— В том-то и дело, — сказала адвокат. — Нет причины. Она виделась с родными редко, однако ничто не говорит о том, что между ними могла быть ссора. На парня из отдела убийств это обстоятельство произвело довольно сильное впечатление. Есть и еще одна сторона дела. Если это было предумышленное убийство, то следует предположить, что кубинский парень участвовал в заговоре, если же нет, то выходит, что она вышвырнула его из моторки, а потом расправилась со своими родителями. Весьма маловероятно, что он мог быть ее сообщником. По всей видимости, он ее не так уж хорошо знал. И если бы она спихнула его с лодки, то он был бы первым, кто заявил бы об этом. Я имею в виду, что лодка-то принадлежала ему, а она взорвала ее.
— Конечно, ни один парень не станет врать, чтобы спасти шкуру Лайзы. Это уж точно, — сказал Джонни и рассмеялся, потому что знал, что может сотворить с мужчиной Лайза Родригес — с любым мужчиной!
Видит Бог, если бы Джонни не был тогда уже закован в броню, Лайза и с ним сделала бы что угодно. После десяти минут общения с Лайзой Родригес этот богатенький кубинский щенок будет готов ползти пять миль по битому стеклу, чтобы только поцеловать накрашенный пальчик ее ноги. А уж про лжесвидетельство и говорить нечего. А этот парень по фамилии Арагон провел с ней немало времени в течение последних двадцати четырех часов. Единственная загадка заключается в том, почему он вообще не заявил, будто вел моторку сам.
— Я думаю, все обойдется. И так же настроен адвокат Арагонов. Он очень самоуверен. Повторяет все время: «Это мой город, сеньора, это вам не «Большое яблоко». Когда приедете сюда, вам нужно только подать заявление и предоставить разговаривать мне. Здешняя полиция, береговая охрана — они все мои большие друзья.
— И, кроме того, если ей не предъявят обвинение, это будет расценено прессой как победа, — сказал Джонни Росетти.
Он чувствовал себя теперь гораздо лучше. Ему нравились женщины-адвокаты. Какого черта, он вообще любит женщин! А эта баба-адвокат с каждой минутой нравилась ему все больше. Какое-то время Джонни молчал. Один момент беспокоил его, потому что он не мог найти ему объяснения. Когда Бланкхарт звонил ему сегодня утром, он, конечно же, знал, что Лайза подозревается в убийстве. Какого же дьявола он предложил ей эксклюзивную работу для Мэри Уитни? Подписывать контракт с моделью, у которой дурная репутация, равносильно самоубийству. Бланкхарт даже упомянул пункт об этике поведения, который будет включен в контракт. Однако теперь Джонни начинал догадываться о причинах, двигавших Бланкхартом. Он, конечно, подключил своих людей в Майами к этому делу. Если они уверены в том, что Лайзу освободят и с нее будет снято подозрение в противоправных действиях, то она немедленно окажется в центре внимания средств массовой информации. Она станет трагической героиней, которая не по своей вине убила родителей, которых любила. Нищая девушка уехала в свое время отсюда в поисках славы и денег и вернулась, желая продемонстрировать родителям, чего она достигла, — и вдруг такая катастрофа. Отличная реклама для начала принесет им колоссальные барыши. Все тогда будут слишком заняты подсчетом денег, чтобы хохотать над этой историей по пути в банк.
— Вот мы и на месте, — сообщила его спутница.
На месте были не только они, но и вся пресса Майами. Они протолкались сквозь толпу вверх по лестнице и представились полицейскому, который вел безуспешную борьбу, стараясь не допустить журналистов в здание.
— Поднимитесь на пятый этаж. Увидите дверь с табличкой «Отдел убийств». Детективы и все остальные ожидают вас.
Джонни и адвокат поднялись в старинном лифте. Оптимизм, который они испытывали в такси, улетучился. Джонни разглядывал свои начищенные туфли. Дама-адвокат смотрела на него. Лифт остановился. Дверь с табличкой «Отдел убийств» захлопнулась за ними, и полицейский сержант показал им, как пройти в большой офис. Ему следовало бы быть побольше — такое количество народа набилось туда.
В центре этой толпы сидела Лайза Родригес. Она тихо плакала, но Джонни напомнил себе, что знает ее достаточно хорошо. По его мнению, она способна на любое преступление, включая убийство матери и отца. Слезы соответствовали роли сиротки, которую она играла. Рядом с ней стоял капитан из отдела убийств, явно довольный тем, что оказался в центре внимания. Он хмурился, желая показать, насколько это серьезное дело, но улыбка то и дело прорывалась сквозь его напускную серьезность. По правую руку от капитана располагалась вся команда семьи Арагон. Парень выглядел очень красивым в своем итальянском костюме. Он самодовольно ухмылялся, но только не тогда, когда отец смотрел на него. В такие моменты он рассматривал пол, и лицо у него принимало такое выражение, какое бывает у ханжей в церкви. Его отец, суровый и величественный, был единственным, кто выглядел расстроенным, но даже он, похоже, получал удовольствие… от ощущения своей власти, наверное. Ради таких вот моментов стоило потратить жизнь на то, чтобы заработать сотни миллионов долларов. Деньги существуют как раз для такой вот мощной демонстрации того, что труды его не пропали даром. Квартет адвокатов семейства Арагон, все словно только что из парикмахерской, вертелись вокруг своего хозяина, и самый коротенький и самый суетливый приветствовал прибывший из Нью-Йорка дуэт.
— Ах, мистер Росетти, как хорошо с вашей стороны, что вы приехали сюда, вдобавок так быстро, и мы приветствуем также сеньору Файнштейн, которая представляет фирму господ Фогделя, Сильверберга и еще сотни других, упомянутых в вашем факсе… — Он хохотнул, чтобы показать, насколько свободно он чувствует себя в столь сложной ситуации, — весь тщательно прилизанный, в дорогом костюме, седоватые усики аккуратно подбриты, зубы слегка пожелтели от гаванской сигары, которую он не выпускал изо рта.
— Да-да, такой грустный день для всех нас и, конечно, особенно для сеньориты Родригес… такая ужасная трагедия… — нараспев произнес адвокат.
При этих словах Лайза всхлипнула и спрятала лицо в ладони. Она выглядела совершенно несчастной. В глубине души Лайза пребывала в смятении. Она и сама не знала, притворяется ли, проливая слезы. Свое дело она сделала. Она вскрыла гнойную рану своей ненависти, однако сейчас обнаружила, что облегчение смешалось с непривычной болью. Она думала о своей матери. Как-то так произошло, что чудовищное предательство, которое мать совершила по отношению к отцу Лайзы и к своей дочери, оказалось смыто убийством, совершенным Лайзой. Осталось только ощущение родной крови, более сильное, чем слезы. Лайза была зачата в чреве своей матери. Она была ее частью, и, хотя Лайза ненавидела мать, бывали в те далекие времена и счастливые моменты — на пляже, на Рождество, в Диснейленде. Существовали и другие вещи, о которых Лайза не могла забыть теперь, когда матери нет. Половину своей красоты Лайза унаследовала от матери. Отец, которого Лайза обожала, любил свою жену, хотел, чтобы она чувствовала себя счастливой, жила в радости и достатке… и жила долго. Как он себя чувствует сейчас там, на райских холмах, глядя вниз и видя, что сотворила его дочь?
При этих мыслях слезы полились у нее из глаз с новой силой. Если быть точным, она не чувствовала вины. И даже сожаления. Лайзу мучило какое-то незнакомое ей прежде ощущение — смутное осознание того, что добро и зло перемешались в ее порушенной, но тем не менее победоносной жизни и что, возможно, существует нечто гораздо важнее, чем победа, борьба и достижение поставленной цели.
Лайза сморгнула слезы и оглянулась вокруг — по-прежнему расчетливая, даже в эти минуты душевного смятения. Она не должна позволить этим прекрасным чувствам повредить ей. Ей угрожает смертельная опасность. Пока все идет так, как она задумала, но всякая отсрочка со снятием с нее обвинения — передача дела в Большое жюри, решение полиции продолжить расследование — принесет огромный вред ее карьере. Ей нужно полное оправдание, все иное будет катастрофой. Поэтому Лайза использовала слезы и грусть, которые были не совсем поддельными, с максимальной выгодой для себя. Похоже, это самое разумное, что она могла сделать.
