С тех пор много станут писать о пьянстве и хулиганстве Есенина и, как правило, Есенин не будет разубеждать, отрицать, будет даже поддерживать это мнение. Далеко ходить за примерами не надо. Вот что пишет Юрий Анненков:
«В 1920 году, сразу после занятия Ростова-на-Дону конницей Буденного, воспетой Исааком Бабелем, я приехал в этот город и в тот же день попал на «вечер поэтов»., в помещении «Интимного театра».
— Есенина! Есенина! — кричали с галерки.
Голос из публики ответил:
— Есенин не дождался своей очереди и ушел ужинать в «Альгамбру».
(…) Проголодавшись, я отправился в названную «Альгамбру», где и встретил Есенина, и мы снова провели пьяную ночь.
— В горы! Хочу в горы! — кричал Есенин. — Вершин! Грузиночек! Курочек! Цыплят!.. Айда, сволочь, в горы?! — «Сволочь» — это обращалось ко мне.
(…) Есенин стучал кулаком по столу:
— Товарищ, лакей! Пробку!!
«Пробкой» называлась бутылка вина, так как в живых оставалась только пробка: вино выпивалось, бутылка билась вдребезги.
Я памятник себе воздвиг из пробок.
Из пробок вылаканных вин!..
— Нет, не памятник — пирамиду! — И, повернувшись ко мне: — Ты уверен, что у твоего Горация говорилось о пирамидах? Ведь при Горации пирамид, по-моему, ещё не было?
Дальше начинался матерный период. Виртуозной скороговоркой Есенин выругивал без запинок «Малый матерный загиб» Петра Великого (37 слов), с его «ежом косматым, против шерсти волосатым», и «Большой загиб», состоящий из двухсот шестидесяти слов».
Ничего этого не было и быть не могло, потому что, во-первых, этот нелепый пьянчужка никаким местом не напоминает того Есенина, которого они все любили и знакомством с которым гордились. А главное, Есенина не было в это время в Ростове. Все это придумано, придумано для того, чтоб подтвердить основную мысль: «Наше знакомство в Пенатах перешло в забулдыжное месиво дружбы». Одну только ночь провел Есенин в родовом куоккалском доме Юрия Анненкова и сразу стал «Сережа, Серега, Сергуня».
То было на рубеже 1915–1916 гг. В Ростове, в 1920 г. он уже отпетый пьяница и хулиган. Ну, а в 1925 г. это будет уже совсем больной человек.
Но не было, повторяю, встречи в Ростове, не было и того знакомства в Пенатах, о котором написал красный художник.
О том, что «гипотеза о поездке Есенина в Пенаты не подтвердилась» у сказал еще Н.Г. Юсов в работе «Сергей Есенин в Куоккале». Не подтверждается и «гипотеза» забулдыжной встречи в ресторане «Альгамбра». Поразительно, на какие ухищрения и выдумки пускались эти «друзья», чтобы «достоверно» показать поэта, и в какие глубины души надо было прятать при этом свою совесть! Свои забулдыжные воспоминания Анненков опубликовал в Париже в 1924 году, спрятавшись за инициалами Ю.А. Закончил он их так:
«Через три дня, протрезвившись, я возвращался в Москву. Есенин дал мне для кого-то «важное» письмо» (Его Анненков в дороге потерял). «Есенин по возвращении в Москву о нем тоже забыл: тогда начинался дункановский загиб. Боюсь, однако, что на том свете вспомнит и, если характер его не изменился, он непременно набьет мне морду».
Анненков приехал в Ростов по командировке М. Горького сразу после освобождения города. После голодной красной Москвы был поражен изобилием продуктов и деликатесов белого Ростова. Конечно, отъедался, весьма нахально затоваривался бесплатными продуктами на обратную дорогу, пользуясь именем писателя, которому все хотели услужить. Максима Горького только ленивый не обманывал. Имя Горького было мандатом и оберегом от заградительных отрядов, которые, в свою очередь, грабили всех голодных мешочников.
Есенин приехал в Ростов через полгода после освобождения Ростова. Следовательно, пути их ни коим образом не пересекались. О том, как было на самом деле, рассказывает Нина Осиповна Александрова (Грацианская):
«Вечер с участием С. Есенина состоялся в помещении кинотеатра «Колизей». Я сидела рядом с ним и по его сжатым губам и напряженному взгляду видела, как серьезно он готовился к выступлению… Есенин читал ярко, своеобразно. В его исполнении не было плохих стихов: его сильный, гибкий голос отлично передавал и гнев, и радость — все оттенки человеческих чувств. Огромный, переполненный людьми зал словно замер, покоренный обаянием есенинского таланта. Бурей аплодисментов были встречены «Исповедь хулигана», «Кобыльи корабли», космическая концовка «Пантократора».
Лирическим стихам «Я покинул родимый дом, / Голубую оставил Русь. / В три звезды березняк над прудом / Теплит матери старой грусть» аплодировали так неуемно, что, казалось, Есенину никогда не уйти с эстрады.
(…) Почти ежедневно в течение двух недель, проведенных в Ростове, Есенин бывал в доме моего отца. Здесь, окруженный поэтической молодежью, Сергей Александрович читал стихи, рассказывал о своей юности, о своих первых встречах с Городецким и Блоком».
Есенин и сфотографировался в Ростове, присев на цоколь решетки городского сада. Это одна из самых поэтичных и вдохновенных фотографий поэта. Накануне отъезда друзья устроили Есенину прощальную встречу:
«Мы сдружились с московским гостем, жаль было, что он покидает Ростов. По нашей просьбе Есенин без устали читал свои стихи. Прочел полюбившееся нам, приветствующее революционную новь стихотворение, где есть строки:
Разбуди меня завтра рано.
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
Все были взволнованны, все молчали… И вдруг Есенин по-озорному сказал: «А ведь есть продолжение!» И прочел:
Расступаются в небе тучи.
Петухи льют с крыльев рассвет…
Давно уже знаю, что я самый лучший.
Самый первый в России поэт!
Таким подъемом закончился прощальный вечер».
На этом можно было бы поставить точку. Но и тут есть продолжение: когда Есенин в сопровождении слушателей, пришел к себе «домой», а жили они в вагончике, его в вагон не пустили, проводник объявил, что пьяного Есенина ему пускать не велено. А дальше было то, о чем Есенин сам рассказал в письме из Парижа: «Я бил Европу и Америку, как Гришкин вагон». Конечно, дебош списали на то, что Есенин был пьян, а «друзья» постарались показать картину в самом красочном виде.
Нина Осиповна Александрова права: строки о лучшем поэте нигде напечатаны не были, «очевидно, экспромту-шутке Есенин не придал никакого значения», но друзья этого ему не простили. Другой причины не было.
Глава 2
Гнусный вечер
Гнусный вечер «Чистосердечно о Блоке» устроили имажинисты. Есенин на нем не присутствовал и участия в нем не принимал. Возмущенный до глубины души увиденным и услышанным Владимир Пяст опубликовал осуждающую статью:
«Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз, достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь по счастью, забытый русский стихотворец».
Трудно что-либо понять из этого страстного монолога. Но такая уж манера была излагать, нападать, обличать… А кого? Пусть, мол, догадаются сами. Кстати, о Есенине до сих пор пишут таким стилем, таким «эзоповым языком».
Скандальный вечер «памяти» Блока состоялся 28 августа 1921 года. Со словом «О дохлом поэте» выступали Шершеневич, Мариенгоф, Бобров и Аксенов.
Есенин сидел один и плакал. Пришла Надежда Вольпин. Поэт встретил ее словами: «Вам уже сказали? Умер Блок. Блок! Лучший поэт наших дней — и дали ему умереть с голоду… Не уберегли… стыд для всех… для всех нас!»
