Когда Дуара ушла, я разыскал Иро Шана с Банатом и уселся рядом с ними.

— Почему ты не пришел повидаться с Дуарой? — спросил я Иро Шана.

— У вас было так мало времени, чтобы побыть вместе, — ответил он, — и мне не хотелось отнимать его у вас.

— Она спросила про тебя. И я рассказал, что ты тоже здесь и что у нас есть еще один друг, Банат. А вчетвером мы обязательно что-нибудь придумаем и убежим отсюда.

— Как бы то ни было, — заверил Иро Шан, — ты можешь на меня рассчитывать. Я лучше предпочту быть убитым при попытке к бегству, чем оставаться здесь и ждать, когда эти звери забьют до смерти.

На следующий день Сталар направил меня с дюжиной других рабов, которые по той или иной причине ему особенно не нравились, в большой загон, где содержались зораты. Там набралось столько грязи и навоза, что животные вязли по колено и лишь с большим трудом могли передвигаться.

Работа унизительная и донельзя скучная, но у нее было одно преимущество: надсмотрщики не приближались к нам настолько, чтобы хлестать плетками. Они не хотели лезть в грязь и сидели на заборе, ругаясь оттуда.

Все было неплохо, пока мы нагружали тачки. По потом приходилось толкать их целую милю за город и там выгружать. Содержимое применялось в качестве удобрения для полей, на которых выращивались корнеплоды и зерно для зоратов. Теперь надсмотрщики могли нас достать, и тут уж они отыгрывались за потерянное время. Один из них заметил, что я немного сильнее остальных рабов. Он прицепился ко мне и устроил своего рода тотализатор, поспорив с другим надсмотрщиком, что я могу нагружать проворней, возить более тяжелые тачки и разгружать их чаще, чем любой другой раб. Для поощрения моей работы он пользовался бичом.

Я все терпел, потому что обрел вновь Дуару и не хотел, чтобы со мной сейчас что-нибудь случилось.

Другой надсмотрщик тоже выбрал крепкого раба, на которого поставил в свою очередь. Он стоял над ним, яростно нахлестывая, чтобы заставить его работать быстрее. Спор шел на число полных тачек, которые мы могли вывезти за остаток дня, и определенное количество монет выплачивалось проигравшим за каждую тачку, на которую один раб вывезет больше, чем другой.

Вскоре стало очевидно, что я выиграю деньги для моего надсмотрщика. Однако этот парень был настолько жаден и так хотел заполучить как можно больше монет, что хлестал меня все время, пока я не покрылся рубцами. Кровь текла ручьями по спине и бокам.

Несмотря на гнев и страдания, я ухитрился сдерживаться, пока не почувствовал, что больше не в силах терпеть. Во время очередной ездки прикатил тачку позже всех, когда остальные уже ушли обратно в загон. Мы остались с надсмотрщиком один на один в миле от города. Больше никого вокруг не было. Я очень силен физически, но тут буквально падал от изнеможения. Послеобеденное время работы прошло лишь наполовину, и я понимал, что этот болван загоняет меня, если так будет продолжаться до ночи.

И вот, когда мы остались на поле одни, я повернулся к нему, опираясь на вилы, которыми нагружал тачку.

— Если ты не совсем дурак, не трать свою энергию на побои. Очень скоро у меня не останется сил, чтобы толкать нагруженную тачку.

— Заткнись, ты, ленивая скотина! — закричал он, — давай, работай, — и снова кинулся ко мне с плеткой.

Я прыгнул вперед, схватил плетку и вырвал ее из рук стража, а когда он стал вытаскивать пистолет, поднял вилы, словно копье, и вонзил их ему в грудь.

Вероятно, я попал в сердце, потому что он умер мгновенно. Я перешагнул через него и поднял лучевой пистолет, который спрятал под набедренной повязкой. Надсмотрщика положил рядом с тачкой и вывалил на него все ее содержимое, пока он весь не скрылся — грязный тип был погребен под навозом.

Итак, я убил надсмотрщика и понимал, какое наказание ожидает меня. Оставалось надеяться, что улики спрятаны достаточно хорошо, и их не смогут обнаружить быстро. Пока не найдут тело, никто не будет знать, что же случилось на самом деле. Они даже могут и не заподозрить, что совершено убийство. Однако я несколько нервничал в одиночестве, вернувшись в загон, я еще больше заволновался, когда второй надсмотрщик обратился ко мне.

— Где твой надсмотрщик? — спросил он.

— Пошел вслед за тобой. Решил, что ты заставишь рабов помогать твоему рабу грузить тачку. Хотел разоблачить обман.

— Врешь! — рявкнул мужик, оглядываясь по сторонам. — Где он? Отвечай немедленно, иначе я выбью из тебя всю душу!

— Он должен быть здесь, — упрямо твердил я, — потому что со мной его не было.

И снова стал нагружать тачку.

Исчезновение надсмотрщика могло бы вызвать общую тревогу, если бы его соперник сообщил кому-нибудь о случившемся. Но он был слишком хитрым и жадным. Вместо этого велел мне работать медленнее и вновь пообещал выбить всю душу.

— Защити меня от других конвоиров, а я буду стараться работать так медленно, что ты обязательно выиграешь.

— Смотри у меня, — подозрительно пригрозил он.

Остаток дня мне не пришлось утруждать себя напряженной работой.

В конце концов надсмотрщик, раб которого вскоре обогнал меня, действительно забеспокоился. Он выиграл спор, но не было того, с кого можно спросить деньги.

— А ты уверен, что твой конвоир вернулся в загон? — приставал он ко мне.

— Так он сказал, когда уходил, — пожал я плечами — Правда, я старательно работал и мне некогда было смотреть За ним.

— Очень странно, — удивился он. — Я ничего не понимаю.

Когда вечером рабыни принесли еду, Омата с ними не было. Дуара же пришла и принесла мою миску. Иро Шан и Банат были со мной. Я изложил свой план, и они оба согласились попытаться вырваться отсюда или умереть.

Когда Дуара подошла к нам, мы окружили ее, стараясь скрыть от надсмотрщиков. А потом отошли в Дальний угол загона, в тень одного из навесов, под которым спали рабы.

Дуара села на землю, а мы сгрудились вокруг нее, заслоняя от взглядов из любой точки двора. По счастью, во дворе находились только два надсмотрщика, да и те увлеклись беседой. Один из них пришел с женщинами, и когда они уйдут, он уйдет с ними. Ночью надсмотрщики обычно спали и не досаждали нам, если только какой-нибудь раб не нарушал порядка. Ночь давала усталым рабам единственную передышку от их чрезмерной жестокости.

Во время еды я изложил Дуаре свой план и вдруг увидел, что она плачет.

— Что случилось? — удивился я. — В чем дело?

— Твое бедное тело, — всхлипнула она, — оно покрыто рубцами и кровью. Тебя сегодня, должно быть, особенно сильно били.

— Били, но небезнаказанно, — сказал я. — Негодяй, который так поступал, мертв, а у меня под набедренной повязкой спрятан его пистолет. Благодаря рубцам, которые скоро заживут, у нас появился шанс совершить побег. Так что не расстраивайся, все к лучшему.

— Я рада, что ты его убил, — твердо произнесла она. — Мне было бы неприятно жить, зная, что человек, который тебя так мучил, еще ходит по этому свету.

Через некоторое время рабыни вернулись и собрали пустые миски. Мы опасались, что кто-нибудь из них обнаружит Дуару и сообщит конвоирам. Может быть, они ее и видели, но ничего не сказали. Вскоре женщины ушли, а с ними и надсмотрщик.

Мы выжидали до середины ночи долгое время после того, как затих невольничий двор и рабы забылись тяжелым сном. Единственный охранник сидел спиной к воротам, которые открывались в сторону загона, где я сегодня работал. Другие ворота вели в город, а третьи — во двор, где содержались рабыни. В особой охране ворота не нуждались, поскольку рабы не могли убежать ни в одном направлении. Я встал и пошел к охраннику. Он дремал и заметил меня, только тогда, когда я подошел совсем близко. Он встревоженно вскочил на ноги.

— Что ты здесь делаешь, раб? — крикнул он.

— Тише. Я только что услышал такое, о чем тебе следовало бы знать.