— Какую елочку?

— Ну, ту, что я срезал.

— Да-да, у мальчика была в руках елочка, — сказал рабочий.

— Оставим ее там, Бобеш, я тебе завтра принесу другую.

— Правда, папа?

— Ну конечно, Бобеш! Я только очень боюсь, как бы ты не заболел — ты совсем застыл.

— Счастье еще, что он лежал на самой дороге, — сказал рабочий.

— Папа, если у нас будет елка, мне не захочется и болеть. Отец погладил Бобеша.

— Она может быть вот такая маленькая. — Он показал на свою руку. — А вы не будете на меня сердиться?

— Да нет, не будем.

— Я очень рад, папа, что у нас будет елочка. Пусть даже без подарков, ладно?

Бобеш был страшно рад, что отец его не ругает. Он весь съежился у него в руках. И, хотя мальчуган был довольно тяжелым, отец шел быстро, спешил что было силы, все время приговаривая:

— Мать наверняка помирает со страху, не зная, куда пропал Бобеш.

По дороге, пока шли домой, отец рассказывал бородатому рабочему, что он ходил на фабрику узнать, не возьмут ли его обратно на работу. Ему пообещали взять, но только временно, до весны. Весной снова уволят. Потом отец пояснил, что задержался до позднего вечера потому, что искал квартиру. Старые домовладельцы им отказали, и они должны переезжать. Квартиру он нашел около кирпичного завода, в бараке, где жили рабочие и бедняки. После Нового года и переедут. — Мы опять будем переезжать, да, папа?

— Да.

— Скоро?

— После Нового года.

— Опять будет кутерьма, да?

— Конечно… Ну вот, мы уже и пришли.

— Спокойной ночи! — сказал рабочий.

— Спокойной ночи. Не знаю, как вас и благодарить!

— Не за что, только бы парень не болел.

— Да, бедность и болезнь — самые большие несчастья, — сказал отец и вошел в дом.

Как же испугалась и обрадовалась мать, когда отец рассказал ей о происшествии с Бобешем! Укладывая Бобеша спать, мать его поцеловала, как давно уже не целовала. Она все время спрашивала его, не холодно ли ему, хорошо ли ему, и наказывала позвать ее, если вдруг ночью ему станет плохо.

— Ты знаешь, солнышко мое, если ты вдруг заболеешь, у нас будет такое грустное рождество!

И Бобешу показалось, что мама, отворачиваясь от него, вытирает слезы,

В тот год, когда семья Бобеша переселилась в дом у кирпичного завода, деревья расцвели в апреле.

— Весна, слава богу, поспешила, — сказала мать. — Я все боялась, что в этом холодильнике мы все-таки замерзнем.

«Холодильник», конечно, был не настоящий. Так мать называла комнату, в которой они теперь жили, потому что она была необыкновенно холодная. К тому же у них к весне кончились запасы угля.

— Ты знаешь, мама, на что стала похожа наша комната?

Мать ничего не ответила, и Бобеш продолжал:

— Мне кажется, у нас теперь стало как у Безручки. У них были такие же холодные, мокрые стены и тоже только одна комната. Правда, пола у них не было. Но, по-моему, лучше уж совсем без пола, чем с таким, как у нас, а?

— Ты прав, малыш.

Мать сидела у швейной машинки и шила. Бобеш качал маленького Франтишека. Комната действительно была сырая и холодная. Домик — одноэтажный. В нем было всего две комнаты, разделенных коридором. В другой половине дома жил рабочий-каменщик Веймола. У него была дочь Марушка, которая училась в школе вместе с Бобешем. Дедушка говорил про Веймолу, что у него золотые руки. Дедушка зря таких похвал не раздавал. Он знал толк в деле, сам тоже был хорошим каменщиком. Правда, хваля Веймолу, дедушка всегда оговаривался. Беда, говорил, только в том, что Веймола любит выпить. А когда сосед бывал пьяным, он становился грубым и скандалил. Вот недавно он поругался с Гомолкой, своим десятником, и тот прогнал его с работы. И все-таки дедушка от Веймолы никогда не отворачивался. А бабушка сказала Бобешу, что дедушку с Веймолой водой не разольешь. Бабушка не хотела допустить этой дружбы и всегда осуждала деда.

— Как сойдутся два каменщика, ничего хорошего не жди. Наш Гонзик (так бабушка называла дедушку) научится все-таки у него пить. Долго ли до беды! Недавно я заметила, что дед тоже где-то выпил. От него попахивало водочкой. Ах, ах! — вздыхала бабушка. — Всё эта водка, все несчастья от нее. Правильно ведь написал господин старший учитель Конерза, что водка — исчадие ада.

Бобеша очень заинтересовали бабушкины рассуждения о водке, и он захотел узнать подробнее, что еще этот господин учитель Конерза написал о водке. Бабушка в ответ запела песенку:

— А почему водку все так любят пить? — спросил Бобеш.

— Трудно сказать. Некоторые говорят, что пьют со зла. Другие — чтобы забыть о тяжелой жизни. Третьи — вроде с радости. Четвертые — чтоб немножко развеселиться.

— И когда продадут корову, тоже пьют, да? — спросил Бобеш.

Он сразу вдруг вспомнил, как у них пили водку, когда продали Пеструху.

— Я помню, — продолжал он, — я выпил тогда совсем немножко, а мне было плохо.

— Вот ты, Бобеш, и помни об этом. И, когда вырастешь, никогда водку не пей!

— Не буду, — пообещал Бобеш.

Разговор оборвался — слишком сильно застучала швейная машинка. А если бы Бобеш попробовал ее перекричать, то разбудил бы маленького Франтишека. Только тогда, когда машинка опять на минутку стихла, Бобеш очнулся от своей задумчивости и спросил мать:

— А мне нельзя посмотреть, как строят дорогу? Сходить к отцу?

— Это далеко, Бобеш. Ты ведь знаешь, отец уходит на целый день. Рано утром уйдет, а придет только поздно вечером.

— Так я пошел бы в воскресенье.

— В воскресенье там нечего смотреть, Бобеш.

— Ну, мы тогда сходим с дедушкой в среду. Ведь в среду у нас нет уроков.

— Вряд ли дедушка согласится: у него старые ноги.

— Эх, если бы знать дорогу, я пошел бы сам!

— Нет, одному нельзя, можно заблудиться. Туда идти лесом.

— Я лесом не боюсь, мама.

— Когда сидишь дома, конечно, не страшно.

Бобеш опять замолчал. Он засмотрелся на стену, на которой, как слезы, блестели капли воды. Он видел, как в течение одной — двух минут каждая такая слезинка потихонечку догоняла другую и сливалась с ней. Слезинка становилась побольше и бежала порезвее по стене, захватывая с собой и другие, попадавшиеся на ее пути. Потом она стекала на пол. Бобеша это забавляло. Он подошел к стене и стал помогать капелькам пальцем. Он принуждал их бежать быстрее, потом ставил им преграду, и они, извиваясь, бежали дальше. Но откуда же все-таки эта вода здесь берется?

— Мама, почему здесь такие мокрые стены?

— Потому что они сложены из плохого камня. Плохой камень всегда потеет.

— Но ведь снаружи все камни сухие.

— Когда-нибудь я это тебе объясню. Или ты узнаешь в школе. А сейчас ты мне не мешай, пожалуйста.

И Бобеш продолжал рассуждать про себя: «Одна капля и одна капля — это две капли. Две капли и одна капля — три капли. Три капли и одна капля — четыре капли. Четыре капли и одна капля — пять капель».

— Мама, а ты знаешь, что на этой стене по крайней мере миллион капель?

— Ну конечно, около того.

— А ты умеешь считать до миллиона?

— Отстань ты от меня, Бобеш!

— А я умею, мама. Послушай. Один миллион и один миллион — два миллиона. Два миллиона и еще, скажем, три миллиона — это уже пять миллионов.

Но мать умению Бобеша не удивилась, и тогда он перестал считать. И вообще перестал смотреть на капли. Они больше его не забавляли. Он думал, чем бы ему заняться, и вдруг увидел на столе бабушкины очки. Бобеш взял очки и стал их разглядывать. Мать эта неожиданная тишина насторожила, она оглянулась.

— Бобеш, положи сейчас же очки на место — разобьешь! Посмотри, спит ли еще Франтишек?

— Спит, мамочка.

Но Бобеш очки все-таки не положил, а надел их себе на нос. Он смотрел, смотрел, но ничего не видел. Потом он их с носа снял и посмотрел через одно стеклышко на свой палец. Палец под стеклышком стал вдруг гораздо больше, чем остальные.