Она, конечно, рассказала ему о своих неприятностях и беспомощном положении. Он расхохотался, услышав ее представление о большевистской России.

Но Айседора заявила: «Меня пригласили обучать их детей, тысячи детей». Молодой француз ответил: «Думаю, намерения у них хорошие, но дети-то беспризорные и многие умирают с голоду, а танцы — это ведь роскошь. Поэтому, боюсь, у вас будет много разочарований».

И, как вскоре поняла Айседора, он оказался пророком. Тем не менее ее энтузиазм был непоколебим, хотя представление о России как о рае на земле, утопающем в братской любви, несколько поколебалось.

Их запихнули в очень темную, жалкую гостиницу, которую Айседора по прежнему визиту в Россию помнила как одну из самых фешенебельных в Москве. Портье не было, вещи нести было некому, поэтому пришлось им самим добираться до отведенного им номера.

Когда Айседора увидела их комнату, — а получили они именно комнату, одну на троих, она решила, что что-то безусловно перепутано. Снова им дали черный хлеб с икрой и предоставили самим себе. Во время революции вся мебель из гостиниц и частных домов была свезена в большой центральный склад для распределения среди большевиков, поэтому мало что осталось для удобства гостей. Кровати, на которых они спали, были железными, с досками, покрытыми половиками. К счастью, у Айседоры были с собой простыни и одеяла.

Уже было очень поздно, и все сильно устали, поэтому они решили лечь спать и подождать до утра, когда, безусловно, все образуется и станет прекрасным — ведь они считали, что в том, что их так плохо приняли, произошла какая-то ошибка.

Не успели они задуть свечу и устроится поудобнее на досках постели, как с ужасом услышали пронзительный писк и визг, затем топот маленьких ножек по всей комнате, прыжки на стол, где были остатки черного хлеба и икры, и со стола, В ужасе они зажгли свечи, но еще больше испугались, увидев маленькие глазки, выглядывающие из всех углов. Дойдя почти до истерики, они звонили и звонили — но безрезультатно. Они выглянули в темный коридор, но там никого не было. Всем было на них наплевать — да, на самом деле просто некому было ими заниматься. Портье дал им комнату и «обеспечил» продуктами. На этом его обязанности и долг кончались».

Они ушли из гостиницы на вокзал и переночевали в своем вагоне, где оставались их вещи. Проводник за определенную плату отвел им купе.

На следующее утро Айседора сама поехала к своему другу, наркому Луначарскому, который очень удивился, увидев ее, и не мог понять, кто же послал телеграмму, приглашая ее приехать в Россию.

Тем не менее со свойственным ему редким очарованием он заверил Айседору, что восторгается ею и уверен, что и правительство, узнав о ее великолепном жесте — приезде в большевистскую Россию, тоже будет в восторге, и обещал немедленно распорядиться о жилье и снабжении продуктами. О школе они поговорят попозже.

От этих слов Айседора пала духом. Все ее мечты о школе снова оказались шуткой, чем-то вроде бреда сумасшедшего, но поскольку мосты были ею сожжены, она решила все же осуществить свою мечту, потому что была уверена, что смо жет заставить по-настоящему оценить ее идею. Луначарский при ней позвонил молодому человеку по фамилии Шнейдер и сказал, что необходимо немедленно найти жилье для Айседоры Дункан…

Насмешки посыпались тотчас, как ей отвели особняк старухи Гельцер, ее кухарку и ее интимного друга Шнейдера. Все хохотали от души в предвкушении предстоящей развязки».

Буря революции, которая пронеслась по стране, разрушила и переменила все: и страну, и уклад, и культуру — и только классический балет оставался сам по себе. Прежде ему покровительствовал царский двор, теперь покровительствуют красные чиновники.

И вот с приездом босоножки большевики экспроприировали у ведущей балерины Большого театра и особняк, и кухарку, и ее интимного друга! Ну как было не потешаться «в предвкушении предстоящей развязки!»

Балаганный спектакль не состоялся. Со свойственной ей чуткостью к атмосфере и настроению окружающих Айседора не дала повода для насмешек.

Но вскоре скандал иного рода разразился в высокопоставленном обществе красных комиссаров, и повинна в этом была Айседора.

Как далее вспоминает Мери Дэсти, «Айседора была приглашена на вечеринку большевиков. Вот где, думала она, встретится с товарищами — людьми, с которыми она сможет поговорить, которые ее поймут. Чтобы быть достойной, она надела красную тунику, обвила голову красным шарфом и, как обычно по вечерам, накинула на себя красную шаль.

Представьте изумление Айседоры, когда ее ввели в очаровательный салон в стиле Людовика XVI с изящными стульями на выгнутых ножках. Все приветствовали ее на великолепном французском языке, называя «мадмуазель Дункан», на что она резко отвечала: «Я товарищ Дункан». Это всех сильно позабавило.

Гости восседали, как автоматы, но одна молодая дама села за рояль и начала петь одну за другой маленькие французские баллады. Публика изящно похлопала, восклицая:

«Изысканно, прелестно». Айседора глядела на всех этих увешанных драгоценностями, хорошо одетых, декольтированных дам и не могла понять, где она. В конце концов она не выдержала и, вскочив, воскликнула: «Так вот она какая, большевистская Россия! Господи! Для чего совершалась великая кровавая революция? Ничего не изменилось, кроме актеров! Вы забрали их драгоценности, мебель, одежду и манеры. Но только вы играете хуже. Выпустите меня! Выпустите меня!» И она с воплями выбежала на улицу.

Приехав домой, Айседора разразилась хохотом. Ну и идиотка же она была, когда думала, что что-нибудь в мире можно изменить! Большевизм — что за ним? Слова, одни только слова! Она готова была утопиться».

В пересказе Мэри Дести есть существенная деталь — слова, которые потом почти без изменений вошли в советскую классику: «Пустите Дуньку в Европу!» И есть основание считать, что эту главу написала сама Айседора — это были последние четыре страницы из тех, что она положила на колени Мэри Дести.

Была в Айседоре черта, которая притягивала к ней людей. Она была внимательна, уважительна к каждому человеку. Умела учтиво разговаривать со всяким, и каждый был ей интересен. Видно, поэтому у нее было много друзей. Айседоре была несвойственна грубость, бестактность. Поэтому скандал в «святом семействе» красных комиссаров, который возник по вине Айседоры, надо рассматривать как явление из ряда вон выходящее.

Собственно говоря, что возмутило именитую гостью? Не понравился дворец с аляповатыми, безвкусными украшениями? Не понравились новые хозяева? Отныне она их стала звать «новой буржуазией». Не понравились дамы, увешанные драгоценностями? Таких она называла «жены в перьях». Они развлекались, как умели, развлекались, как все. Это была видимая, внешняя сторона, а что за ней?

В первые дни своего приезда Айседора, Ирма и их компаньонка Жанна побывали в общественной столовой. Увиденное там глубоко опечалило их. И через много лет Ирма вспоминала, как пыталась пригубить эту коричневатую похлебку в алюминиевых мисках и тот хлеб, от которого у них болели животы. А Айседора говорила: «Мы теперь товарищи, мы, как все».

Айседора, как и многие другие, оказалась наивной и доверчивой. Поверила в коммунистические идеалы, оказавшиеся пустыми бреднями.

Нарочно ли вводил в заблуждение читателя Герберт Уэллс, когда писал, что Советское правительство — самое молодое и бесхитростное и если допускает ошибки, то не по злому умыслу, а по неопытности. Писатель убеждал, что в России все бедствуют одинаково, что у писателя Максима Горького один костюм на все случаи жизни.

Айседоре, увы, сразу пришлось убедиться в другом. Все лучшее — и дворцы, и питание — отвоевали для себя новые хозяева жизни. Гостиницы с клопами и мышами, грязные общественные столовые с коричневой похлебкой в алюминиевых мисках приводили ее в содрогание. С этой несправедливостью она мириться не хотела. «Господи! Для чего совершалась великая кровавая революция?» «Неужели в мире ничего нельзя изменить?»