— Да ладно тебе, Мажор, встряхнись. Это просто шутка. Никто не обвинит меня в чем-то предосудительном.

— Ты свихнулся? Нанять стриптизершу в «Конде наст»? Здесь это самое страшное оскорбление. Они тебя просто распнут.

— Тогда, — сказал я, стараясь не воспринимать его слова всерьез, — будем надеяться, что никто об этом не узнает.

— Да, точно, — ответил он. — Ты не забыл, это же «Конде наст»?

Крис оказался прав. Не прошло и суток, как в «350» я стал известен в качестве «англичанина, который нанял стриптизершу в день акции "Возьмем наших дочерей с собой на работу"».

Но зато Крис не угадал насчет последствий. К счастью, то, что я сделал, было настолько из ряда вон выходящим, настолько не подпадало ни под какие из принятых стандартов, что люди просто не знали, как на это реагировать. Если бы я сделал что-нибудь, откровенно дискриминирующее женщин, например, повесил календарь «Пирелли» в своем кабинете, меня бы подвергли строгому взысканию и, возможно, даже уволили. Но то, что я привел стриптизершу в день, когда в редакции были дети… это просто ставило в тупик. Неужели кто-то может быть настолько тупым? Я был отнесен не столько к категории мужчин-шовинистов, сколько к категории полнейших кретинов. Впрочем, я не относился к числу тех, о ком стоило бы беспокоиться, потому что всем было очевидно — долго я здесь не задержусь.

К сожалению, после этого представления Пиппи потеряла интерес к нам обоим, и наши шансы «подцепить» ее испарились. Хотя кое-что эта ситуация мне принесла. Придя на следующее утро на работу, я обнаружил на своем столе большой подарок от Эйми Белл. Развернув его, я нашел там книгу Петиции Болдридж «Новое полное руководство по этикету для должностных лиц». Внутри лежала записка:

«Тоби, не смей выходить из своего кабинета, пока не прочитаешь эту книгу от корки до корки. И я не шучу».

Слова «И я не шучу» были подчеркнуты красным фломастером.

Liberté, egalité, publicité[50]

Когда наступила осень, я начал серьезно беспокоиться о том, что Грейдон думает о моих «мальчишеских проделках», как их обозвал Крис Лоуренс. К тому времени я пробыл в «Вэнити фэр» уже больше месяца, однако до сих пор не знал, чего мне стоит ожидать. Не решит ли он, что, в конце концов, я не готов даже для первой комнаты? Мне совсем не хотелось так быстро возвращаться в Лондон. Что я скажу друзьям? Кроме того, я только что получил постоянную работу в нью-йоркском отделении «Ивнинг стандарт» и не желал ее потерять.

К счастью, Грейдон был готов списать случай со стриптизершей на оплошность новичка, но посоветовал больше «не выкидывать подобных номеров».

— У женщин, работающих в средствах массовой информации Нью-Йорка, на такие вещи совершенно отсутствует чувство юмора, — предостерег он меня. — Возможно, на Уолл-стрит тебе бы это сошло с рук, но только не в «Конде наст».

Я возразил, мол, неужели кто-то воспримет это всерьез? Разве они не знают, что я порядочный и благовоспитанный молодой человек, у которого даже в мыслях не было нанять проститутку для секса? (Я даже подумал, не подмигнуть ли мне ему в эту минуту.) Я рассказал ему о британских женских журналах и развившейся вокруг них культуре «иронической дискриминации женщин», благодаря чему общественное мнение не считает зазорным для мужчин среднего класса заниматься вещами, за которые в 1980-х их бы просто вымазали смолой и обваляли в перьях. Неужели в Нью-Йорке не было ничего похожего?

— Ироническая дискриминация женщин? — повторил он за мной. — Послушай, Тоби, не знаю насчет Лондона, но в Нью-Йорке этого нет. — Он в упор посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я его понял. — Это все равно что иронический антисемитизм. В этом городе за подобные вещи тебя могут линчевать без всякой иронии.

Однако вместо линчевания он предложил поставить меня в выходные данные журнала в качестве «пишущего редактора» и добавил, что, если мне удастся в течение нескольких месяцев избежать новых проблем, я смогу занять место Эйми Белл, когда та уйдет в декрет. (Она была беременна своим первенцем.) Я возьму на себя ее обязанности соредактора «Тщеславия», а когда она вернется, кто знает, что может произойти. Он дал мне ясно понять, что если я правильно использую шанс, то смогу рассчитывать на постоянное место редактора журнала.

Однако не обошлось и без плохой новости. Он не мог продолжать платить мне 10 000 долларов в месяц. «Это слишком много, — сказал он. — Чем ты занимаешься, когда не приглашаешь стриптизерш?» Вместо этого он будет платить мне 5000 долларов, подпишет со мной контракт на шесть месяцев и продлит его на постоянной основе, если я не «проколюсь».

Он снова не упомянул о желании Сая встретиться со мной, и тем не менее я ликовал. Я буду получать жалованье и в «Вэнити фэр», и в «Ивнинг стандарт», но, что еще важнее, мои расходы будут также оплачиваться в двойном размере. Согласно моей налоговой декларации за 1994–1995 годы, моя чистая прибыль за прошлый год составила 19 964,10 фунта. В один миг я увеличил свои доходы более чем в четыре раза. Но что мне понравилось больше всего — теперь я обладал всеми атрибутами полноправного сотрудника. У меня появились пресс-карточка, визитка и именные бланки. Я тут же уселся писать на них письма всем своим друзьям.

Когда я смог справиться с эйфорией — пишущий редактор! — то решил, что пришло время серьезно обосноваться в Нью-Йорке. С пресс-карточкой «Вэнити фэр» и моим именем в его выходных данных мне были вручены ключи от города. Оставалось лишь умело ими воспользоваться. Я открыл, что секрет успеха в обществе Манхэттена заключался в том, чтобы оказаться в «нужном списке». И для этого мне не потребовалось разыгрывать из себя Шерлока Холмса. Осенью 1995 года самым труднодоступным местом в городе был «Бауэри бар», клуб с Четвертой Восточной улицы, и, несмотря на мои бесчисленные попытки попасть туда, мне до сих пор не удалось пройти мимо стоящих у входа «планшеточных нацистов». Чтобы получить представление о тамошней клиентуре, достаточно было взглянуть на сделанную кем-то, недовольным таким соседством, неоновую вывеску с изображением огромной стрелки, указывающей на вход в клуб. Над ней были перечислены следующие группы: «нео-траш»,[51] «скучные яппи»,[52] «псевдомодели», «сутенеры на лимузинах» и «конформисты в черной коже».

Самое обидное, что ни один из приемов, с помощью которых я проникал в клубы Лондона и которые были отработаны мною до совершенства, не действовали в «Бауэри бар». Больше всего мне нравилось влезать с девушкой без очереди и, повернувшись спиной к вышибале, нагло заявлять, что я пришел сюда с «этим человеком», указывая на девушку, а не с «этим» или «тем», тыкая пальцем на парочку безнадег, ожидающих в очереди. Вышибалы настолько привыкли к подобному поведению постоянных клиентов, что обычно пропускали нас без единого слова.

Другой безопасный способ заключался в том, чтобы, подходя к клубу, сделать вид, будто между мною и моей подружкой в самом разгаре полномасштабная ядерная война. Мало кому охота оказаться втянутым в «семейные разборки», поэтому, как правило, вышибала старается поскорее пропустить нас внутрь.

Но планшеточные нацисты «Бауэри бар» были сделаны из более закаленного материала. Мне довелось видеть, как зрелые женщины пускались на отчаянные меры, пытаясь попасть внутрь. Так, на моих глазах привлекательная женщина 30 лет — без сомнения, из категории «псевдомоделей» — заявила одному из вышибал, что она спит с владельцем.

— Извините, леди, — ответил тот. — Но кроме вас, с ним спит половина женщин этого города.

Нет, единственный способ попасть в этот бар — быть в числе тех, чьи имена администратор, скучная яппи, держала «возле двери». На клубном жаргоне это означало, что в заведение можно попасть «только по списку» — не было ни пригласительных, ни билетов, и никого нельзя было привести с собой, если его имя отсутствовало в списке. Проблема была в том, как в этот список попасть…