С одной стороны у входа была стойка. За него на стене висели сушеная рыба, темные, подозрительного вида колбасы, головки чеснока; на полках под ними стояли жестяные банки с оливковым маслом, сардинами, тунцами, анчоусами. Головка твердого белого сыра, испускавшего отвратительное зловоние, привалилась к безносому купидону, украшавшему грязную мраморную вазу, из которой торчал букет ярких бумажных цветов. На задней перегородке, отделявшей кухню от зала, красовался старый плакат с Везувием, курящимся над лазурным Неаполитанским заливом. И молодая королева в золоченой раме снисходительно улыбалась смуглому разноязычному сброду обедающих.

Не все из них были иностранцами. За одним из длинных столов у стены постоянно собиралась все та же кучка завсегдатаев, людей довольно-таки зловещего вида, под председательством владельца кабачка Рокко, чудовищно толстого человека; они неряшливо ели, переговариваясь о чем-то вполголоса. Время от времени слышалась рыкающая американская речь и среди темноволосых голов и смуглых и желтых лиц мелькало хитрое одутловатое лицо с золотым оскалом.

Неподалеку от этой группы располагалась шумная компания молодых головорезов, отпускавших реплики по адресу миловидной рыжеволосой официантки, которая сновала мимо с тяжелым подносом, уставленным блюдами, и ловко отшучивалась. Случалось, что какой-нибудь назойливый посетитель пытался вступить в разговор с сидящими за дальним столом, и тогда один из этих молодчиков выставлял его за дверь. Они, по-видимому, были в хороших отношениях с двумя юными смазливыми девицами, которым дозволялось иногда приблизиться к столу, где сидел хозяин и его приятели.

Среди постоянных посетителей кабачка были и простые, бедно одетые люди, видимо, рабочие. Из их разговоров можно было понять, что они привыкли здесь встречаться. Дэвид предполагал, что они избрали это место по той же причине, что и он: тут дешево кормили, еда была острая, а черный кофе крепкий.

Анджело, повар, популярный, как клоун в цирке, время от времени высовывал из кухни нос, чтобы приветствовать входящего соотечественника. В дверях показывалась его лоснящаяся от пота смуглая физиономия и большой живот, обтянутый засаленным фартуком; он бросал в зал шутку и скрывался под взрывы хриплого смеха и веселого неаполитанского говора.

Кабачок обычно был переполнен людьми, которые лениво курили и ели не спеша. На каждого нового пришельца смотрели с подозрением. Дэвид сумел преодолеть скрытую враждебность только тем, что не раз посещал это заведение, усердно расхваливая стряпню Анджело.

Флора, официантка, узнала Дэвида, как только он вошел в ресторан. Привыкнув видеть его всегда за одним и тем же столиком у двери, где он обедал, не проявляя никакого интереса к тому, что происходит вокруг, она стала обращаться с ним, как с постоянным клиентом; и хотя встречала его приветливо, но морщинки у рта каждый раз обозначались резче и в красивых, подведенных сипим, глазах появлялась настороженность. Соседи Дэвида по столику здоровались с ним и вскоре уже заводили разговор.

Дэвид заметил, что люди с дальнего стола каждый раз поворачивали головы при его появлении. Порой он ловил на себе косые взгляды и понимал, что его присутствие беспокоит их. В чем причина, спрашивал он себя. Флора обслуживала их с подобострастием и страхом, чего не проявляла ни к одному из посетителей.

Казалось, между этими людьми, поглощенными обсуждением своих дел, и буйной молодой компанией за соседним с ними столом, существовало взаимное понимание. Иногда они все вместе принимались над чем-то гоготать, случалось и так, что мужчины требовали, чтобы юнцы вели себя потише.

Флора следила, чтобы посетители держались подальше от полутемного конца зала. Бросив быстрый взгляд на незнакомца, занявшего пустой стул, она оглядывалась на Рокко — не нахмурился ли он. Сидевший рядом с Рокко человек с одутловатым подергивающимся лицом и хитрыми глазами тоже внимательно всматривался в нового пришельца. Если тот не внушал опасений, все поворачивались к нему спиной и снова занимались едой и разговором. Если же его появление вызывало хоть тень тревоги, американец мгновенно исчезал: его коренастая фигура в габардиновом пальто скрывалась за дверью, ведущей в кухню.

Дэвид догадывался, что в этом ночном кабачке творятся темные дела, и его интересовало, что бы это могло быть. Долгое время он так и не мог понять, в чем дело, пока однажды вечером не произошло следующее: какой-то подросток прошел, пошатываясь, мимо его столика и вдруг кинулся к дальнему столу.

Это был мальчик не старше семнадцати — восемнадцати лет, с черными, мокрыми от дождя полосами, падающими на лицо, и диким, обезумевшим взглядом. Он с криком вцепился в американца. Поднялся шум. Парии с соседнего стола повскакали с мест и схватили его. Заткну» мальчику рот, чтобы заглушить крики, они выволокли его из зала через кухонную дверь. Когда они вернулись, мужчины, сидевшие за дальним столом, едва отозвались на замечание одного из молодых бандитов:

— Вышел из игры. Больше мешать не станет.

— Да, уж ты об этом позаботься, — буркнул американец.

Дэвид встретился глазами с Флорой. В них; застыл ужас; в следующее мгновение она, истерически смеясь, бросилась на кухню с тяжелым подносом.

— Флорин парнишка! — услышал Дэвид негромкое восклицание своего соседа. — Накурился марихуаны и забуянил! А боссы этого не любят.

«Так вот оно что, — подумал Дэвид, выходя из кабачка. — Здесь место встречи торговцев наркотиками».

Если его предположение правильно, в чем он не сомневался, это объясняет, почему Флора так боится шпионов и соглядатаев, которые могут выследить шайку. Она по виду порядочная женщина. Каким образом ее сын оказался связанным с этими людьми? И почему она но вступилась, когда мальчика избивали?

Шел дождь. Подняв воротник пальто, Дэвид зашагал по узкой улице. Он оглянулся посмотреть, не идет ли кто-нибудь следом, как в первый вечер, когда он попал в этот кабачок. Никого не было видно.

Он свернул в переулок, который, как он уже знал, вел кратчайшим путем на главную улицу. Фонарь в начале переулка светился сквозь дымку мелкого моросящего дождя. Переулок казался темным туннелем, тянувшимся к свету, источник которого находился в дальнем его конце, где рос высокий эвкалипт, а позади него то и дело вспыхивали фары проносившихся мимо машин. Жестяные мусорные ящики, переполненные гниющими отбросами, стояли в ряд вдоль сломанных и проржавевших заборов, которыми были обнесены задние дворы, выходившие в переулок.

Тихий стон донесся вдруг до его слуха. Он исходил из сточной канавы; там, рядом с мусорным ящиком, лежал, скорчившись, человек. «Пьяный», — подумал Дэвид и прошел мимо. Но стон повторился и, казалось, был исторгнут мучительной болью. Человек лежал без движения, но-видимому, не в силах подняться.

Дэвид повернул обратно. Должно быть, с этим человеком что-то случилось, решил он, сшиблен машиной, может быть, нуждается в помощи. Он наклонился над телом, лежащим у мусорного ящика, и в темноте разглядел бледное лицо и прилипшие ко лбу черные мокрые волосы. Затуманенный взгляд был устремлен на Дэвида. Из раны во лбу сочилась кровь и заливала глаза.

Мальчик из кабачка Рокко! Дэвид узнал его.

— Оставьте меня! — задыхаясь, с трудом выговорил он. — Оставьте меня! Я здоров.

Он попытался подняться на ноги, но тут же повалился назад с тихим протяжным стоном, словно раненое животное.

— Я помогу тебе, — сказал Дэвид. — Надо вызвать карету Скорой помощи.

— Нет! Нет! — с отчаяньем закричал мальчик. Он снова сделал попытку встать и снова упал на землю.

Догадываясь о случившемся, Дэвид понимал, что тот боится врачей, расспросов, полиции и что он должен укрыть мальчика в таком месте, где бы бандиты из кабачка не нашли его. Но где? И как?

Мальчик был без сознания. Дэвид отер ему лицо, запачканное грязью и кровью. Затем туго стянул носовым платком рану на лбу и осторожно ощупал бесчувственное тело. Одна рука безжизненно висела и кровоточила, вероятно, была сломана; под топкой рубашкой Дэвид нащупал треснутые ребра, и это прикосновение исторгло протяжный стон из груди мальчика.