Нельзя сказать с полной уверенностью, какой берег имел в виду поэт, но не исключено — и тот, куда уезжал Илья Эренбург с дарственной книгой Есенина. То, что выбор тогда пал на Илью Эренбурга, думается, совсем не случайно. Отношения Есенина и Эренбурга не описаны в литературе, и слишком коротка их связь. Чтобы понять эти взаимоотношения, попробуем рассмотреть их на фоне революционных событий.
Известно, что Илья Эренбург долго жил за границей, явно к рапповцам не принадлежал. К советской власти тоже относился прохладно и, хотя некогда вместе с Николаем Бухариным участвовал в революционных выступлениях, революцию 1917 года принять не торопился. Путь его, как и многих, был тернист и извилист. В 1918 г. приветствовал взятие Киева деникинцами, потом почти год прожил в Крыму у Волошина, а весной 1921 г. с разрешения советской власти и благословения опять же Бухарина выезжает в командировку за границу. Но и тогда еще Эренбург будет аттестован в «Правде» как «эстет, ненавидевший советскую республику за то, что она разбила его прекрасные игрушки», а ныне «сменовеховец».
Чем ближе подходила к завершению гражданская война, тем ожесточеннее и кровавее было сопротивление и наступление. 14 ноября 1920 г. последний караван судов увозил из Севастополя в неведомое русских беженцев, но многие добровольно остались, сложив оружие. Им было обещано помилование.
«Судьба большинства оказалась ужасной. Великодушный М.В. Фрунзе покинул Крым, судьбой оставшихся занялись бывший военнопленный австро-венгерской армии Вела Кун и суровая комиссарша Розалия Землячка (Залкинд). На роскошных крымских берегах начались бесконечные казни. По подсчетам ученого С.С. Маслова, в Крыму было тогда уничтожено 65–85 тысяч человек, в том числе до 15 тысяч офицеров. Даже могил не сохранилось». Такие данные приводит С. Семанов.
Братской могилой стало им Черное море.
Р. Землячка за свои подвиги удостоилась в 1921 году ордена Красного Знамени и благополучно дожила до своей кончины в 1947 году. А Бела Кун в 1939 году будет расстрелян.
Интересно отметить, что сведения о крымской казни в Париж повезет Илья Эренбург, который, как пишет Ю. Анненков, 10 мая 1921 года рассказывал Буниным: «Офицеры остались после Врангеля в Крыму главным образом потому, что сочувствовали большевикам, и Вела Кун расстрелял их только по недоразумению». Анненков добавляет: «Вряд ли это было недоразумение, а не установка. Б. Кун в свое оправдание опубликовал такое заявление: «Троцкий сказал, что не приедет в Крым, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму».
Эренбург просил Буниных приютить и обласкать Ивана Сергеевича Шмелева, который оказался невольным свидетелем тех страшных событий, был убит свалившимся на него горем и деморализован увиденным. Он чрезвычайно тяжело пережил крымскую трагедию: потерю сына, голод, мародерство, террор. Сын Шмелева лежал тогда в госпитале и был расстрелян вместе с другими.
Там, во Франции, в 1923 году напишет Шмелев свое выдающееся произведение «Солнце мертвых» о том, как на фоне прекрасной крымской природы по вине человека гибнет все живое: птицы, животные, люди. Это объясняет позицию Есенина по отношению к «милому недругу» Оренбургу.
Ни Матвей Ройзман, ни Юрий Либединский, ни Всеволод Рождественский в есенинских друзьях не числились и потому не могут похвастать ни одним дарственным стихотворением Есенина. Тем более, нечего говорить о зарубежных друзьях. Илья Эренбург, напротив, имел (и не одну) книгу с дарственной подписью и душевными словами Есенина. Награда немалая! Почему же в скромных и сдержанных воспоминаниях Ильи Эренбурга не нашлось для Есенина достойных слов? Нашел же он такие слова для есенинской поэзии! Поэзию поставил высоко, а ее автора, можно сказать, совсем обошел словом.
Может сидела в нем личная обида? До отъезда за границу Есенин как будто выделял Эренбурга из общей массы, а после возвращения скажет о его романе: «Пустой. Нулевой. Лучше не читать». Конечно, такая оценка не могла не задеть писательского самолюбия: Бухарин одобрил и благосклонно отнесся к первым литературным опытам, а Есенин, видите ли, ничего положительного не нашел. Кроме того, интернационалистов по духу не могло не раздражать есенинское «ищи родину». «Мои друзья без чувства родины». Примечательны в этом плане слова Эренбурга о Есенине: «Часто я слышал, как, поглядывая своими небесными глазами, он с легкой издевкой отвечал собеседнику: «Я уж не знаю, как у вас, а у нас в Рязанской…» И наконец, поистине прав поэт, сказав однажды:
Остаться можно в памяти людской
Не циклами стихов и не томами прозы,
А лишь одной-единственной строкой:
«Как хороши, как свежи были розы!»
в памяти людской можно остаться «чистюлей» и «деревенским аристократом», а можно «человеком, которым вымыли пол». Нет, это не насмешка, не издевка и не карикатура на ведущего советского писателя. Такой портрет оставил близкий друг Эренбурга Максимилиан Волошин:
«С болезненным, плохо выбритым лицом, с большими, нависшими, неуловимо косящими глазами, отяжелелыми семитическими губами, с очень длинными и прямыми волосами, свисающими несуразными космами (…) сгорбленный, с плечами и ногами, ввернутыми внутрь, в синей куртке, посыпанной пылью, перхотью и табачным пеплом, имеющий вид человека, которым только что вымыли пол».
Это потом Илья Григорьевич приобретет гордую осанку, импозантный вид и красивую шевелюру, а современники 20-х годов знали его иным.
«До чего же он мне не понравился! — пишет Белозерская-Булгакова, встречавшая Эренбурга в Берлине в 1921–1922 гг. — Во-первых, почему писатель должен ходить всклокоченным? Можно ведь и причесаться! А потом, разговаривал он «через губу», недружелюбно. Я наблюдала его несколько раз. Ох, не хотела бы я зависеть от этого человека!»
Читаем у Ирины Одоевцевой:
«Симонов очарователен. Мне он очень понравился. Но Эренбурга как будто подменили. Другой человек и только… Тот, прежний Эренбург, просто карикатура на теперешнего. Этот — сенатор, вельможа. Сам себе памятник».
Вот и судите, что могло остаться от человека и писателя Ильи Эренбурга, проживи он, как Есенин, только 30 лет.
В 1921 году наметилось их расхождение и в жизни, и в литературе. Есенин не принял большевистской идеологии и оставался «сам по себе». «По линии писать абсолютно невозможно. Будет такая тоска, что «мухи сдохнут». «По линии», т. е. по указке партии. Есенин выбрал свою дорогу: «Я понял свое предназначение». «Есенин пошел по другой дороге, не по той, которую ему указывали» (Екатерина Есенина).
Эренбург официально представлял на Западе советскую державу и советскую идеологию. Не всем современникам нравилась такая метаморфоза: Горький назовет его «пенкоснимателем», а Юрий Анненков — «эластичным»:
«Задача, возложенная на Эренбурга коммунистической партией, заключалась в том, чтобы создавать впечатление либерализма и свободомыслия советских граждан и советской действительности. Задача далеко не легкая, требующая больиюй эластичности, и Эренбург является поэтому одним из редчайших представителей советской страны, которым поручается подобная миссия. Он весьма успешно выполняет ее на протяжении целого сорокалетия».
Анненков приводит конкретные примеры «эластичности» советского писателя: «Он (Пастернак) читал мне стихи… Я ушел полный звуков», — но тут же добавляет: «С головной болью».
Несколько иначе, как противопоставление «лучшему, талантливейшему поэту советской эпохи, Маяковскому написана статья о Есенине, но также «эластично».
«Илья Эренбург вообще очень хорошо знает, о чем, когда и как следует писать, а к 1925 году окончательно оформился как фаворит советской власти» (Ю. Анненков). Вот это и объясняет, почему Илья Эренбург не нашел для Есенина других слов, хотя воспоминания написаны в конце жизни писателя. И почему в 1921 году Есенин написал: «Илье Эренбургу с любовью и расположением» у — а в 1923 г.: «Пустой. Нулевой. Лучше не читать».
