Когда мне было двадцать лет, я любила немецких философов. Я читала Канта, Шопенгауэра, Геккеля и других. Я была такой интеллектуалкой… Когда мне был двадцать один год, я предложила свою школу Германии. Императрица ответила, что это аморально! Кайзер сказал, что это революционно! Тогда я предложила свою школу Америке, но мне сказали, что я защищаю вино… и Диониса… Тогда я предложила мою школу Греции, но греки были слишком заняты борьбой с турками. Сегодня я предлагаю свою школу Франции, но Франция в лице любезнейшего министра изящных искусств дарит мне улыбку. Я не могу содержать детей в моей школе на улыбку. Они должны существовать на фруктах, молоке и на гиметтском меде.

Что касается меня — я жду. Помогите мне основать мою школу. Если нет — я отправляюсь в Россию с ее большевиками. Я ничего не знаю об их политике. Я совсем не политик. Но я скажу их лидерам: отдайте мне ваших детей, и я научу их танцевать, как богов… или убейте меня. Ибо если у меня не будет своей школы, я предпочла бы быть убитой. Это было бы гораздо лучше…

Что касается меня, то мне не нужно много денег. Посмотрите на мои костюмы — они несложны, они не очень дорого стоят. Посмотрите на мои декорации — эти простые синие занавеси у меня с тех пор, как я впервые начала танцевать.

Что касается драгоценностей, у меня в них нет необходимости. Цветок более прекрасен в руках женщины, чем все жемчуга и бриллианты в мире, не так ли?»

В своем «Романе без вранья» Анатолий Мариенгоф написал:

«Луначарский обещал Айседоре «храм». «Она приехала в Советскую Россию только потому, что ей был обещан… храм Христа Спасителя. Обычные театральные помещения больиле не вдохновляли Дункан… Пресыщенная зрителем (к слову: cтавшим на Западе менее восторженным), она жаждала — прихожан…

Соблазненная храмом Христа Спасителя, Айседора Дункан не то что приехала к нам, а на крыльях, как говорится, прилетела.

И… очень рассердилась: очаровательный нарком надул ее. Вероятно, потому, что слишком смело, без согласования с Политбюро, раздавал храмы танцовщицам.

Я потом весело сочувствовал Айседоре:

— Ах, бедняжка, в Большом театре приходится тебе выступать!»

Не могу сказать о храме Христа Спасителя, но Ливадийский дворец обещали, это точно. Есть об этом свидетельство Ирмы Дункан:

«В 20-е годы в Лондоне находилось торговое представительство Советской России, которое возглавлял Леонид Красин, один из самых культурных и симпатичных большевистских лидеров. Прослышав, что всемирно известная танцовщица интересуется новым Российским государством, он пошел на один из ее концертов в театре принца Уэльсского. Случилось так, что в тот вечер среди прочих вещей Чайковского она танцевала «Славянский марш» в сопровождении Лондонского симфонического оркестра. Красин, как и все русские революционеры до и после него, кому удалось увидеть эту потрясающую лаконичную танцевальную новеллу об угнетении и освобождении славян, не мог сдержать слез.

Немедленно после спектакля он бросился за кулисы, чтобы выразить свое восхищение танцовщице. И там, в артистической, они вчерне, почти полушутя, обсудили ее идею отправиться в Россию для создания грандиозной школы танца (…)

Как-то в июне Красин пригласил Айседору и Ирму на ленч в посольстве, и они нашли торгового представителя и его жену столь очаровательными хозяевами, что все их страхи по поводу ужасных манер большевиков развеялись, Красин сказал Айседоре, что власти в Москве решили предоставить в ее распоряжение не только тысячу детей, о которых она мечтает, но также прекрасный императорский дворец в Ливадии, в Крыму!

Все это казалось идеальным. Там, в прекрасном климате, на плодоносной Ривьере, в сельской местности тысяча талантливых детей могли бы учиться на открытом воздухе. Они двигались бы так грациозно, как кипарисовые деревья и танцевали бы так ритмично, как волны бездонного синего моря омывают стены дворцового сада. Там был бы многокомнатный особняк, в котором они могли бы комфортабельно разместиться; и надо всем — благожелательная поддержка дальновидного правительства. Чего ещё она может пожелать?

Быть может, наконец ее великая мечта увидеть тысячи детей танцующими Девятую симфонию Бетховена воплотится? Быть может, наконец великая волна братства с помощью танца выплеснется из России и омоет Европу, смыв с нее всю мелочность, всю ее междоусобную вражду, Быть может».

Айседора любила Россию, она трижды сюда приезжала и выступала с небывалым успехом. Здесь ее понимали и высоко ценили.

Свой революционный танец «Славянский марш» на музыку Чайковского она создала, когда до нее дошли первые известия о русской революции. Видно, уже тогда зародилась идея уехать в освобожденную от деспотизма Россию, чтобы танцевать для ее народа и вместе с народом создавать новое свободное общество.

Она так и написала Анатолию Васильевичу Луначарскому, предварительно обсудив все с Красиным:

«Я ничего не хочу слышать о деньгах в обмен на мою работу, Я хочу студию-мастерскую, которая стала бы домом для меня и моих учеников, простую пищу, простую одежду и возможность создавать наши танцы… Я хочу танцевать для масс, для рабочих людей у которых никогда нет денег. Я хочу танцевать для них бесплатно… Если вы принимаете меня на этих условиях, я приеду и буду работать для будущего Российской республики и ее детей».

Ответная телеграмма Луначарского гласила: «Приезжайте в Москву. Мы дадим вам школу и тысячу детей. Вы сможете воплотить вашу мечту на высоком уровне».

Мери Дэсти вспоминает:

«Лучше всего рассказать о великом путешествии Айседоры в Россию так, как она мне сама рассказывала.

Когда она ехала в Россию, то испытывала те же чувства, которые должна испытывать душа, пересекая Стикс. Со всеми известными формами жизни и условностями покончено навсегда — она едет в идеальное государство, созданное Лениным. Ко всем старым институтам Европы — презрение и жалость. Она хотела стать товарищем среди товарищей и посвятить свою жизнь благу человечества.

Сердце ее чуть не разорвалось от радости, когда пароход прибыл в Ревель. Она чувствовала себя великим героем, добравшимся до Валгаллы.

Отступать было нельзя, возвратиться тоже, да такая мысль ей и в голову не приходила. Это на веки вечные. В мечтах ей виделись тысячи детей, растущих сильными, прекрасными, каждый из которых держит за руку младшего, а тот еще меньшего, и все шагают широким шагом под звуки «Интернационала». Но, видимо, Ревель не был тем местом, где это начинается. Всюду была страшная неразбериха и бюрократическая волокита. В конце концов, набегавшись по разным учреждениям и везде видя неуважение к себе и своей великой миссии, Айседора вместе с ученицей и горничной сели, наконец, в поезд, направляющийся в Москву. После утомительного, показавшегося им бесконечным путешествия, они прибыли в Москву.

И снова сердце ее радостно забилось. Она подождала несколько минут в купе, чтобы встречающая ее комиссия убедилась, что она прибыла. Затем, еле касаясь ногами земли, вышла из поезда, ожидая, что потонет в объятиях бесчисленных товарищей и детей. Она мысленно видела их всех в красных рубашках, размахивающими красными флажками, приветствуя ее приезд. Но никто не обратил на Айседору и ее спутниц ни малейшего внимания, кроме охранника, смотревшего на них весьма подозрительно. Они вошли в зал ожидания испуганные.

К своему большому удивлению Айседора нашла извозчика, который согласился везти за американские доллары. И Айседора с ученицей поехали по разбитым, неубранным улицам искать нужного им чиновника. В Кремль их впустить категорически отказались, и они, потеряв всякую надежду, поехали обратно. Случайно взглянув на одно из окон гостиницы, мимо которой они проезжали, Айседора увидела в нем своего молодого друга, который служил в посольстве в Париже.

Она помахала рукой и позвала его, и когда он ее узнал, то выбежал на улицу и, заключив в объятья, воскликнул: «Айседора, Айседора, какая радость! Как вы оказались в Москве?»