— Домой, — простонал он. — Хочу домой…

— Где твой дом? Скажи мне, где? — спросил Дэвид.

Мальчик попытался что-то ответить, но снова потерял сознание. Подняв его на руки, Дэвид, спотыкаясь, донес мальчика до конца переулка, где светил фонарь и росло дерево. Под деревом стояла скамейка, Дэвид опустил на нее свою ношу и сел сам, дрожа и задыхаясь.

Лил дождь. Он стекал по спине Дэвида холодными струями, пропитывая его пиджак и брюки. Мальчик промок насквозь, еще когда лежал в канаве, одежда его прилипла к телу; дождь хлестал по бледному лицу. Испуганный мертвенной неподвижностью мальчика, Дэвид резко встряхнул его.

— Где ты живешь? — раздельно и настойчиво повторил он.

Мальчик открыл глаза, уставился на него, потом, охваченный ужасом, попытался встать на ноги. Дэвид удержал его.

— Где ты живешь? — с отчаяньем повторил он. — Постарайся сказать мне, где?

— Сорок… один, улица Полумесяца, — выдохнул мальчик и снова повалился на плечо Дэвида.

— Улица Полумесяца! — Дэвид вспомнил кривую улицу с ветхими домами, по которой он ходил иногда обедать к Рокко. Они еще вызывали у него улыбку, эти старью дома, припадавшие к земле у самого тротуара с робким подобострастным видом, словно дряхлые нищие, знававшие лучшие времена. Улица Полумесяца находилась по ту сторону, напротив переулка, из которого он только что вышел. Не очень далеко, но все же стоило взять такси, если бы можно было сейчас найти его.

Все машины, которые Дэвид останавливал, были с пассажирами и проносились мимо, обдавая его жидкой грязью и освещая на миг светом фар, дробящимся в струях дождя.

— Пойдем, сынок! — бодро сказал Дэвид. — Доберемся сами.

Крепко обняв мальчика, который не стоял на ногах, и то неся его, то почти волоча на себе, Дэвид направился к старым домам, выстроившимся полукругом. Шагая вдоль заборов и разыскивая нужный номер, Дэвид непрестанно чертыхался. Он был в полном изнеможении; несколько раз чиркал спичкой, чтобы посмотреть, как идут номера. Многие из них были стерты или шли в каком-то нелепом беспорядке — четные и нечетные вперемежку. Спички шипели и гасли под дождем.

Измученный, обливающийся потом, Дэвид остановился, чтобы прислониться на минуту к низкой каменной ограде небольшого палисадника. И вдруг, словно чудом, над дверью дома напротив на освещенном полукруглом стекле выступил номер сорок один.

Дэвид пересек улицу и постучал в дверь. Загремела цепочка, и на пороге появилась какая-то старуха. Она вглядывалась в темноту, и ее морщинистое лицо выражало недоумение и подозрительность. Но когда она увидела мальчика, которого поддерживал Дэвид, она испуганно вскрикнула:

— Тони! Он ранен?

— Его избили, — ответил Дэвид, — мне кажется, у него сломана рука и, пожалуй, пара ребер. Он не хотел, чтобы я отвез его в больницу.

— Внесите его в дом, — Старуха отступила в коридор.

Дэвид помог ей положить мальчика на кровать, стоявшую в конце задней веранды.

— Ну, ну, милый, — нежно шептала она, — успокойся, бабушка с тобой. Спасибо вам, мистер. — Она дрожа повернулась к Дэвиду. — Бедный мой Тони — он всегда попадает в беду. Но это не по его вине. Он хороший мальчик, по-настоящему хороший. Если бы его мать не связалась с этим подлым янки, он никогда не пошел бы по дурной дороге.

— Я ничего не знаю об этом, — сказал Дэвид, надеясь, что она расскажет еще что-нибудь о мальчике, — Я просто наткнулся на него. Он лежал без сознания, по-видимому избитый. Могу я чем-нибудь помочь вам? Может быть, вызвать врача?

— Я сама позову врача, какого нужно, — отрезала старуха, — чем меньше людей будут знать об этом, тем лучше. Но я донесу на этого подлого ублюдка и на всех их, если они посмеют еще раз тронуть моего мальчика!

Но это была мгновенная вспышка. Старуха опомнилась, и на ее морщинистом лице снова появилось выражение настороженности и недоверия.

— Я что-то разболталась. Забудьте, мистер, что я сказала.

— Да, да, — пробормотал Дэвид, чтобы успокоить ее.

Шаркая ногами, она направилась к двери, и Дэвид последовал за ней. И только когда дверь закрылась за ним, он полностью осознал весь ужас происшедшего. Глазам его на миг представилось дно большого города, о котором он знал так мало. Он слышал о жестоких законах тех, кто занимается торговлей наркотиками. Но никогда раньше не сталкивался ни с ними, ни с их жертвами.

Может быть, он сделал уж слишком поспешные выводы по нескольким случайным наблюдениям, спросил себя Дэвид. Нет. О том, что в ночном кабачке Рокко творятся какие-то тайные дела, он понял в первый же вечер. И каждый раз с тех пор, бывая там, он чувствовал, что страх и враждебность людей, сидящих в полутьме на дальним столом, порождены преступлениями. Сегодня вечером он получил доказательство этого в бандитском нападении на мальчика. И то, что сказала старуха в минуту отчаянья, когда не владела собою, объясняло многое.

Сгорбившись и наклонив голову под хлещущим в лицо дождем, Дэвид шагал по извилистым улицам.

Бушующий мрак обступал его со всех сторон, и в голове кружился вихрь таких же мрачных мыслей. Он шел, не разбирая дороги. Дождевая вода, переполняя канавы, окатывала его ноги жидкой грязью. Фонари на высоких столбах тускло мерцали сквозь пелену дождя. Дэвид не замечал ничего.

Потрясенный и взбудораженный всем случившимся, он не мог думать ни о чем, кроме внезапно открывшегося ему зла, зла, которое гнездилось в глубинах самой человеческой натуры и в силах, ввергавших парод в неисчислимые бедствия. Он знал, конечно, что зло существует, и принимал его как нечто само собой разумеющееся. После многих лет работы в газете это и не могло быть иначе.

Каждый день перед ним развертывалась карта всего мира: каждый день он сообщал читателям о циклонах, землетрясениях, голоде, кровавых схватках, преступлениях, совершающихся повсюду на земном шаре. Но он созерцал события издалека, из окна своего редакторского кабинета; это надежное убежище ограждало его от непосредственного соприкосновения с бедами, вызванными стихийными катастрофами и личными человеческими трагедиями.

Сейчас Дэвид словно очнулся после долгого периода какого-то формального существования: он воспринимал все очень остро, может быть, даже слишком остро; казалось, плотный покров, защищавший его долгие годы, теперь спал, обнаружив подлинную его натуру, и она была ранима и чувствительна до боли.

Что же ему делать с этим мальчиком? Зверское нападение на него разбило сентиментальные представления Дэвида о причинах преступлений и о тех, кто их совершал. Каковы бы ни были причины преступных деяний, несущих людям зло и страдания, прощать их нельзя! Правда, убийства и кражи детей могут совершаться и больными людьми; но с ними надо поступать так же, как и с любыми бандитами или торговцами наркотиками.

Было бы проще всего рассматривать их как неудачников, потерпевших крушение в борьбе за жизнь. Но ведь они тяжкое бремя для общества.

Дэвид никогда не знал, чью сторону принять в спорах о преступлении и наказании. Он испытывал смутное чувство вины, ему казалось, будто он и все, кто поддерживает общественную систему, которая плодит преступления и преступников, ответственны за совершаемые злодеяния. Но расцепить преступление как должно или же определить меры его пресечения он не мог. В данный момент он вообще ни в чем не был уверен, кроме необходимости положить предел тому, чтобы бомбы падали на людей, сметая подряд правого и виноватого. Однако он не мог равнодушно пройти и мимо тех, кто становится жертвой страстей, столь же преступных, как страсти, приводящие к войне. Невинных и беспомощных надо брать под защиту и следить, чтобы больные телом и духом не причиняли страданий другим.

Шарн говорила правду: он не смотрел в лицо действительности. Он пытался распутать всего лишь одну нить из тяжелых пут, обременяющих человечество. Но все нити жизни тесно переплетены между собою. Бесполезно закрывать глаза на этот факт. И нельзя не видеть, что существующий образ жизни превращает человеческое существование в жестокую борьбу. Борьбу, которая порождает страх, алчность, жестокость, войны, погоню за личной выгодой; стремление меньшинства к власти и богатству за счет большинства; вражду, приводящую к столкновениям между народами. Зло заключается в преступной лихорадочной погоне за жизненными благами, которые каждый стремится захватить и использовать сам, не обращая внимания на то, что множество людей лишено этих благ. И как много тех, кто обречен на страдание и голодную смерть, ради торжества небольшой кучки грабителей!