Однако подобное объяснение льстило самолюбию самих мужчин «350» — оно подразумевало, что женщины обдумывали возможность свиданий с нами, но отказались от нее. На самом же деле нас даже нет на экране их «радаров». Когда каждое утро лифты разносили их по этажам, они оценивали друг друга с леденящей кровь враждебностью профессиональных атлетов. И если замечали некие огрехи во внешнем облике, которые в их глазах расценивались как настоящая катастрофа, то не упускали возможности ткнуть в них носом неудачливую конкурентку. Самым мягким критическим замечанием было: «Слишком вызывающе!» — а откровенно грубым: «Тебе это не идет, дорогая». Но представителей сильного пола они не замечали вообще. Даже если привлекательный мужчина оказывался с ними в лифте, они автоматически низводили его до «голубого».
В подобной атмосфере гетеросексуальные мужчины начинали чувствовать себя кастрированными, и мы с Крисом компенсировали это, выбрав для себя преувеличенно юношеские роли: он играл Мальчика-мажора, а я — Дуремара. (Естественно, эти роли мы разыгрывали за закрытыми дверями своего кабинета.) Почти все время мы общались с ним на языке, который Крис описывал как «сленг мальчика-мажора с восточного побережья» и который я усвоил, слушая его болтовню с приятелями по телефону. Всех привлекательных девушек мы называли Бетти, а тех, кто обладал «огромными буферами» и «роскошными дрыжками»[48] — совершеннейшая Бетти. Всех Бетти привлекали «танты» (сокращение от «мутанты»), так мы называли мускулистых, похожих на хоккеистов парней, также известных как «сутенеры», «тормоза» и «амбалы». Им были неинтересны такие «евнухи» как мы. Если, попытавшись «подъехать» к каким-нибудь «кошечкам», вы смогли «охмурить» кого-то из них и закончили «блудом» — что было маловероятно, — то имели право на «Хвалебную песнь победителя»; но если, как чаще всего и происходило, вас «отшивали», вы должны были «выстоять у позорного столба».
Проведя всю свою юность за просмотром молодежных комедий «Порки» и «Зверинец», я получал настоящее удовольствие от всего этого. Вот как проходил типичный разговор между Мальчиком-мажором и Дуремаром после того, как мы «брали на прицел» очередную Бетти:
Мажор. Ты видел Шерметту возле ксерокса? Она включила фары дальнего освещения.
Дуремар. Готов поспорить, она действительно умеет водить. И может дать фору в этом кому угодно.
Мажор. О да. Я был бы не против попробовать с ней в этом потягаться.
На нормальном языке это означало:
Крис. Ты видел красотку возле ксерокса? Ее соски так и выпирали сквозь футболку.
Я. Готов поспорить, она хороша в постели. Судя по виду, она знает, что делать.
Крис. Ты прав. Я был бы не против с ней переспать.
Но в журнале работала девушка, которой мы оба были одержимы. Ее звали Пиппи, и, по словам Криса, она обладала «убийственным набором». Белокурые волосы, голубые глаза, носик пуговкой, худенькая, но большегрудая, она относилась к тому типу девушек, которых другие женщины называли «вашим главным ночным кошмаром». Для нас с Крисом она была совершеннейшей Бетти.
Кроме того, Пиппи была глупой как пробка, из-за чего мы считали, что у нас есть шанс. Она занимала должность помощницы Элизабет Зальцман, и одним из самых знаменитых конфузов, который с ней приключился, был ее телефонный разговор с Саем Ньюхаусом, владельцем «Конде наст»:
Пиппи. Офис Элизабет Зальцман.
Ньюхаус. Привет, это Сай. Могу я поговорить с Элизабет?
Пиппи. Простите, сэр, я не расслышала вашего имени.
Ньюхаус. Сай, Сай Ньюхаус.
Пиппи. Вы не повторите?
Ньюхаус [отчаявшись]. Просто соедините меня с Элизабет.
Пиппи [жизнерадостно]. Могу я узнать, по какому вопросу?
Клик. Гудки.
Естественно, Мальчик-мажор и Дуремар решили устроить соревнование, чтобы выяснить, кто первым сможет «застолбить участок». Крис решил изображать Чувствительного Ньюэйджевского Парня,[49] надеясь таким образом воззвать к альтернативной стороне ее натуры. Как 25-летняя девушка, которой нравилось слушать музыкальные импровизации группы «Фиш», Пиппи относилась к категории, которую Крис называл Старбакской богемой, поэтому планировал произвести на нее впечатление своей принадлежностью к хиппи. Это не было абсолютной ложью. Возможно, он и покупал свои костюмы в «Брукс бразерс», но иногда его можно было увидеть в футболке с названием рок-группы «Грейтфул дед».
Я же избрал по возможности самый честный путь и выдал себя за любителя карликовых собачек. Летом 1995 года они стали «последним писком» и заполонили отдел моды «Вэнити фэр». У Элизабет была длинношерстая чиа-хуа-хуа по кличке Куба, которую назвали так, потому что своими окрасом и размером она напоминала кубинскую сигару; Пиппи тоже приобрела чиа-хуа-хуа. Она назвала ее Пиколина, потому… потому что это имя показалось ей очень милым. Кроме того, по отделу бродили карликовые таксы, йоркширские терьеры, ши-цу — целый зверинец из различных пород, — и все они лаяли как сумасшедшие.
Разумеется, правилами запрещалось приводить собак в здание, но Грейдон их терпел, потому что Элизабет, как выразился Крис, «имела слишком большие родственные связи». Однажды, когда я пытался заинтересовать Грейдона своей очередной безнадежной идеей, Дан просунул голову в дверь и сказал: «Элизабет звонит вам с самолета». «Она всегда это делает», — вздохнул Грейдон. Он объяснил, что Элизабет обожает звонить ему во время очередного полета «некоммерческим» рейсом и сообщать, на частном самолете какого миллиардера в этот раз она находится. И назвал ее Кубу «крысой».
Хотя нужно признать, Элизабет не относилась к своей собаке слишком серьезно. Однажды я спросил ее, будет ли Куба присутствовать на сборе средств, организованном благотворительной организацией «Больные СПИДом владельцы домашних животных». На этом мероприятии карликовые собачки должны были демонстрировать наряды от различных дизайнеров. «Он бы с удовольствием, — печально ответила Элизабет, — но в этот уик-энд он уже договорился о прогулке под парусом в Хэмптонсе». В другой раз, играя в ее офисе с Кубой, я пытался заставить его перевернуться, на что Элизабет заявила: «Он не понимает слова «перевернуться». Думает, оно означает круассан».
В отличие от своего босса Пиппи не позволяла себе такого легкомысленного отношения к Пиколине. По ее словам, Пиколина была уже не в состоянии выносить присутствие такого огромного числа безупречно ухоженных карликовых собак, из-за чего у нее даже пропал аппетит. Кроме того, она страдала от целого букета других «проблем», в числе которых «страх быть брошенной», «боязнь перед расставанием» и «проблемы с близостью». Все, естественно, считали, что Пиппи говорит о себе.
Первая возможность произвести впечатление на Пиппи предоставилась мне в день открытия Недели моды, когда Элизабет и весь ее отдел готовились сняться с якоря и отправиться на шоу в Бриант-парк. Все девушки брали своих собачек с собой — как-никак модные аксессуары, — но Пиппи считала, что Пиколина еще не готова к такого рода треволнениям. Она собиралась запереть ее на весь день в офисе Элизабет и беспокоилась, как та перенесет подобное затворничество. И все допытывалась у меня.
— Я мог бы время от времени заглядывать туда, чтобы ее проведать, — предложил я.
— Правда? — взвизгнула Пиппи, вцепившись мне в руку. — Это было бы так мило…
— Я сделаю это с удовольствием, — заверил я.
Она наморщила носик и одарила меня обожающей улыбкой.
То-то же, Мальчик-мажор, подумал я. Скоро старина Дуремар «стреножит» совершеннейшую Бетти.
Первый раз я проведал Пиколину около 14.30, и с ней все было в порядке. У нее имелся бисквит для собак, чтобы перекусить, маленькая миска с водой, а на случай, если бы ей захотелось «кое-что сделать», как об этом выразилась Пиппи, в углу стояла маленькая коробка.
