Я не мог отделаться от этих мыслей, затерявшись в толпе рабочего люда, собравшегося на митинг по случаю кончины Сталина. Вся площадь на территории Предивнинской судоверфи была заполнена народом. Затаив дыхание, с обнаженными головами на сильном морозе стояли мы и слушали скорбную речь местного вождя — секретаря партийной организации товарища Самойлова. Казалось, сама природа присмирела и внимала этой речи. На дворе было безветренно. Струйки заиндевевшего пара от дыхания сотен собравшихся людей сливались в облако тумана, нависшего над толпой, в воздухе звонко и далеко разносился голос оратора, громко по шпаргалке оплакивавшего смерть Сталина.

— Перестало биться сердце гениального вождя и учителя всего человечества. Не стало нашего мудрого отца, наставника. Кого мы потеряли, товарищи? Кто избавил нас от вечного рабства, жестокой эксплуатации человека человеком и вывел на путь радостной и счастливой жизни? Кому мы обязаны нашим благосостоянием, демократическими свободами? Только ему, нашему незабвенному, дорогому, любимому! Будем же достойными великих деяний и подвигов верного ученика и соратника Ленина — товарища Сталина! Пусть память о нем навсегда останется в наших сердцах и вдохновит на еще большие свершения в строительстве коммунизма! Преклоним же головы перед его прахом и поклянемся, что до конца выполним его заветы, за которые он отдал всю свою благородную жизнь. Вечная память нашему вождю, подарившему нам счастье, мир и свободу!

Голос оратора смолк. Наступила скорбная тишина и… произошло чудо: толпа людей, большинство из которых были жертвами сталинского режима, отбыли тюремное и лагерное заключение, а теперь пребывали в ссылке, начали проливать слезы. По ком? По тирану, которого они еще накануне его кончины проклинали за «веселую и радостную жизнь», за муки, страдания и пытки, понесенные ими во имя строительства аракчеевского социализма. Я даже думаю, что эти люди искренне горевали и оплакивали своего вождя и мучителя вместо того, чтобы радоваться, что смерть, наконец, прибрала к своим рукам их самого жестокого властелина.

Но как объяснить этот парадокс?

Фальсификаторы истории наверняка сказали бы: «Какова же была притягательная сила сталинского социализма, что даже люди, заложившие фундамент его здания на своих костях (впрочем, сталинские апологеты о «костях» постараются умолчать), с радостью и энтузиазмом шли на муки и смерть, прославляя своего благодетеля и после кончины прощая ему все его злодеяния».

Да, советские люди оплакивали смерть Сталина, и не только на небольшой судоверфи, но и по всей стране, однако не потому, что они были ему благодарны за тюрьмы и лагеря и за «райскую» жизнь, а потому, что это был массовый психоз. Из него народ был выведен двадцатым съездом партии в 1956 году, когда весь мир услышал с высокой партийной трибуны о чудовищных преступлениях Сталина против гуманности и человечности. Тогда-то идолопоклонники, преклонявшие колени перед своим кумиром в прежние времена, стали яростно и ожесточенно рвать и топтать миллионы портретов вождя, сбрасывать с пьедесталов статуи и памятники, поставленные ему при жизни, и разбивать их вдребезги. Это происходило с молчаливого согласия соратников Сталина, которые, не пресекая стихийное движение народа против культа личности, хотели отмежеваться от его злодеяний и обелить себя в глазах советских граждан.

Но все это было потом, через три года после смерти Сталина. А теперь, в первые дни после его кончины, осиротевшие рабы проливали горькие слезы по своему деспоту.

По случаю смерти Сталина был объявлен четырехдневный траур до того дня, когда его прах похоронят в мавзолее рядом с телом Ленина. Вся работа на верфи была приостановлена. В клубе на возвышении установили большой портрет Сталина в траурной раме, украшенной искусственными цветами и черно-красными лентами. По бокам и спереди — многочисленные венки из сосновых веток. Каждые пять минут сменялся почетный караул. В зале царило глубокое молчание. Слышен был только шелест шаркающих ног, шепот убитых горем людей, пришедших поклониться образу любимого вождя. Кое — кто даже преклонил колени и прикладывался к портрету, как будто это была святая икона.

Народ валил нескончаемым потоком. Люди приходили и пристально всматривались в портрет. Постояв в горестном раздумье, они уходили, вытирая слезы и уступая место другим.

По случаю нерабочего дня на центральной улице было необычное скопление людей. Я тоже не сидел дома и находился в толпе. Вдруг внимание всех привлек громкий голос, покрывавший шум и гомон. Посередине улицы, толкая впереди себя тачку, груженую разным хламом, какой-то мужик весело выкрикнул во всю глотку: «Стальной век кончился, ура, товарищи!»

Словно разорвавшаяся бомба, подействовал этот клич на людей.

В паническом страхе все разбежались в разные стороны подальше от нарушителя спокойствия. Не дай Бог, еще заподозрят тебя в единомыслии с этим провокатором!.. Нет уж, лучше бежать без оглядки. Сталин умер, но и мертвый тиран все еще продолжал наводить страх и ужас на советских людей. Нашелся лишь один человек, открыто ликовавший по случаю смерти Сталина, но торжествовал он не потому, что был осознанно смелым и отважным, а потому, что был пьян. Водка и придала ему храбрости.

После события, нарушившего однообразное течение жизни, вскоре все вошло в нормальную колею. Наступили прежние будни. Я продолжал работать в художественной самодеятельности, не питая никаких иллюзий относительно скорого освобождения Оксаны из ссылки.

Осенью 1953 года приехал к нам в гости Юра с женой Варей, о которой мы имели представление лишь по Юриному описанию. И вот мы познакомились. Это была тридцатилетняя блондинка невысокого роста с обыкновенным, непримечательным лицом простой русской женщины. Я уже писал в предыдущих главах воспоминаний, что Юра женился на медсестре Варе еще на фронте, что брак этот был ранний, поспешный для обоих. Со стороны Юры, тогда еще неопытного молодого человека, это было несерьезное увлечение, оформленное брачными узами.

В 1946 году, спустя год после окончания войны, оба они, еще не демобилизованные, были переброшены с воинской частью в Рязань. Тут у Вари произошла внематочная беременность. Сделали операцию, и вопрос о детях отпал навсегда, а вместе с тем рухнули наши надежды на внуков, о которых мы страстно мечтали.

Варя обожала Юру, он же не питал к ней сильного чувства, но в то же время оставался честным, заботливым мужем. По умственному, культурному и образовательному уровню Варя значительно уступала Юре. Правда, Варя много читала, но, к сожалению, без разбора и увлекаясь лишь сюжетной стороной литературных произведений. Она находила в чтении интересное развлечение, а не источник формирования мировоззрения, духовного развития.

Но наделена была Варя и хорошими чертами. Ее нельзя было упрекнуть в отсутствии заботливости о муже, верности, преданности ему. Она не была скупа и не возражала против их материальной помощи нам, родителям Юры, в пору, когда мы находились в лагере.

Однако при всех ее хороших качествах между ней и Юрой не чувствовалось того тонкого чуткого взаимопонимания, духовного сродства двух существ, которое только и могло сделать их союз оправданным и прочным на всю жизнь. А Юре как раз этого и не хватало для ощущения счастья от брака с Варей.

У Вари была еще одна особенность — страшная говорливость. Она могла часами, днями болтать без умолку о чем угодно. Эта болтовня утомляла. Трудно себе представить, чтобы эта Варина черта в душе не раздражала Юру.

Кто знает, будь у них дети, может быть, Юра был бы удовлетворен своим выбором и по-своему счастлив в семейной жизни. Трудно сказать.

Пробыли Юра с Варей у нас почти две недели. Что мне не понравилось в невестке — это отсутствие желания и готовности помочь Оксане. А свекровь разрывалась на части, чтобы накормить их вкусно и сытно, для чего часами простаивала у плиты, убирала в доме, устраивала импровизированные постели в тесной, без нужной мебели, комнате. Варя палец о палец не ударила, чтобы принять участие в хлопотах Оксаны. Кроме того, Оксана еще выкраивала время для шитья — приспосабливала для Вари привезенное ею платье.