Глаза Гвен, расширившиеся при воспоминании о брате, наполнились слезами.

— «Жду не дождусь, как бы выбраться отсюда!» — писал он в своем последнем письме. А сам умирал… раненный, пролежал несколько дней в снегу, пока его не нашли уже мертвым, рассказывал Брайан Макнамара. Нет, я не могу этого вынести!

Гвен вскочила и выбежала из комнаты.

Стиснутые руки Дэвида побелели в суставах.

— Я тоже не в силах переносить мое горе, — произнес он, — и чувство моей вины.

— Ты только терзаешь себя и нас, — жалобно пролепетала Клер, — Робу уже все равно ничем не поможешь!

— Знаю, — устало вымолвил Дэвид, — но я должен был высказать все.

— Папа, ты правильно сделал, что ушел из газеты. Я убеждена в этом! — воскликнула Мифф, желая уверить отца в своей любви и преданности.

— Я надеюсь, что моя отставка не внесет больших перемен в вашу жизнь. — Дэвид взглянул на нее с извиняющейся улыбкой. — У мамы по-прежнему останется дом и машина. Вы, дети, от меня больше не зависите. Мне, разумеется, придется начинать все с начала, и нам, вероятно, придется нелегко.

— Чем же ты собираешься заняться? — спросил Нийл, обеспокоенный тем, как скажется на отце потеря высокого положения и регулярного дохода.

— Не знаю, — Дэвид поднялся со стула, легким нервным движением распрямил плечи. Затем подошел к камину и бросил на тлеющие угли охапку сухих веток. В их ароматном дымке ему почудился запах цветущих деревьев, и он ощутил тоску по далеким и мирным холмам, где эти деревья росли.

— Я мог бы заняться журналистикой, не связывая себя ни с какой газетой, — медленно произнес он, — но сначала мне хотелось бы немного побродяжить и подумать на свободе, как лучше употребить остаток жизни. Я многое упустил, сидя взаперти в своей злосчастной редакции. Я прилагал все силы, добиваясь успеха ради успеха. И пришел к выводу, что все мои старания ничего не стоили. Они только опустошили душу. И вот сейчас мне хочется понять, какому же делу стоит отдать свой ум и свою энергию.

— Тебе надо отдохнуть. Вот лекарство, которое я тебе прописываю. — Подойдя к отцу, Нийл протянул ему руку.

— Желаю удачи, папа.

— Как, ты уходишь? — тревожно спросила Клер.

Теперь, когда все рушилось у нее под ногами, присутствие Нийла казалось ей гарантией чего-то устойчивого.

— Мне нужно повидать ночную сестру до того, как она начнет обход палаты, где лежат мои старики.

Нийл наклонился к матери и поцеловал ее.

— Не тревожься, — шепнул он. — Все уладится.

— Я надеюсь. Ах, я так надеюсь, — упавшим голосом пробормотала Клер.

Мифф вышла проводить Нийла. Дэвид обернулся к жене, ожидая от нее хотя бы слова, хотя бы взгляда. Но она сидела молча, отвернувшись. Казалось, между ними все уже было сказано.

В сверкающем воздухе звенела песня дрозда. Чистая мелодия с переливами, в которой протяжно звучала призывная нота, неслась над пустынными холмами и замирала в лесу.

Коттедж, — вернее, простая бревенчатая хижина, — стоял на расчищенном от кустарника участке: слепые стекла окон блестели на солнце. Дэвид лежал под купой расцветающих акаций на потертом коврике из меха опоссума; рядом на земле валялись книги и рукописи. Но он не читал. Он лежал здесь уже больше часа, впитывая в себя солнечные лучи, и пение птиц, и аромат серебристо-серых акаций, и сумрак лесной чащи.

Его взгляд рассеянно блуждал но прихотливому узору цветов; совсем рядом росли дикие фиалки с крошечными округлыми листочками и папоротник, едва расправлявший свои нежные, кораллово-розовые завитки. Теперь это были его друзья и близкие знакомые, хотя еще две недели назад, когда он приехал в этот домик, принадлежавший Мифф, все ему здесь было чуждым.

Дэвид улыбнулся, вспомнив, какое смятение овладело им в первые дни. Покой, одиночество и полная праздность едва не свели его с ума. Он так привык к напряженному темпу трудовой жизни, к ощущению того, что и люди и машины ждут, чтобы он вдохнул в них свою силу и энергию, привык к шуму уличного движения, к суете города, возбуждающей и вовлекающей его в общий круговорот, что он почувствовал себя совсем потерянным в этом уединении и тишине, нарушаемой лишь щебетом птиц да пением ветра в листве деревьев.

Он уходил далеко в лес и подолгу бродил там без всякой цели, любуясь могучими эвкалиптами, растущими вдоль дорог; он шел по неровным колеям, проложенным еще в давние времена упряжками волов, тащивших фургоны первых поселенцев; пробираясь сквозь золото акаций, они везли через цепь холмов строевой лес. Шагая вдоль ручья, он обнаружил однажды водопад и гнездовье птицы-лиры.

По вечерам, возвратившись в коттедж и лежа перед пылающим очагом, он читал стихи и политические брошюры из книжного шкафа Мифф, постепенно проникаясь приятным чувством свободы этих не омраченных заботами дней; теперь у него появилось наконец время для отдыха, чтения и раздумий. Тревога и боль последних месяцев словно отступили назад, хотя все еще таились где-то в глубине сознания. Дэвид не мог забыть, для чего он сюда приехал. Неотвязная мысль грызла его, как червь, не давая окончательно погрузиться в летаргию.

Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы нарубить дров или отправиться за милю в ближайший городок за хлебом и мясом. Кусок хлеба, сыр, чай или глоток вина — вот пища, которой он теперь вполне довольствовался. Единственной привычкой, сохранившейся от прежней жизни, было бритье и душ по утрам. Остальное время он с удовольствием проводил в праздности: бродил по склонам холмов или лежал, как сейчас, на солнце, читал или просто думал, увлеченный строкой какого нибудь стихотворения или философского трактата, обнаруженного среди книг в коттедже.

Этот коттедж напоминал ему о матери. Она купила его и двадцать акров окружавшего дом девственного леса вскоре после смерти отца Дэвида. С какой целью — Дэвид не знал. Мифф уверяла, что бабушка собиралась разводить здесь кур, держать корову и устроить ягодную ферму. Первый владелец коттеджа, пытаясь осуществить те же намерения, вступил в борьбу с лесом, но, отчаявшись, отказался от своих планов. Он расчистил перед коттеджем два-три акра земли, завел несколько овец, построил из хвороста сарайчик и огородил птичий двор, но, по словам соседей, лисы загрызли всех его кур и ягнят. И тогда этот горожанин, возомнивший, как и многие другие, что может стать фермером, вернулся обратно в город.

Мифф обычно приезжала в коттедж вместо с бабушкой на уик-энды и школьные каникулы. Обе они с удовольствием бродили в зарослях кустарника, собирая лесные цветы: розовый вереск, растущий под высокими деревьями, льнущий к кустарнику, осыпанный звездочками ломонос, нежные цветочки которого розовато-лиловым туманом окутывают ложбинки, и багряно-красную повилику, чьи лепестки, подобно крылышкам бабочек, трепещут над влажной землей.

Прошло некоторое время, и Мифф сообщила, что бабушка и слышать не хочет, чтобы вырубали лес и очищали участок от кустарника и диких цветов. Ей нравилось жить в коттедже просто так и наслаждаться красотой и покоем окружающей природы. Летом Мифф с бабушкой собирали смородину с кустов, буйно растущих вдоль ручья, варили варенье и выпалывали траву вокруг коттеджа, чтобы предохранить его от лесных пожаров.

Еще со школьных лет Мифф подружилась с бабушкой и стала ее любимицей: девочка была столь же независима и самостоятельна в своих взглядах и поступках, как старшая Миффанви. Бабушка завещала коттедж внучке, и ей он продолжал служить тем же убежищем. Она приезжала сюда в поисках уединения, позаниматься или отдохнуть, а порою привозила с собой Роба и Гвен или кого-нибудь из своих друзей.

Несколько раз в коттедж наведывались Клер и Дэвид. Для Клер эти уик-энды в лесу всегда были тяжким испытанием. Ей недоставало современного комфорта, она жаловалась на мух, москитов, муравьев, керосиновые лампы и недостаток воды — досадные обстоятельства, с которыми приходилось здесь мириться. Дэвид тоже бывал рад, по выражению Клер, «возвратиться к цивилизации», то есть к горячен ванне и электричеству. Первобытная жизнь была не для них, в этом он был с Клер согласен. Он не любил пачкать руки, а от всех мелких хозяйственных работ — ведь нужно было собирать в лесу хворост, разводить огонь, выгребать золу из очага — руки грубели и грязнились.