«Духовную правду того, что происходит здесь, я рассматриваю как блистательное видение будущего. Пророчества Бетховена, Ницше, Уолта Уитмена становятся реальностью. Все люди будут братья, подхваченные великой волной освобождения, которая родилась только что здесь, в России».

Так романтически мыслила и высокопарно выражалась Айседора в 1921 году. В 1924 из Ташкента она напишет Ирме более прозаично: «Что касается идей Подвойского о танце — наш танец выметет их прочь, как он выметает все, что стоит на его пути».

Айседора всегда была свободна и независима. Отношение к «товарищам» определилось скоро, скорей, чем можно было думать. Сблизиться и «породниться» с семьей «новой буржуазии» она не захотела, более того, осудила и порвала с ней раз и навсегда. Ответная реакция, естественно, была такой же: ее игнорировали, не замечали, замалчивали, не посещали ее концерты, не помогали школе. Свой паек «работника умственного труда», возможно, из чувства протеста, она отдавала голодной интеллигенции Москвы.

В голодной столице, сидевшей на скудном пайке, эти вечера не вызывали одобрения. Не нравилось это, конечно, и правительству. Не нравилась ее переписка с зарубежными друзьями и корреспонденция в иностранные газеты, которую она отправляла, опять же, не по почте, а с надежными людьми.

Потом появится много небылиц и скабрезностей. Раз были блинные вечера, где собиралась московская богема, значит, было вино (пили стаканами, вино лилось рекой), а хозяйка наливала «крепкий-прекрепкий чай». Завзятый трезвенник Николай Клюев хлебнул, и у него глаза на лоб полезли, потому что это был не чай, а коньяк.

— Вот, думаю, ловко. Это она с утра-то натощак и из самовара прямо! Что же за обедом делать будут?

Кто распространяет эти байки? Николай Клюев?

— Вряд ли, — возразит читатель, — Клюев всегда с почтением относился к Айседоре, никогда худого слова не говорил о ней и вдруг пустил по ее адресу пошлейший анекдот? Тогда зачем? А затем, поясняют доброхоты, что Клюев хотел отомстить Есенину за его стихотворение:

Однако, слишком уж несуразно получается — «своеобразно отомстил Есенину», а собак повесил на Дункан? Где же тут логика?

Логики действительно нет, но есть сочинитель этой «логики». Илья Шнейдер пишет: «Этой легендой Клюев ввел в заблуждение такого уважаемого и опытного литератора, как Всеволод Рождественский. У Дункан никогда не было никакого самовара, за исключением двухведерного, стоявшего внизу в детской ванной». Вот вам и сочинитель — Вс. Рождественский, который прикрылся Николаем Клюевым. Точь-в-точь, как это делал Анатолий Мариенгоф, сочиняя свои небылицы.

Рассказывая о «красной» Айседоре, нельзя не остановиться на личности первого советского наркома просвещения Анатолия Луначарского.

Бытует мнение, что Ленин благоволил Луначарскому. Ну как же, эстет, эрудит, прекрасный оратор, знаток русской и мировой литературы! Это мнение внушил всем М. Горький и подкрепил словами Ленина: «Луначарский — на редкость богато одаренная натура. Я к нему питаю слабость… Я его, знаете ли, очень люблю. Есть в нем какой-то французский блеск. Отличный товарищ!» — правда, еще добавил: «Легкомыслие у него тоже французское. Легкомыслие от эстетизма у него».

Никогда, видно, не забывал вождь революции, как новоиспеченный большевик Луначарский (он только в 1917 году вступил в партию) бегал «с выпученными глазами» в гостиной Мережковских, потрясенный Октябрьским переворотом, и всех убеждал: «Мы этого не хотели, господа! Мы хотели только попробовать!» (см. «Дневники» З.Н. Гиппиус).

Числилась за ним не одна подобная история, но собор Василия Блаженного ему ни Ленин, ни Троцкий не простили: костьми лег, из состава большевистского правительства вышел в знак протеста, предпочел себе «в награду» обидное прозвище «Блаженный Анатолий», но собор разрушить не дал.

«Я видел Анатолия Луначарского, только что назначенного народным комиссаром просвещения, дошедшим до истерики и пославшим в партию отказ от какой-либо политической деятельности. Ленин с трудом отговорил его от этого решения». Так пишет Ю. Анненков.

Не прошла бесследно для Анатолия Васильевича и его инициатива с приглашением танцовщиц Айседоры и Ирмы Дункан. Ему приклеили еще один ярлык — «наша балерина». Кто удостоил его этим прозвищем? Послушаем «красных эмигрантов».

«О литературной пошлости Луначарского за рубежом была напечатана убийственная статья М.А. Алданова, разбирающая художественное (драматическое) творчество этого большевистского пошляка и пустозвона, кого сам Ленин называл «наша балерина», — пишет Роман Гуль.

Марк Алданов в статье о драматургии Луначарского приводит примеры действительно вопиющей пошлости, явленные миру «культурнейшего из большевиков». В частности, созданные им образы короля Дагобера и его дочери — красавицы Бланки из пьесы «Королевский брадобрей». «Король, натурально, желает изнасиловать свою дочь.

— Чего бы другого можно было ждать от короля?» — иронизирует Алданов. У него, как и у всей эмиграции, не находилось для Луначарского добрых слов: «Этот человек, живое воплощение бездарности, в России просматривает, разрешает, запрещает произведения Канта, Спинозы, Льва Толстого».

Как известно, в неграмотной России до 1917 года в культурной жизни главенствовала не книга, а театр. Луначарский покровительствовал и всячески поддерживал все новшества и реформы театров Станиславского, Мейерхольда, Таирова. И это явление особенно поразило приехавшую в Россию А. Дункан. В Берлине на вопросы репортеров — работают ли в Москве театры? — Айседора ответила: «Каждый день до сорока спектаклей! Мой великий друг Станиславский, глава художественного театра, с аппетитом ест бобовую кашу вместе со всей семьей, но вы бы видели, что он творит на сцене!»

А.В. Луначарский проявлял искренний интерес к идеям К.С. Станиславского о реорганизации Художественного театра. Он даже 25 августа 1921 года обратился к Ленину с запиской, которая кончалась словами, что если изложенные предложения не принять, то «театр будет положен в гроб».

Ленин аудиенции Луначарского не удостоил, а письменно ответил: «Принять никак не могу, т. к. болен. Все театры советую положить в гроб. Наркому просвещения надлежит заниматься не театром, а обучением грамоте».

С такой постановкой вопроса Луначарский не согласился и обходным путем добился в Политбюро постановления об ассигновании в 1 миллиард рублей на нужды театров. Ленин ответил взрывом негодования:

К счастью, этот раунд Луначарский выиграл. Большой театр тогда не был закрыт.

«Совершенно неприлично» проявил себя Анатолий Васильевич и с покровительством Вл. Маяковскому. В «Краткой литературной энциклопедии» (1967 г., т. 4) говорится: «Статьи Луначарского о Маяковском содействовали созданию атмосферы доброжелательности вокруг поэта-новатора», а тогда, в 1921 году, Ленин писал Луначарскому: «Как не стыдно голосовать за издание «150 000 000» Маяковского в 5000 экз.? Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков. А Луначарского сечь за футуризм. 6 мая 1921 года».