Слипый был высокоэрудированным, образованным человеком. Каким-то образом ему удавалось получать из-за зоны книги религиозного содержания — евангелие, Библию и другие. Лежа на кровати в палате, он часто перечитывал их и даже пытался меня просвещать. Он обладал большим даром красноречия, и слушать его проповеди, даже отрывочные и произносимые в специфической обстановке больницы, все-таки было интересно.

Слипого недолго продержали в Баиме. Здесь было много украинцев из Западной Украины, и, вероятно, поэтому начальство поспешило изолировать Слипого от земляков, так как последние видели в нем не только духовного наставника, но и украинского лидера-националиста. И в один из дней Слипый вместе с вышеупомянутыми тремя духовными особами был этапирован из нашего лагеря в неизвестном направлении.

Долго о нем не было никаких слухов. Потом кто-то сообщил, что его отправили на Крайний Север в лагерь строгого режима и держали в строгой изоляции. Там он будто бы сломал себе руку и даже якобы умер. Но слухи о его смерти оказались неверными.

После кончины Сталина Слипого продержали где-то в заключении еще одиннадцать лет, и только в 1964 году его освободили и предоставили ему возможность выехать за пределы Советского Союза. В Западной Украине давно была запрещена греко-униатская церковь, поэтому Слипый подался прямо в Рим и здесь в начале 1965 года был посвящен папой Павлом VI в сан кардинала.

В общей сложности он пробыл в заключении восемнадцать лет.

Среди большой массы заключенных в Баиме находилась немалая прослойка интеллигенции, людей самых разнообразных профессий. Хотя существовали секретные предписания держать «контриков» в черном теле, недостаток грамотных, а главное, честных людей вынуждал командование лагеря привлекать их к работе на ответственных постах. Больше всего в образованных людях нуждалась культурно-воспитательная часть (КВЧ). Я уже писал, какой широкий размах приняла в Баиме художественная самодеятельность, главными инициаторами и участниками которой были интеллигентные люди. Производство также нуждалось в грамотных людях — заведующих цехами, бригадирах, учетчиках, бухгалтерах и других профессионалах.

Но особенно остро ощущалась потребность в среднем медицинском персонале для больничных бараков и больниц. Чтобы удовлетворить спрос на этих специалистов, под руководством врачей были организованы курсы фельдшеров и медсестер, и, конечно, на эти курсы набирали в первую очередь заключенных со средним или высшим образованием.

Интеллигенция группировалась в разные кружки, не имеющие никакого отношения к политике. В основном, это были беспартийные люди, но попадались и коммунисты, и бывшие меньшевики и эсеры, давно забывшие о своих увлечениях политикой в молодые годы. Все они были далеки от нее. Больше того, они не только сознательно избегали ее в своих дискуссиях, спорах и беседах, но даже питали к ней антипатию. Возможно, тут сыграло роль смутное сознание того, что именно благодаря политике они «потерпели кораблекрушение».

Среди зеков-интеллигентов были и пострадавшие за меньшевистские и эсеровские убеждения, которые они исповедовали в молодости и от которых уже лет двадцать-двадцать пять как отреклись. И вообще дали себе зарок избегать какой бы то ни было причастности к политике. Однако это не спасло их от ареста и тюремно-лагерного заключения.

Каков же был круг духовных интересов представителей интеллигенции?

Те, кто принимал участие в художественной самодеятельности, видели свою задачу в культурно-просветительной работе среди заключенных, и надо сказать, что в этом отношении их роль трудно было переоценить. Они поднимали культурный уровень не только простых людей — рабочих, крестьян и других тружеников, которые до ареста имели смутное представление об искусстве, эстетике, музыке, но и, как мы уже говорили выше, темную, невежественную силу, поставленную над культуртрегерами — многочисленную армию охранников, вахтеров, конвоиров, надзирателей и прочих мелких начальников, непосредственно контактирующих с заключенными.

Не принимали участия в художественной самодеятельности главным образом медицинские работники. Они группировались в литературные кружки: часто собирались вечерами, сообща читали интересные произведения, а потом обсуждали их. Душой этого общества был секретарь медсанчасти Сергей Иванович Абрамов, образованный, культурный, эрудированный человек. Высокий, худой, подвижный, лет сорока пяти, он вызывал к себе чувство уважения и симпатии. До ареста Абрамов много лет работал в советском торгпредстве в Англии и хорошо знал жизнь, нравы и обычаи англичан.

Для нас, отрезанных всю жизнь железным занавесом от зарубежного мира, очень интересны были его рассказы о чужой для нас стране, словно речь шла о марсианах. Конечно, общее представление об Англии мы имели, но сведения свои черпали из тенденциозно написанных газетных и журнальных статей, радиопередач такого же стиля. А тут из уст объективного наблюдателя мы услышали много такого, что было для нас просто откровением.

Сергей Иванович был, что называется, влюблен в художественную литературу. Каждую свободную минуту он уделял чтению. Оно доставляло ему подлинное духовное наслаждение. Прочитанное прочно откладывалось в его памяти, и он с удовольствием делился своими знаниями с друзьями. Он был восторженным почитателем и знатоком поэзии. Обожал Есенина и знал наизусть почти все его произведения. У него была большая личная библиотека художественной литературы, которая пополнялась новинками, присылаемыми с воли друзьями и родственниками. Он часто раздавал книги приятелям и беззлобно прощал их невозврат.

По вечерам после десяти часов, когда все палаты погружались в сон и административно-хозяйственные дела были закончены, в верхней дежурке больницы собирались медицинские работники — сестры, медбратья, врачи — и поджидали Сергея Ивановича. Он приходил с какой-нибудь интересной книгой, и начиналось нечто вроде литературного вечера. После чтения обменивались мнениями, дискутировали. Эти встречи в чистой дежурке при свете настольной лампы, особенно когда за окном воет вьюга, были самыми отрадными минутами в беспросветной лагерной жизни. К сожалению, Оксана из-за крайней занятости редко могла бывать на этих вечерах, хотя и работала в больнице.

Как-то однажды за много лет работы Оксана получила двухнедельный отпуск. Был август — самая лучшая пора в Сибири. Стояли чудесные теплые дни. Клумба перед больницей была в полном цвету. В воздухе носился пряный запах алиссума, окаймлявшего большую клумбу широким поясом из белых, мелких, пахучих цветков, в которых хлопотливо гудели пчелы. Львиный зев, петунии, портулаки были также в полном цвету.

Впервые после многолетнего изнуряющего каждодневного, без выходных дней и праздников, труда в больнице Оксана отдыхала душой и телом. Мы наслаждались природой. Сергей Иванович любезно предложил Оксане на время отпуска свою книгу — роман Голсуорси «Сага о Форсайтах», и Оксана могла «перенестись» из лагеря в иной мир. Сколько счастливых часов вместе со мной она провела над чтением этой чудесной книги! Долго мы находились под обаянием ее героев. И были бесконечно благодарны Абрамову за книгу.

К сожалению, вечерние литературные чтения со временем были прекращены. Нашелся негодяй, который стал распространять гнусную клевету на Сергея Ивановича. И люди шепотом начали передавать из уст в уста, что Абрамов якобы сексот, агент третьей части. Кто первый пустил этот слух, с какой целью, на чем основана была эта молва — никто не знал. Но таково уж свойство клеветы, что, если даже она лишь плод подлой фантазии или сознательная ложь, все равно она бросает тень на честного человека, как ржавчина разъедает доверие, питает подозрительность. И вот уже лучшие и верные друзья приглядываются к Сергею Ивановичу, взвешивают каждое его слово. Яд сомнения залезает в душу и постепенно убивает веру в человека, в честности и моральной чистоте которого еще недавно не сомневались.