Начнем с воспоминаний Галины Бениславской: «Есенин о чем-то возбужденно шепотом говорил с Катей. «Подождите минутку, Галя», — сказал, когда я вошла.

Что же ей сказал СЛ.? Чтобы она была очень осторожна со мной, так как я вовсе не из бескорыстной любви и преданности вожусь с ним, — я агент ГПУ и в любой момент могу спровоцировать его и посадить в тюрьму.

Но тут же СЛ. стал ей говорить, что если с нами — большевиками — будут расправляться, то она все же должна спасти меня, так как, несмотря на это, я для него много сделала. Катя недоуменно спросила:

«Или правда, что ты из ГПУ, тогда Сергея надо спасать от тебя, и вообще — куда же тогда Сергей попал? Или, если это не так, то Сергей сумасшедший, и от этого не легче».

Конечно, Екатерине Есениной нелегко было разобраться, да и что тогда она могла понимать? Прозрение придет в Бутырской тюрьме, где она отсидит в 1938 году с 3 октября по 16 ноября как жена уже расстрелянного к тому времени Василия Наседкина. За Катей был еще один существенный грех — она была сестрой Сергея Есенина и его секретарем.

Полтора месяца отсидела она в тюрьме, но это в глазах советской власти несмываемым пятном легло на нее на всю оставшуюся жизнь. «Теперь я считаюсь социально опасным элементом, не имеюищм права проживать в пятнадцати городах сроком на пять лет», — писала сестра поэта в заявлении на имя Берии. И вот какой ей был выдан документ:

В таком режиме прожила много лет сестра великого русского поэта Екатерина Александровна Есенина.

У Мариенгофа в «Романе без вранья» есть такие строки: «Примерно недели через две литературная Москва жила сенсацией: Есенин с Мариенгофом поссорился».

Сенсация была не для литературной Москвы, потому что дружба эта скорее удивляла; Есенин и Мариенгоф всегда были разные, можно сказать — противоположные. Поэтому не удивительно, что они расстались. Сенсация и переполох были в ГПУ. Как же теперь быть? Кто будет доносить? Есенин порвал со всеми имажинистами. Кого прикрепить ненавязчиво, тактично, чтобы следить и доносить? Ведь другом сразу не станешь. Для этого нужно время.

В Ленинграде, куда едет Есенин, собирают всю молодежь — воинствующих имажинистов. Их возглавляет Эрлих (сотрудник ЧК-ГПУ). Но главная сила, которую «бросили» в образовавшуюся брешь — это были сотрудники женского пола. Самые красивые, самые умные и обаятельные: Галина Бениславская, Августа Миклашевская, Анна Берзинь.

Не менее интересна тайная, засекреченная есенинская муза — Надежда Вольпин. Вызывает удивление, что ее имя никогда не упоминалось друзьями-имажинистами, хотя она была знакома с Есениным с 1919 года. Надежда Вольпин — поэтесса, тоже из группы имажинистов, знала все есенинское окружение, и ее знали все. В мае 1924 года родила от Есенина сына (так значится в документах). И что же? Никто, ни один человек, «не вспомнил» о ней в мемуарной литературе, посвященной Есенину, даже Мариенгоф. Может ли быть такое? Оказывается, может. Чем же это объясняется? Необычайной скромностью есенинской музы? Или она не хотела затеряться в многочисленном обществе есенинских жен, потому и ушла в небытие на десятки лет? И только в 1987 году Надежда Вольпин опубликовала свои мемуары «Вспоминая Сергея Есенина. Глазами друга».

Даже персиянка Шаганэ — бывшая подпольщица в годы дашнакской Армении — вылетела не из шахского гарема, а все из той же организации. И ее засекреченная личность высветилась только в конце 1950-х годов.

В отличие от Айседоры Дункан у этих женщин была другая роль.

В 1925 году на XIV съезде партии секретарь контрольной комиссии С. Гусев (Драбкин) сказал: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить». Недоносительство каралось всегда и каралось строго. И в 1932 г. Каменев и Зиновьев попали в политизолятор, а потом в ссылку именно за это преступление.

Вот каким был период есенинского многоженства.

Каждый член партии просто обязан был в первую очередь выполнять свой долг перед партией. Чувства были потом. А женщин «прикрепляли», «подсаживали» к каждому поэту, разумеется, более или менее выдающемуся.

При Маяковском состояла Лиля Брик. (Сейчас известно, что вместе с Осей они были сотрудниками ЧК с 1920 года). Правда, в поездках по Союзу Маяковского по линии ЧК «обслуживал» Павел Ильич Лавут. Максима Горького опекали очаровательные Мария Федоровна Андреева и Мария Игнатьевна Будберг (она же Закревская, она же Бенкендорф). К поэту Николаю Гумилеву была «прикреплена» его «ученица», «девушка с бантом» Ирина Одоевцева (Ираида Густавовна Гейнике) — и так к каждому большому писателю. И потому большевики хорошо знали, чем каждый дышит, о чем думает. И потому каждому воздали по заслугам.

У Мих. Эльзона есть точное выражение по поводу практики «бдительного присмотра»: «Ведущий научный сотрудник, специалист по крестьянским поэтам, ныне плодотворно трудящийся под бдительным присмотром кандидата филологических наук». Лучше не скажешь!

Ну а потом каждый, отлично зная своего подопечного, писал о нем душевные воспоминания, руководствуясь евангельским изречением: «Если служение осуждения славно, то тем паче славно служение оправдания».

«Официально Россия не считалась страной, завоеванной иноземцами, но революция и гражданская война расщепили ее элиту, и, прежде чем приступить к ликвидации ее национальной, патриотически ориентированной части, правительству следовало «отделить агнцев от козлищ», выявить в ней своих сторонников и противников. Для этого в писательскую среду и были внедрены тайные и явные агенты политического сыска: супруги Брик, Агранов, Волович, Эльберт и множество других. Литературные амбиции привели в эту когорту присматривавших за писателями и Якова Блюмкина, который даже пользовался среди них труднообъяснимой популярностью». Об этом пишет С. Курбатов.

Мариенгоф, хотя знал, что его не опубликуют, пишет «в стол» «Это вам, потомки!» Не хотел уйти из жизни, не поведав читателям о некоторых фактах из биографии Августы Миклашевской, несомненно, достойных внимания тех самых потомков.

По его словам, когда Есенина познакомили с А. Миклашевской, у нее был муж или кто-то вроде мужа — «приходящий», как говорили тогда. Она любила его — этого лысеющего профессионального танцора… Приезжая к Миклашевской со своими новыми стихами, Есенин раза три-четыре встретился с танцором. Безумно ревнивый Есенин совершенно не ревновал к нему. Думается, по той причине, что роман-то у него был без романа.

Цикл стихов о любви был написан. «И муза из Камерного театра стала Есенину ни к чему».

Выходит, романа-то и не было. Мариенгоф не только к этому факту привлекает внимание читателя. Он завершает повествование полным развенчанием есенинской музы.

«Попав во время войны в бывшую Вятку, я неожиданно встретил там Миклашевскую. Она уже несколько лет работала на провинциальных сценах — с Таировым поссорилась из-за своего танцора. Не желая на целый год расставаться с ним, она наотрез отказалась ехать в гастрольную поездку за границу, Таиров принял это как личное оскорбление: «Возмутительно! — говорил он, — Променяла Камерный театр на какую-то любовь к танцору!

(…) Война. Эвакуация. Вятка.