Мысли Дэвида сталкивались и вытесняли одна другую, но они все время возвращались к Тони. И, как ни странно, имели отношение и к Робу. Каким образом? Почему? Единственное, что объединяло их, была юность. Молодые, сильные парни, и оба выведены из строя. Роб убит. Его тело осталось лежать в снегах Кореи. А Тони, избитый до бесчувствия, валялся на булыжниках в темном переулке.

Какая же связь между ними? Или оба они жертвы борьбы за существование? «Борьба за существование», будь она проклята! Дэвид усмехнулся, мысленно употребив этот штамп. Что означают эти слова? Как раз то, о чем они гласят, и это правильнее, чем объяснять людскую драку стремлением жить, есть, одеваться, искать в жизни точку опоры. Детские и юношеские годы любого человека — подготовка к этой борьбе — с момента, когда ребенком он впервые схватил корку хлеба и засунул ее в рот или побежал, чтобы укрыться от дождя. В течение всей жизни, на разных ее этапах человек борется, чтобы продвинуться хотя бы на шаг вперед, не поддаться обстоятельствам, угрожающим отнять у него эту точку опоры и возможность «заработать на жизнь».

Не странно ли? Брошенное в жизнь не по своей воле, человеческое существо должно остаться жить: от него требуют этого. Общество негодует, когда лишают жизни новорожденных, и запрещает человеку самовольно уходить из жизни. Эти поступки наказуемы как преступления, и в то же время законов, которые помогли бы несчастному, нет.

Каждому родившемуся на свет приходится пробиваться собственными силами, кто как сумеет. И в лучшие времена так было: крепче хватайся и держись, а то затопчут! Удивительно ли, что в этой бешеной гонке слабых отталкивают? И что жулики всех мастей не упускают случая поживиться! Жертвы? Конечно, без них не обходится — Роб в Корее, а этот мальчуган на грязных улицах города!

Очнувшись от нахлынувших на него мыслей, Дэвид вдруг обнаружил, что, блуждая по темному лабиринту улиц, мимо погасших фонарей и мокрых, качающихся на ветру деревьев, он сбился с дороги. Ему показалось, что он бродит уже в течение нескольких часов; повернувшись, Дэвид зашагал назад в сторону рынков.

Он обрадовался, увидев наконец бледный облупившийся фасад старого дома, проступавший сквозь пелену дождя. Стараясь не шуметь, он прошел через заднюю веранду в свою комнату. В доме было темно и тихо: еще никто не просыпался. Только Перси, продрогший и грязный, сидел на своей жердочке и моргнул белым веком, когда Дэвид проходил мимо.

Дэвид почувствовал облегчение, когда, войдя в свою маленькую пустую каморку, зажег свет и увидел на столе пишущую машинку, словно встретил старого друга. Сняв с себя мокрую одежду, он досуха вытерся и растянулся на кровати, испытывая приятное ощущение тепла, постепенно разливавшегося по всему телу. Но его продолжала тревожить мысль о мальчике. Что он может сделать для него?

Дэвид решил повидать на следующий день старуху и узнать о Тони поподробнее. А если это приведет к конфликту с гангстерами из кабачка Рокко — что ж! — ему придется иметь с ними дело.

Что ему следует предпринять? Сообщить ли в сыскную полицию о своих подозрениях, что ночной кабачок Рокко является притоном торговцев наркотиками? Нет, не сейчас еще, сказал себе Дэвид. Не раньше, чем он выяснит положение с Тонн. Какую власть имеют над ним эти люди? И нуждается ли мальчик в лечении? Тут мог бы дать совет Нийл: сказать, возможно ли сейчас увезти больного подальше, быть может, в другой штат, где бы он был в безопасности от нового нападения шайки. Кроме того, если он, Дэвид, начнет сейчас ворошить это осиное гнездо, это может помешать его работе. А ему необходимо, убеждал он себя, сосредоточить все силы на намеченной цели, не дать жалости или гневу отвлечь себя от главного.

В конце концов торговля наркотиками — всего лишь отрасль коммерции, которая приносит быстрое обогащение и способствует процветанию экономической системы. И эта отрасль не так преступна, как торговля оружием массового уничтожения — отравляющими газами, бактериологическими средствами ведения войны, которую субсидируют государства. Торговля одурманивающими средствами затрагивает только небольшой процент людей, способствуя, разумеется, их деградации, лишая способности ясно мыслить, удовлетворяя низменные вожделения. Но ведь пресса тоже туманит головы ложными сообщениями, пропагандой расизма и классовой ненависти, религиозными предрассудками.

«Нет, — убеждал себя скованный усталостью Дэвид, погружаясь в смутный тяжелый сон, — человек не может бороться с каждым преступлением, с которым сталкивают его обстоятельства. Шарн легко говорить о том, что надо встречать действительность «лицом к лицу», доискиваться причин «человеческой бесчеловечности». Не под силу одному человеку совладать с таким делом… Нет, не под силу».

Во сне его преследовали события минувшей ночи. Люди в полутемном углу кабачка, расправа с мальчиком, искаженное ужасом лицо рыжеволосой официантки, безжизненное тело в переулке. Страшные физиономии, крадущиеся фигуры обступали Дэвида, и он снова слышал рыдающий вопль мальчика: «Оставьте меня! Оставьте меня!»

Утром впечатления ночи были еще живы. Но когда Дэвид принял душ, побрился и съел завтрак, приготовленный м-с Баннинг, ночное происшествие стало казаться ему нереальным. Слушая болтовню хозяйки, он думал, что пережитое скорее всего похоже на какой-то сумбурный сон. Воспоминания о том, что произошло между сценой в кабачке и моментом, когда он под проливным дождем опустился на скамейку вместе с Тони, стремительно пронеслись в его сознании.

Но когда Дэвид сел писать, он не мог избавиться от неприятного чувства тревоги. Прав ли человек, стремящийся к некоей возвышенной цели, к достижению далекого идеала, если он остается глух к призывам о немедленной помощи? Человеческое горе требует отклика, доброй поддержки. Откликнуться на такую мольбу отнюдь не означает изменить своему делу. Вникать в человеческие нужды, не отдаляться от людей, относиться к ним с добротой и сочувствием столь же важно, как стремиться к осуществлению высшей цели. Нельзя хладнокровно проходить мимо жестокости и горя, голода и отчаянья, если случится столкнуться с ними. Фанатики сжигали людей заживо, чтобы спасти их души. Не должно быть больше инквизиции, не должно быть кровавых жертв во имя идей.

Разница между человеком гуманным и фанатиком заключается в том, что возлюбивший род человеческий дает возможность смертному, умерев, спасти свою бессмертную душу. Цель же движения за мир во всем мире — сохранить человечеству жизнь, дать возможность всем людям стать сильными и прекрасными; но из этого не следует, что можно спокойно проходить мимо горя и страданий отдельных людей, не пытаясь облегчить их.

Дэвид решил в тот же день навестить Тони и его бабушку.

Утренняя почта доставила ему записку от Карлайла, в которой тот сообщал, что он берет первую из статей Дэвида; кроме того, в дневном выпуске «Эры» была помещена передовая, принадлежащая перу Карлайла, как сразу определил Дэвид.

Читая ее, взволнованный Дэвид не мог удержаться от восклицаний, и, хотя статья писалась явно с оглядкой, Дэвид понимал, что Карлайлу потребовалось немало мужества, чтобы сделать решительное и честное заявление:

«Смертоносное действие современного оружия дошло до предела. Если разразится война, не спасется ни один человек, рожденный или нерожденный…»

— Ах ты, старый черт! — радостно посмеивался Дэвид. — Вылез-таки из своей скорлупы!

Он чувствовал радостное возбуждение при мысли, что его разговор со старым приятелем возымел свое действие. Во всяком случае, передовая Карлайла доказывала, что каменную стену печати можно пробить, когда находятся люди достаточно честные и мужественные, чтобы сдвинуть камень, загораживающий свет истины. Радуясь за Карлайла, он радовался и тому, что его собственные усилия не пропали даром.

Вместе с тем статьи, которые он сам писал за последнее время, не удовлетворяли его. Он чувствовал, что его рассказы о встречах и разговорах с людьми не имели прямого отношения к проблемам мира и войны. Он ставил себе в вину, что не выделил в них главного: стремления людей к миру и значения общественного мнения как огромной движущей силы, направленной на защиту великой идеи.