Стоило нам оказаться внутри, как Джорджа тут же узнала администратор, которая набросилась на него, как Базиль Фолти из комедийного английского сериала 1975 года, встречающий инспектора по цене качества продуктов питания.

— Джордж! Как твои дела? Выглядишь великолепно! Боже мой, я так рада тебя видеть!

— Тебе бы следовало сказать той дебильной горилле, что стоит в дверях, обращаться к Джорджу с большим уважением, — фыркнул Джордж.

— У тебя были проблемы? — В ее голосе прозвучало искреннее изумление. Неужели великому Джорджу Уэйну мешали попасть сюда? Как такое может быть?

— Да, у меня были проблемы, — рявкнул он. — Этот человек не узнал Джорджа. Он невежда. Чертов невежда!

Вместо извинений администратор взяла Джорджа за руку и увлекла его обратно на улицу. Произошедшее было явно из тех случаев, с какими необходимо разобраться немедленно.

— Эй, Сэл, — обратилась она к «планшеточному нацисту», — это Джордж Уэйн, понятно? Джордж Уэйн. — Она стояла позади Джорджа, приобнимая его за плечи. — Джордж мой самый хороший друг! Лучший. Больше никогда не заставляй его ждать в очереди, понятно?

Она смотрела на Сэла до тех пор, пока тот не проворчал, что все понял, и через мгновение мы опять оказались внутри, разместившись в одной из знаменитых кабинок «Бауэри бара». Администратор дала понять официантке, что на этот вечер мы ее «гости».

Итак, это и есть знаменитое «обращение с VIP-персонами». Мне стало интересно, наступит ли время, когда администратор будет стоять позади меня, приобнимая за плечи, и декламировать: «Это Тоби Янг, понятно? Тоби Янг». Я представил себя пихающим «планшеточного нациста» в ребра: «Никогда. Не заставляй. Меня. Ждать. В. Очереди. Понятно?»

— Чему улыбаешься? — спросил Джордж.

— Э, ничему, — ответил я. — Просто рад, что наконец-то попал сюда.

— Сюда? — Он презрительно огляделся вокруг. — Это место — чертов «Макдоналдс».

Кабинки были предназначены для «самых важных персон». Они представляли собой четыре стола с «широким полем обзора», где такие люди как Джордж могли не только видеть всех, но и сами оказывались выставленными напоказ. И кажется, второй вариант был намного важнее, чем возможность видеть самим, судя по безразличию, которое демонстрировали сидящие за этими столиками к остальным посетителям бара. И это было неудивительно. Насколько я мог судить, оценка клиентуры «Бауэри бар», сделанная недовольным соседом, отличалась удивительной точностью.

В нашей кабинке напротив нас сидел рок-звезда Дейв Ли Рот. Его девушкой на вечер была бразильская танцовщица по имени Сабрина, которая закатывала глаза всякий раз, когда Рот пускался рассказывать очередной бородатый анекдот. Некогда солист «Ван Хэлен», одной из великих «длинноволосых групп» 1980-х, в тот момент Рот переживал не самые лучшие времена. Недавно с ним произошел унизительный случай: его схватили при попытке купить марихуану у полицейского в парке Вашингтон-сквер. Такую ошибку могли позволить себе только первокурсники Нью-Йоркского университета и жители пригорода.

— Я когда-нибудь рассказывал о том, как зажигал в Рио-де-Жанейро? — спросил Дейв, не обращаясь ни к кому конкретно. — Это было классное выступление.

Сабрина снова закатила глаза.

— Джордж не может этого вынести, — прошептал Джордж, вылезая из-за стола. — Он просто зануда.

Я тоже решил закруглиться, но прежде чем уйти, спрятал свернутую 20-долларовую банкноту в ладони и остановился на выходе поговорить с «планшеточным нацистом».

— Послушай, Сэл, надеюсь, ты не держишь зла, — сказал я ему. — Я знаю, ты просто выполнял свою работу.

— Там снаружи настоящий зоопарк, — пожаловался он. — Откуда я могу знать каждого из них?

— Я Тоби Янг, — сказал я, протягивая руку. — Меня только что назначили редактором «Вэнити фэр».

Он пожал мне руку, и банкнота перекочевала к нему.

— А вы ничего. — Он спрятал деньги в нагрудный карман. — Если у вас будут какие-то проблемы, просто спросите Сэла, идет?

— Спасибо, я так и сделаю.

Наконец-то! Я был в списке.

Для ньюйоркцев закрытие светского сезона начинается с Дня труда, когда подходит к концу срок летней аренды. Через три месяца вся элита отправится на рождественские каникулы на Карибы, но до этого в городе каждый день будет проходить до полудюжины вечеринок, которые достигнут своей кульминации во время Недели моды — семидневной вакханалии безостановочного веселья. Сразу после назначения на должность пишущего редактора я принялся старательно обхаживать всех пресс-агентов города — писал им на именной бумаге, донимал телефонными звонками, энергично пожимал им руки, когда мне наконец-то удавалось с ними встретиться, — и постепенно приглашения стали приходить. За этот лихорадочный период я побывал на ленче, устроенном «Тайм аут Нью-Йорк», открытии выставки при участии Клауса фон Бюлова и на балу в институте костюма при музее Метрополитен.

Самое поразительное, что по сравнению с Лондоном здешние приемы класса «А» отличались куда большим гламуром. Перед входом постоянно собиралось огромное количество зевак, удерживаемых металлическими барьерами, которые отгораживали красную ковровую дорожку с обеих сторон, как на оскаровской вечеринке «Вэнити фэр». Попадая внутрь, я всегда поражался, с каким вниманием здесь относились к каждой мелочи, начиная от освещения и заканчивая канапе. И меня всегда ошеломляли суммы, которые тратились на все это. Например, на открытии «ведущего магазина» Кельвина Кляйна на Мэдисон-авеню я оказался перед длинной цепочкой столов, на которых не было ничего, кроме огромных ледяных цилиндров, наполненных белужьей икрой. Это было похоже на «шведский стол» в ресторанах для элиты. Думаю, за тот вечер съеденное мной потянуло бы на 10 000 фунтов.

Но чем роскошнее были приемы, тем скучнее они казались. Среди пресс-агентов, их организующих, они именовались «позиционирующими событиями», и их откровенно коммерческая цель мешала наслаждаться действом по-настоящему. Они не относились к числу классных вечеринок, которые совершенно случайно совпали с премьерой фильма, открытием магазина или выставки, они были организованы исключительно в рекламных целях, чтобы на следующий день ведущие колонок светской хроники могли написать о них как о заметном явлении в общественной жизни. И тогда все смогут сделать вид, что это действительно так. Эти приемы были современным аналогом «потемкинских деревень», где за вспышками фотокамер не было больше ничего.

Иногда это откровенно бросалось в глаза. Например, на мировой премьере «Золотого глаза» Пирс Броснан появился на сцене как раз перед самым подъемом занавеса и попросил поприветствовать аплодисментами возрождение «этого изумительного бренда». Казалось, мы попали на празднование открытия нового филиала «Кентукки фрайед чикен», а не на возрождение самой гламурной британской поп-иконы. За Броснаном появился режиссер фильма Мартин Кэмпбелл, который сказал, что он счастлив находиться в Нью-Йорке. «Для подобной премьеры лучшего города, чем этот, трудно себе представить», — захлебываясь от восторга, заявил он.

— Неужели? — прошептал сидящий рядом со мной Крис Лoуренс. — А как насчет Лондона, ты, шут гороховый?

Естественно, подобные мероприятия кишели знаменитостями, но, судя по их лицам, они не получали от этого удовольствия. Как правило, они присутствовали на подобных мероприятиях либо из одолжения или по требованию своих агентов, менеджеров или пресс-агентов, либо сопровождая кого-нибудь из миллиардеров вроде Дональда Трампа. Их единственная задача — дать себя сфотографировать во время своего прибытия, чтобы вечер получил подобающее освещение в прессе. Если это премьера фильма, они редко оставались, чтобы его посмотреть, — как правило, незаметно покидали зал перед самым началом показа. Правда, потом возвращались на банкет, где на несколько минут задерживались в специально огороженном пятачке, бросая сердитые взгляды на зевак, прежде чем их снова увлекали за собой их «дрессировщики».