Глава 2
О порезанной руке
Сколько лжи накручено вокруг порезанной руки Есенина! Пишут: «порезал по пьянке», «порезал в пьяной драке», а наиболее «усердные» доказывали, мол, Есенин и раньше пытался покончить с собой, вскрывал вены. Не обошел, конечно, молчанием этот эпизод и Матвей Ройзман:
«Ночью Есенин ехал на извозчике домой, ветром у него сдуло шляпу. Он остановил возницу, полез за ней в проем полуподвального этажа, разбил стекло и глубоко поранил правую руку. Его отвезли в Шереметьевскую больницу».
Приблизительно так же рассказала об этом эпизоде и Екатерина Есенина. Следовательно, Есенин ничего не рассказывал о себе даже самым близким людям.
Рассказывая во всех подробностях о своей встрече с Есениным в больнице, Ройзман несколько раз упоминает о перебинтованной правой руке, которая «лежала поверх серого одеялаи потому с ним и Анной Берзинь Есенин поздоровался, подав левую руку.
Не забыл Мотя Ройзман ни про гостинцы, ни про стихи, «перепутал» только руки Есенина, да «забыл» сказать самое главное, что Анна Берзина (Берзинь) не с Мотей Ройзманом ходила к Есенину в Шереметьевскую больницу, а с Бардиным, что друг Есенина имажинист Мотя Ройзман с самого начала был соглядатаем и сексотом, что после разрыва с имажинистами и ухода Есенина Матвею Ройзману, естественно, нечего стало делать в «Стойле» — он возвращается на службу туда, откуда пришел, в ГПУ. И начнет писать не стихи, а прозу о работе чекистов, милиции. Одна книга так и будет названа: «Друзья, рискующие жизнью». В этой области он больше преуспеет. Его друзья-чекисты, писатели Лев Кассиль и Лев Шейнин, дадут высокую оценку его чекистской деятельности и его детективному жанру.
Вот как этот вечер описан в воспоминаниях Анны Абрамовны Берзинь «Последние дни Есенина»:
«Дома у нас Сергей Александрович держался неуверенно. Его отпугивала, видимо, суровость и подтянутость товарищей из нашей среды…
Не помню ни одного его визита к нам в нетрезвом виде. Мне даже казалось тогда, что о его выпивках и скандалах ходят легенды.
Несколько раз приходилось ссориться с товарищами, которые очень решительно и, как мне казалось, понаслышке придавали досужим сплетникам больше веры, чем мне, утверждали, что Сергей Александрович пьяница и дебошир…
Первого февраля, в день моего рождения, в 1923 году, среди приглашенных был и Сергей Александрович. Все уже в сборе, а Сергей Александрович откуда-то позвонил и сказал, что скоро придет. Мы не садились за стол, но время шло, а его все не было. Мы перестали его ждать, и вечер пошел своим чередом.
Довольно поздно меня вызвал по телефону чей-то взволнованный женский голос и сказал, что Сергей Александрович лежит в больнице Склифосовского, что он упал и поранил очень сильно руку, что меня просят срочно приехать к нему, и я все на месте увижу. Было странно, что звонила незнакомая женщина и что она была явно чем-то встревожена. Я рассказала обо всем Бардину, и он обещал на другой день поехать со мной вместе. Так и сделали. Бардин зашел за мной на работу, и мы поехали на Сухаревскую площадь.
Есенин лежал в палате очень встревоженный, напуганный. Мы говорили, что опасности никакой нет, что поправится он быстро. Тогда он зашептал:
— Вы видели в коридоре милиционера около двери?
— Нет, не видели.
— Он там стоит и ждет, чтобы арестовать меня!
— За что?
Он начал рассказывать что-то бессвязное о том, что он упал и рукой нечаянно разбил окно, порезался, явился милиционер и хотел арестовать его, и опять о том, что разбил окно. Мы, как могли, успокоили его, пообещав, что его никто не тронет. Он настороженно, с неестественным холодным блеском в глазах, слушал нас. Мне показалось, что у него какое-то потрясение, а Вардин решил, что он с перепоя…
Дежурный врач, к нашему удивлению, подтвердил, что милиционер действительно находился некоторое время в больнице, чтобы забрать Сергея Александровича, где-то наскандалившего».
Анна Берзинь — писательница, рядом с мужем прошла дорогами гражданской войны. В годы знакомства с Есениным работала редактором отдела крестьянской литературы Госиздата. Частыми гостями в доме Берзинь были военные — сослуживцы мужа и друзья по гражданской войне. Первого февраля (13 февраля по новому стилю) был день ее рождения. Был приглашен и Сергей Александрович Есенин.
А. Берзинь ошибочно указывает на 1923 год. В феврале 1923 года Есенин с Дункан находятся за границей. Логично предположить, что она описывает тот же день, но в 1924 году.
По счастью, сохранился регистрационный больничный журнал. Его разыскал Эдуард Хлысталов:
«Есенина положили в Шереметьевскую больницу 13 февраля. Привезли его из квартиры Галины Бениславской в 23 час. 30 мин. Диагноз написан по-латыни: «Рваная рана левого предплечья». Резаных вен не было. Клевета опровергнута документально.
В больничном журнале нет ни слова об алкоголе».
В первой редакции воспоминаний М.Д. Ройзман писал, что в тот день, когда случилось это несчастье, Есенин участвовал в очередном совещании имажинистов «и по обыкновению первым поставил свою характерную подпись»: «Успел только позвонить Анне Абрамовне, сказал, что скоро приедет. Взял извозчика (…), а дальше знаем, что поздно вечером оказался в Шереметьевской больнице».
В архиве КГБ хранится следственное дело Эмиля Кроткого. Он был арестован одновременно с блистательно начинавшими Н. Эрдманом и Вл. Массом в 1933 году. В следственном деле — воспоминания о Сергее Есенине, фрагменты задуманной книги. Вот что писал Эмиль Кроткий о Есенине:
«Пьяный провалился в застекленный люк перед обувным магазином, жестоко порезал руку. Выйдя из больницы, показывал багровый рубец:
— Вот ведь какая рука! Руку отрезать хотели. Не позволил. Теперь не действует.
И жалостливо смотрит на свою якобы недействующую руку. А лицо — как у ребенка, который хочет, чтоб поцеловали ушибленное место. А через минуту — задорно:
— Рука-то ведь эта действует! В «Стойле» на меня вчера трое навалились, — так я их…
И это не совсем точно. Дрался-то он действительно с тремя, но, рассказывали, отнюдь не победоносно».
В воспоминаниях Эмиля Кроткого есть неувязка: «Вчера на меня трое навалились». А прежде сказал: «Выйдя из больницы, показывал багровый рубец».
Трех лет ссылки в Сибирь хватило Эмилю Кроткому на всю оставшуюся жизнь. Сравнивая его старт и финиш, приходится с горечью признать: Эммануил Яковлевич Герман уцелел, но сатирик Эмиль Кроткий навсегда превратился в юмориста. Впрочем, под жестоким давлением власти и более стойкие его современники претерпевали ту же метаморфозу — ярко начав, к концу жизни тускнели. Платили талантом за право жить.
Только в 1991 году стало достоверно известно, что же случилось с Есениным в тот злополучный вечер 13 февраля 1924 года.
В больнице Есенин находился до конца марта. Навеп],авшим его давал ясно понять, что его пытались убить в «Стойле Пегаса», что были при этом обище знакомые, были свидетели. Почему же никто никогда не сказал правды? На что рассчитывали нападавшие? Что назавтра в газетах появится заметка о том, что вчера, в пьяной кабацкой драке?.. И все читатели и почитатели есенинского таланта только вздохнут? Приблизительно так ведь сказал Д. Бедный после гибели Есенина:
— Этого следовало ожидать! Какой талант, и как разменял себя Есенин! И какая глупая кончина. И все потому, что нянчились с ним, все спускали ему с рук!
Нет, не в пьяной драке, его подстерегли трезвого. Этот замысел разгадал Есенин, потому и сказал о нем в самом задушевном своем стихотворении:
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
