Первыми понятыми были П. Медведев, В. Рождественский, Фроман и, конечно, Устиновы и Эрлих. Как известно, понятые для того и нужны, чтоб засвидетельствовать достоверные действия и факты. Эти же первым делом убрали главную улику — сняли с Есенина порванный и окровавленный пиджак, потом привели в порядок истерзанную одежду на убитом и положили тело на кушетку. Иначе говоря, убрали следы преступления и только после того дали сфотографировать убиенного. Понятые фактически участвовали в сокрытии фактов. Они сделали все, чтобы замести следы преступления: сначала в номере, в одежде, гримировали лицо, а потом усердно помогали выпрямить правую руку, для чего в ход пустили даже бритву. Мало того. Они не видели висевшего в петле Есенина, но все, как один, подписали акт участкового (не протокол, как было положено). Ну и потом все в меру своих сил, способностей и угодничества писали лживые свидетельства и мемуары. А наиболее усердный и лживый, Всеволод Рождественский, написал про «отутюженные брюки» и «щегольский пиджак», который «висел тут же, на спинке стула».
Прибывшему правительственному фотографу Наппельбауму ничего не оставалось, как запечатлеть работу усердных понятых. На его снимках уже совсем другой Есенин: опрятный, причесанный, приглаженный; расстегнутые брюки приведены в порядок, рубашка, как положено, заправлена. Есенин уже на кушетке, под головой — подушка. Теперь он вполне соответствует заказанному сценарному образу.
Когда станут отправлять тело в Обуховскую больницу, все пришедшие писатели будут искать пиджак Есенина. Напрасно. Пиджак исчезнет.
28 декабря 1925 г. Фото М.С. Наппельбаума
Почему столько лет могла существовать подобная шитая белыми нитками ложь о смерти поэта? Да потому, что целый штат пришибеевых из ЧК-ГПУ под видом хранителей есенинского наследия бдительно охранял и «не пущал», а если необходимо, и карал за инакомыслие.
«Люди сметки и люди хватки / Победили людей ума, / Положили на обе лопатки, / Наложили сверху дерьма», — напишет потом Борис Слуцкий. Лжесвидетельство в течение более чем восьмидесяти лет сопровождало и охраняло тайну гибели Есенина. Эта тайна поддерживалась лживой заказной мемуарной литературой, и для этого содержался и содержится целый штат сотрудников, которых, кстати сказать, кормит и поит Есенин.
Рисунок Василия Сварога, этот наиважнейший документ, уже был опубликован в 1990 году поэтом И. Лысцовым. Четыре года он взывал в выступлениях и в печати, написал книгу «Убийство Есенина». И чего добился борец-одиночка? Ученые в есенинском комитете «не услышали» его выступлений, «не увидели» портрета убитого Есенина. Как не заметили в 1994 году гибели самого Ивана Лысцова.
Где, в какой еще стране можно вот так безнаказанно манипулировать человеческим сознанием и именем великого поэта, причем в течение многих десятков лет?
Глава 2
Зачем ехал и что нашел Есенин в Ленинграде
Сначала несколько документов того времени.
Из письма поэта Н.К. Вержбицкому, Москва, 6 марта 1925 года:
«Пильняк спокойный уезжает в Париж. Я думаю на 2 месяца съездить тоже, но не знаю, пустят или не пустят.
Твой Сергей Есенин».
Второе письмо, от 27 ноября 1925 г., адресовано П. Чагину:
«Дорогой Петр! Пишу тебе из больницы. Опять лег. Зачем — не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств».
Письмо, ныне известное, впервые было опубликовано в 1962 году. По мнению исследователей, например, Е. Черносвитова («Версия о версиях»), именно московским врачам обязан был Есенин распространившейся версией о «психическом нездоровье», о «душевной болезни», с чем потом связали «самоубийство» поэта.
Вряд ли можно назвать случайностью такое совпадение: Есенин лег в клинику (подчеркнем: без медицинских показаний) именно тогда, когда в ОГПУ поступили первые сведения о стихотворении, которое в результате стоило Есенину жизни. И это не просто наша догадка.
26 ноября 1925 г. в клинике Есенина принимал Петр Михайлович Зиновьев. Дочь его Наташа, тогда подруга Ивана Приблудного, спросила отца, как чувствует себя Есенин. Отец ответил:
«— Ведь он не лечится, а просто отдыхает.
Тогда же, посетив Есенина в больнице и найдя его в отличном состоянии, Анна Абрамовна Берзинь загнла по приглашению врача в его кабинет, Аронсон спросил:
— Ну и как вы его находите?
— Просто прелестным, он давно таким не был. Вы напрасно меня пугаете, Александр Яковлевич.
Он грустно покачал головой:
— Зачем же мне вас пугать, я просто предупреждаю вас, чтобы вы не обольщались несбыточными надеждами.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать?
— То, что Сергей Александрович неизлечимо болен, и нет никакой надежды на то, что он поправится.
— Вы с ума сошли, — вырвалось у меня. Если у вас все такие безнадежные больные, то вам просто нечего будет делать.
— Я говорю все это, понимая, как это серьезно, — не надейтесь ни на что…
— Вы хотите сказать, что Сергей Александрович недолговечен?
— Да, — кратко ответил он.
— А если мы насильно заставим его лечиться?
— Это тоже не достигнет цели…
— Что же, он не проживет и пяти лет?
— Нет.
— И трех лет не проживет?
— Конечно, нет!
— А год?
— И года не проживет!
— Как же это? Я не понимаю…
— Вы успокойтесь, идите домой, а завтра поговорим еще раз».
Какой следует вывод? Аронсон знал, что приговор Есенину уже вынесли, возможно, собирались сделать это в психушке, но Сергей на следующий день сбежал.
Небезынтересен такой факт: жизненные пути Есенина с врачами Ганнушкиным и Талантом уже пересеклись в 1923 году в санатории под Парижем, который «стоил Айседоре кучу денег» (Е. Черносвитов. «Версия о версиях»).
Как известно, пути Господни неисповедимы. Но неизвестно, по чьей прихоти переплелись эти пути.
А вот мнение Ю. Прокушева.
«Поездка в Ленинград — это тоже попытка уехать за границу. В Москве Есенину оставаться было нельзя. Все то же стремление переменить обстановку, избавиться от московских «друзей» приводит его в конце декабря 1925 г. в Ленинград, где он предполагал пробыть до лета, чтобы затем поехать в Италию к М. Горькому».
П. Чагин вспоминает:
«В конце декабря я приехал в Москву на XIV съезд партии. В перерыве между заседаниями Сергей Миронович Киров спросил меня, не встречался ли я с Есениным в Москве, как и что с ним. Сообщаю Миронычу: по моим сведениям, Есенин уехал в Ленинград.
— Ну что ж, — говорит Киров, — продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там…
Узнаю… Состоялось решение ЦК — Кирова посылают в Ленинград первым секретарем губкома партии. Ивана Ивановича Скворцова-Степанова — редактором «Ленинградской правды», меня — редактором «Красной газеты». Но, к величайшему сожалению и горю, не довелось Сергею Мироновичу Кирову продлить шефство над Сергеем Есениным, а по сути дела, продлить животворное влияние партии на поэта и на его творчество. На следующий день мы узнали, что Сергей Есенин ушел из жизни».
Исходя из этих свидетельств, можно предположить, почему Есенин рвался в Ленинград: там ожидалось изменение атмосферы в издательстве, там он собирался издавать свой журнал «Вольнодумец», в Ленинград перебирались его покровители, под защитой которых ему так xoponio работалось на Кавказе. Если эти планы не сбудутся, весной из Ленинграда он планировал уехать к Горькому. И вместе с ним издавать свой журнал за рубежом.
«Мысль о создании журнала до самой смерти не покидает Есенина. На клочке бумаги он набрасывает проект первого номера журнала… Проект журнала составлялся спешно. В ближайшее время решили собраться еще раз, чтобы составить подробный план журнала и приступить к работе по его изданию», — рассказал в 1927 году И. Грузинов.
