недостаточно тщательно изглаженной из ее мозга.

Бальзамо нажал на пружину.

Комната, как и лаборатория, была пуста; похоже, Лоренца даже не входила в нее.

И тогда мучительная мысль, мысль, как мы знаем, уже давно точившая его сердце, перечеркнула все упования, все надежды счастливого возлюбленного.

Лоренца играла; она притворялась, будто спит, развеяла подозрения, тревоги, усыпила бдительность супруга и при первой возможности обрести свободу снова бежала, куда более уверенная в успехе своего предприятия и обладающая куда большим опытом, чем при первой и даже второй попытке.

Потрясенный этой мыслью, Бальзамо позвонил Фрицу.

Но поскольку Фриц замешкался, он, гонимый нетерпением, кинулся навстречу ему и встретил его на потайной лестнице.

— Синьора? — крикнул он.

— Да, мастер? — спросил Фриц, чувствуя по волнению Бальзамо, что произошло нечто чрезвычайное.

— Ты ее видел?

— Нет, мастер.

— Она не выходила?

— Откуда?

— Да из дома!

— Из дома никто не выходил, кроме графини, и я запер за нею дверь.

Точно безумный Бальзамо взлетел по лестнице. Он подумал, что сумасбродной Лоренце, так отличающейся во сне от той, какой она бывает, когда бодрствует, пришло в голову попроказить по-детски, и она прячется в каком-нибудь уголке, наблюдая, как он мечется в ужасе; она наслаждается его испугом, но вот-вот явится перед ним и успокоит его.

И начались тщательные поиски.

Не осталось ни одного угла, в который бы он не заглянул, ни одного не открытого шкафа, ни одного не отдернутого занавеса. Во время этих поисков он был похож не то на человека, одержимого страстью, не то на умалишенного, не то на пьяного, который едва держится на ногах. В конце концов у него осталось сил только на то, чтобы раскрыть объятия и позвать: «Лоренца! Лоренца!» — в надежде, что возлюбленная выйдет из укрытия и с криком радости бросится к нему.

Но единственным ответом на эту сумасбродную мысль и на этот отчаянный зов было молчание — глухое, безнадежное молчание.

Бальзамо метался, передвигая мебель, взывал к стенам, крича: «Лоренца!» — смотрел, не видя, вслушивался, не слыша, трепетал, не живя, вздрагивал, не мысля, и в таком состоянии прожил три минуты, иными словами, три столетия агонии.

Из этого состояния бреда он вышел полубезумным, окунул ладонь в вазу с холодной водой и смочил себе виски, затем, взявшись одной рукой за запястье другой, словно стараясь удержать ее, усилием воли заставил умолкнуть назойливый шум в голове — роковое, непрестанное, монотонное биение крови, ибо когда оно не отдается в мозгу, то означает жизнь, но когда становится бурным и стремительным, грозит смертью либо сумасшествием.

— Подведем итог, — промолвил он. — Лоренцы здесь нет. Хватит играть с собой в прятки. Лоренцы здесь нет, значит, она ушла. Да, ушла.

Бальзамо еще раз огляделся вокруг и снова позвал — на всякий случай.

— Ушла! — повторил он. — И напрасно Фриц утверждает, будто он не видел ее. Она ушла.

И тут возможны два варианта.

Первый: Фриц действительно не видел ее, что в сущности вполне естественно — человеку свойственно заблуждаться. И второй: он видел ее, но был подкуплен Лоренцей.

Фриц — подкуплен!

А почему бы нет? Почему нельзя усомниться в его верности? Если Лоренца, любовь, наука могут так обманывать и лгать, почему не может солгать столь слабое и порочное по своей природе существо, как человек?

О, я все узнаю, все! Разве не остается у меня мадемуазель де Таверне?

Да, с помощью Андреа я удостоверюсь в измене Фрица, в измене Лоренцы и тогда… О, на этот раз, если подтвердится, что любовь солгала, наука ошиблась, а верность подстроила западню, Бальзамо покарает преступников без жалости, не слушая оправданий, отринув милосердие и храня гордость, как и должно карать могущественному человеку.

Итак, сейчас мне нужно уйти, не возбудив подозрений Фрица, и скакать в Трианон.

И Бальзамо, подхватив шляпу, упавшую на пол, рванулся к двери, но в тот же миг остановился.

— О Господи, — пробормотал он, — но сначала… Бедный старик, я совсем забыл о нем. Прежде всего надо повидать Альтотаса. Из-за этого исступления, этих предательских любовных судорог я совершенно забросил беднягу. Какая неблагодарность, какая жестокость!

105
{"b":"202353","o":1}