— Я тебе тоже, Гонзик, дам кое-что. Хочешь пестренький… знаешь, такой в полосочку стеклянный шарик? Я его дам тебе, когда поправлюсь, ладно? Он у меня спрятан на кухне.

— Что у вас там за тайны? — спросила мать.

Бобеш показал ей осколок розового стеклышка. Мать хотела было отнять его у Бобеша, опасаясь, как бы он не обрезался. Но, увидев просящие глаза Бобеша и печальные Гонзика, она разрешила оставить розовое стеклышко в постели. Бобеш все спрашивал, что нового в школе. Оказывается, были большие новости. В классе всех пересадили, и ребята, предпочитавшие сидеть на задних партах, не знали, что им делать, когда учитель посадил их впереди. Но место Бобеша на первой парте все же осталось незанятым. Оно ждет Бобеша. Потом гости наперебой рассказывали ему интересную сказку, которую теперь читает вслух учитель, и Бобеш очень жалел, что он болеет. Но больше всего Бобеш расспрашивал детей о том, как учитель отнесся к его приключению с бумажным змеем. Учитель, оказывается, смеялся, говорил, что бумажный змей унес с собой Бобеша, как какую-нибудь принцессу из сказки. Здесь Бобеш тоже рассмеялся и покраснел до ушей. Вероятно, оттого, что о нем говорили при всем классе. Бобеш представил себе, как весь класс будет на него смотреть, когда он придет в школу. И вдруг почувствовал себя гораздо лучше, даже попросил у матери одежду. Ему показалось, что он вполне может немножко поиграть с детьми на полу. Но мать только рассмеялась:

— Что ты, Бобеш, нельзя! Ты снова можешь разболеться.

Но она все-таки взяла его из постели и поставила на пол.

Бобеш сделал шаг, закачался и, если бы мать не поддержала его, наверное упал бы. Он так ослаб, что не мог даже ходить. Бобеш был поражен — ведь в постели под одеялом он уже чувствовал себя совсем здоровым.

— Мама, а я смогу ходить, как раньше? — грустно спросил он.

— Конечно, сможешь. Но несколько дней тебе еще придется полежать. Надо есть побольше, чтобы окрепнуть. Горлышко у тебя все еще болит?

— Нет, не очень, мама. — И Бобеш подозвал ее кивком головы.

— Чего тебе?

— Мама, очисть мне, пожалуйста, апельсин. Можно?

Мать очистила Бобешу апельсин. Кожу она разрезала так, что из нее получилась хорошенькая звездочка. Апельсин выглядел теперь, как какой-нибудь сочный цветок. Бобеш брал дольки апельсина одну за другой и ел. Ел он медленно, ему было приятно, что апельсин так холодит горло и что его так легко глотать, Бобеш ел и нахваливал апельсин, а Гонзик, для которого это было таким же редким лакомством, едва успевал проглатывать слюни.

Бобеш заметил взгляд Гонзика, все понял, взял одну дольку и сказал:

— Возьми, Гонзик, попробуй. Апельсин на самом деле очень вкусный.

Гонзик немножко покраснел. Ему было стыдно брать апельсин у больного приятеля. Но, когда его стали понукать и девочки, он взял предложенный кусочек и стал есть его с таким трепетом, что мать даже засмеялась. Матери понравилось, что Бобеш сам предложил Гонзику то, что ему и самому пришлось по вкусу. Она радовалась, что у Бобеша доброе сердце.

Когда дети ушли, Бобеш сказал матери:

— Хорошо, что девочки пришли ко мне и принесли гостинцы, а?

— Ну конечно.

— А пирожное, наверное, дорого стоит?

— Они не покупали, — сказала мать.

— А где же взяли?

— Испекли дома.

— Их матери умеют печь пирожное?

— Я бы тоже сумела, Бобеш.

— Правда, мама?

— Да, но для этого нужно много масла, сахару и хорошей муки, а это все дорого. И для нас все эти сладости, милый Бобеш, — излишняя роскошь.

— Но ведь это так вкусно!

— Я знаю, — смеялась мама. — Много есть хороших вещей на свете, которых мы даже и не пробовали.

— А почему?

— Потому что у нас нет на это денег.

— А ты знаешь, мама, над чем я так смеялся?

— Над чем, Бобеш?

— Помнишь, ты дала девочкам кофе, а они всё упирались, не хотели пить? Гонзик — тот сразу выпил. Миладка мне шептала: «Бобеш, я не выношу пенок». Силушка тоже говорила, что не любит. Я им велел все отдать Гонзику. Сказал, что Гонзик, наоборот, пенки любит. Они, мама, какие-то странные… Ведь я пенки тоже очень люблю.

— Конечно, Бобеш. Это же самое лучшее, самое вкусное в молоке. Это же, собственно, сливки. Миладка и Силушка — избалованные дети, они никогда не знали, что такое голод. Ведь когда я была, Бобеш, такая, как ты, мы по утрам вообще никогда не пили кофе. У нас был только молочный или овощной суп, а иногда просто тюря.

— Что такое тюря?

— А это хлебная окрошка на квасу.

— А мы когда-нибудь ее ели?

— Да, когда были в деревне. Помнишь суп, который ты называл черным?

— Ага, кислый?

— Ну да.

— Мама, а ты никогда не испечешь нам пирожное?

— Будут деньги — испеку.

— Миладка и Силушка, наверное, хорошо живут, да?

— Не думаешь ли ты, что можно есть одни пирожные? Нет, они быстро надоедают.

— Нет, мне, пожалуй, никогда бы не надоели.

— Надоели бы и тебе.

— Ты знаешь, мама, что бы я все время, все время ел?

— Что же это такое?

— Пойди-ка сюда, я тебе шепну.

— Ну что бы это могло быть?

Мать наклонилась к Бобешу, и тот ей прошептал на ухо:

— Сосиски.

— О, несчастные сосиски! — засмеялась мать и погладила Бобеша.

— Да, мама, — заморгал глазами Бобеш.

— Да ладно, я тебе сосиски куплю, ты только об этом никому ничего не говори.

Мать ушла потом на кухню — ее позвал дедушка. А Бобеш так и не узнал, почему он должен молчать о сосисках.

Для Бобеша было большим событием, когда мать купила швейную машинку. Бобеш уже снова бегал по комнате и, хотя он немного ослаб, все же чувствовал себя вполне здоровым. Иногда ему казалось, что до сих пор еще немного дрожат колени. Как-то днем Бобеш проснулся после короткого сна и хотел попросить у матери стакан воды. Стал искать ее глазами по комнате и вдруг увидел у окна швейную машинку. Он протер глаза, чтобы лучше видеть: не кажется ли ему? Нет, там явно стояла машинка, и он сразу же вспомнил, что такую же точно видел у пана Адамца — портного. Мать вышла из кухни.

— Мама, — спросил Бобеш, — это наша машинка?

— Да, Бобеш, здесь теперь все: и наша изба и наша корова. Все, что у нас осталось от продажи, — вздохнула мать.

— Я тебя не понимаю, мама.

— Ну, я хочу сказать, что за машинку мы отдали последние деньги, которые у нас еще оставались от продажи нашего дома и коровы. Теперь у нас, кроме швейной машинки, ничего больше нет. И надеяться мы можем только на заработок, на свои руки. Я буду шить, Бобеш.

— А ты умеешь?

— Умею.

— А когда ты начнешь шить? Мне хочется поглядеть.

— Скоро. Только ты смотри, Бобеш, не подходи к машинке. Как бы палец тебе не прищемило…

— Но ведь смотреть-то можно?

— Смотреть, конечно, можно, только руками не трогай.

— И немножко нельзя потрогать?

— Нет, Бобеш. И оставь меня в покое, мне некогда. Не серди маму.

Когда мать отошла, Бобеш подошел к машинке и стал ее молча, внимательно разглядывать. Посмотрел на блестящее колесико наверху, потом на колесо внизу. Особенно его поразили позолоченные железные буквы. По складам он прочел: «ЗИНГЕР». Он так обрадовался, прочтя надпись, что побежал в кухню и закричал:

— Мама, мама!

Но мать строго на него посмотрела, приложила палец к губам, а дедушка даже молча пригрозил. Мать укачивала Франтишека. Бобеш притих, на цыпочках подошел к матери и шепотом спросил:

— Мама, а ты знаешь, что на этой машинке написано «Зингер»?

— Знаю, Бобеш. Я только прошу тебя, не подходи к ней, побудь здесь.

Бобеш послушался, остался и все посматривал на братишку.

— Мама, — зашептал он через минутку снова, — посмотри-ка, у Франтишека двигается на головке кожа, вот здесь, видишь? — И пальцем он коснулся темечка на голове у Франтишека.

— Отойди, Бобеш, а то он проснется.

— Нет, ты посмотри, мама, ведь на этом месте у него совсем мягкая головка. А у меня твердая. Ну-ка, мама, я пощупаю: у тебя тоже мягкая?