У Киры после второй операции — ей вскрывали ногу, сломали ее и правильно составили — нога срослась, она начала ходить, пишет мне очаровательные письма и красивые стихи. Я надеюсь скоро с ней свидеться.

Нинике я пишу несколько слов. Прочти и запечатай. Мне грустно, но много написать не могу.

Катя моя милая, моя родная, любимая и близкая, я хочу тебя видеть, и мне так жаль, что я не помогаю тебе в твоих испытаниях. Ни я, ни ты, мы не предполагали, что расстанемся так надолго. С первой возможностью мы свидимся. Обнимаю тебя и шлю светлые мысли. Привет Леле. Твой К.

1918. 14 февраля. Сумерки. Москва

Катя родная, шлю тебе несколько строк. Сегодня в Политехническом музее вечер поэтов — чтение стихов и выбор публикой короля поэтов. Мне в сущности нравится мысль такого турнира, если б это было устроено благородно. Но благородство менее всего присутствует в текущих днях. Я отказался участвовать. Но все ж в сердце нашелся отзвук, и я написал «Венец» и «Птицы». Посылаю, первое — тебе, второе — Нинике.

Милая, я отдыхаю эти дни. Коля поправился и уехал в Иваново-Вознесенск к Дементьевым. Сегодня от него письмо. Там тихо, спокойно, сытно и уютно.

Я пишу стихи. Читаю. Сегодня услаждался посланиями Апостолов, драмой Стриндберга, страницами о низших растениях, страницами о Софокле и эллинской ворожбе и пр., и пр.

Немцы, кажется, уже в Питере. Здесь их ждут в пятницу, то есть послезавтра. Вихрь Судьбы неукоснителен.

Целую лицо твое, милая моя Катя, родная и неизменно любимая. Твой К.

1918. 1/14 марта. Ночь. Москва

Катя милая, я не писал тебе недели две и сейчас пишу лишь несколько слов. Не мог. Уколол ножницами безымянный палец правой руки, сделался нарыв, и лишь теперь он начал проходить.

Милая, родная и любимая, шлю тебе мои самые светлые пожелания к твоему дню. Да не коснется тебя ничто из злого, что в таком неисчислимом множестве бродит по всей нашей несчастной и мрачной стране. Да взойдет скорее Солнце в этом глухом слепотствующем ужасе темноты и озверения.

Я живу по-прежнему среди книг. Перечитываю с наслаждением драмы Ибсена. Нашел замечательную драму Сигбьорна Обстфельдера «De røde draaber» — «Красные капли» (молодой гений хочет установить порванную музыку мирового соответствия, восстановить режим составляющих нас атомов в гармонии с более скорым ритмом атомов Солнца, — он постепенно сходит с ума, — над многими страницами у меня брызнули слезы). Хочу перевести эту вещь.

Шлю тебе свой стих «Драма».

Когда я написал эти строки (из самых лучших моих), я подумал о тебе. Целую глаза твои, милая, мой Черноглаз любимый. Твой Рыжан.

1918. 18 апр. — 1 мая. Утро. Москва

Катя милая, вчера и третьего дня выяснилось на почте огорчение: посылку, в которой, между прочим, от меня тебе следуют сласти, не приняли, — посылок в Оренбургскую губернию сейчас не берут, очевидно, у вас происходят какие-нибудь бои. Мы ничего точного ни о чем не знаем. Это круговая порука лжи, убогое нежелание и неспособность взглянуть суровой правде в глаза. И еще сегодня какие-то тупоумцы затеивают жалкий маскарад. К России идут еще более грозные дни, еще более черные, еще более кровавые.

Ты, верно, получила мое закрытое письмо со стихами?

Я читаю разные испанские драмы, — на Пасхе будет где-то играться пьеса Сервантеса «Театр Чудес», я буду говорить вступительное слово об испанском театре. Собираюсь также выступить перед рабочей аудиторией, но с чисто художественной темой, верно об Океании.

Обнимаю тебя. Не падай духом. Мы дождемся зари. Твой К.

1918. 9/22 апр. Ночь. Москва

Катя милая, я совсем закрутился опять с ежедневными выступлениями. Надеюсь, что сегодня в Румянцевском зале Румянцевского музея, где было торжественное открытие «Русско-итальянского общества» (прилагаю нашу программу) и где я говорил речь на тему: «Что мне дает Италия», — я закончил более или менее надолго свои выступления. Я соскучился по тишине и по книгам, которые последние две недели были заброшены. Впрочем, я писал и стихи последнее время. Буду тебе в каждом письме посылать по 2–3 стихотворения. Я корректировал также и уже подписал к печати свою лекцию «Революционер я или нет», это книжечка в 50 страниц, я очень радуюсь ее выходу, пошлю тебе несколько экземпляров, верно, через неделю.

Милая, два твоих последних письма были очень грустные. Я так остро почувствовал горечь того, что мы так долго разлучены. Мне больно, что я не с тобой, что я лишен очарования твоей близости и что я не могу ни в чем тебе помочь, когда тебе грустно и трудно, я бы без усилий помогал тебе во многом, если бы мы не жили раздельно, во мне много энергии, не гаснущей и не изменяющей мне, ибо моя душевная подавленность (когда станет, наконец, невтерпеж) не длится более нескольких часов. Воистину я солнечный, и хорошо, что хоть я один не поддаюсь мутным туманам и упорно дышу золотым воздухом Поэзии. Я больше не испытываю ни раздражения, ни огорчения, ни гнева. Если бы большая половина России провалилась в огненное жерло, — а она этого стоит, — если бы половина всей земли была внезапно залита Океаном, а она этого вполне заслужила, — я вряд ли написал бы об этом стихотворение в 8 строк. Нет, я знаю, на меня это не произвело бы ни малейшего впечатления. Мои книги, мои мысли, мои стихи, ты и Ниника, Елена и Миррочка, Нюша, Кира и еще десяток дорогих лиц — больше мне ни до кого и ни до чего нет абсолютно никакого дела. Не думай, что это — преувеличение. Перед Тем, Кто дал мне жизнь и любимых и певучих строк золотые россыпи, — я более не связан ни со страной, которая была моей Родиной, ни с Человечеством. Но вот эти голубые подснежники, которые на моем столе, я беру их сейчас и близко смотрю на них, они родные. И буду сейчас читать о старинных музыкальных инструментах, это мне дорого. И буду читать о рядах живых существ, называющихся зверьми, они мне близки, их математическая точность, их неизбежность мне нравится как Божья воля. А засыпая, я буду тихонько радоваться, что есть Кто-то, Кто знает все, и я в Нем.

Катя любимая, я тебя люблю. Помнишь, как ты получила белую водяную лилию, когда мы возвращались от Мозаик в Равенну?

Целую тебя, красивая, всегда красивая. Твой К.

P. S. Драгоценные сухари получил. Спасибо. Шлю тебе взамен сласти.

1918. IV. 30. 5 ч. д. — V.13

Катя моя милая, я не получил от тебя письма ни к Пасхе, ни на Пасхальной неделе. Это грустно, но, конечно, это неаккуратность почты. Я писал тебе за неделю до Пасхи и дней за десять.

Пасха здесь была совсем печальная, холодная и без торжественности. Но зато Пасхальная ночь была светлым торжеством всех, сколько-нибудь религиозно настроенных. Такой искренний подъем, такие искренние восклицания, торжествующая вера в ответном «Воистину Воскресе!». Я еще никогда в православной церкви не чувствовал такого красивого душевного единства между священником и молящимися, которых было очень-очень много.

У меня на Пасхе должен был быть испанский вечер, повторно, но расстроился из-за холода (в летнем помещении театра «Эрмитаж»). Кажется, состоится дня через три. Через неделю читаю о Японии.

Пишу за последнее время довольно много стихов. Посылаю тебе кое-что. Я совсем, как можешь видеть, в своей законной области — чистейшей лирике.