Закидывая назад голову с закрытыми глазами, она втягивала воздух, словно дышала какой-то невероятной свежестью и, удивляясь чему-то, пела:

– А-а-а…

Одной рукой я разметал полы ее халата. Она подогнула колени, опустилась на них. Я – рядом. Мы куда-то поползли на коленях. Упали. Я погрузился в нее, как в качающееся прозрачное море. И оказалось, что могу дышать под водой. И казалось, погружаюсь все ниже. «Марианская впадина, – в полумраке сознания думал я. – Это Марианская впадина…» Несколько глубинных движений – и из нас обоих хлынуло, смешиваясь, теплое море, ее и мое.

Через несколько минут мы, ставшие одним человеком, шевельнулись, – вернее, пошевелилась Лиза.

– Подожди, милый мой, хорошо?.. – сказала она, не открывая глаза, – сейчас я встану, закрою дверь и вернусь. Хорошо?

Она медленно вышла из меня, встала, закрыла дверь – я не видел этого, потому что лежал с закрытыми глазами. Потом я почувствовал, что утраченная часть меня восстанавливается – Лиза вернулась в меня, вновь прижалась и обвила меня ногами и руками.

Так мы лежали какое-то время. И погрузились в сон.

Прошло десять минут или час. Мы одновременно открыли глаза.

Сквозь окна в комнату вливался молочно-бежевый солнечный свет. «Разве это может погаснуть?» – мелькнула мысль.

– В колыбели, – сказала она.

– Что? – я приподнял голову. Лиза, закинув подбородок вверх, с пристальной улыбкой рассматривала солнечный свет.

– Мы сейчас в колыбели для взрослых, Сашка. Есть такая специальная колыбелька для взрослых людей. Ты не знал?

– Конечно, Лизка. Мне очень хорошо в ней сейчас.

– Мне тоже. Очень-преочень…

– Знаешь, когда шел к тебе, я не хотел этого. Вообще не хотел, – через какое-то время сказал я.

– Но ведь это любовь, – кивнула она, не отрываясь взглядом от света. – Когда любовь – то можно.

– Ты думаешь?

– Конечно.

– А ты не боишься… спешить?

– Как это? – она привстала, опираясь на локоть. – У нас мало времени, я же тебе написала. Когда мало времени, то не надо бояться спешить.

– Тогда переезжай ко мне, – сказало что-то во мне. И гулко забилось сердце.

– Конечно, – буднично ответила Лиза и глубоко вздохнула. Она встала, скинула халат и голая, в одних белых, с синей каймой трусах, стала вытаскивать из шкафа и ящиков свои вещи и складывать их в большой старый, желтой искусственной кожи чемодан. В нескольких местах дерматин на этом чемодане лопнул и облез, но в целом он еще держался. Я лежал на кровати и водил лучом своего взгляда по ее телу.

Я почувствовал, как слова «я люблю тебя» заскользили во мне и заполнили горло и грудь. Так же в горле застывали слезы о моей маме и Сиде. Почему все самое настоящее, высшее всегда драматично? Иногда хочется казнить иронию. Если мир спасет красота, то погубит его ирония.

Лиза обернулась и посмотрела на меня. Задумчиво улыбнувшись чему-то своему, она снова склонилась над чемоданом. Радость от ее присутствия напрямую, словно жизненные соки через материнскую пуповину, передавалась мне.

– Я думал, что стал ненавидеть спать с кем-то.

– Я тоже так думала. Правда, не ненавидела, просто не хотела.

– С тобой это по-другому.

– Это потому, – она вжимала руками горку вещей в чемодан, – что мы полюбили друг друга.

– Думаешь?

– Я знаю.

– А…

– Говори, Саш. Надо-надо говорить все. Опрокинуть эту мусорную корзину.

– Конечно, Лиза. Я тоже знаю, но только то, что сейчас. А в будущем – нет, не знаю. Когда что-то начинается вот так быстро, как у нас с тобой, все быстро и кончается.

– Это правда, – она подмигнула кому-то невидимому. – Только это не наш случай, Сашка. У нас ничего не успеет закончиться. Длинного будущего у нас с тобой не будет.

– Почему не будет?

Она уселась лицом ко мне на горке вещей в чемодане, расставив согнутые в коленях худые длинные ноги.

– Ну я же тебе писала! Ладно, объясню. Понимаешь, во мне что-то есть от предчувствия. Я много чувствую в жизни своей, ну, и других. Мама даже называла меня Лизкой-ведуньей. У многих людей есть такие способности, знаешь? Это не дар, нет, просто я немного яснее вижу, что там впереди движется на меня или кого-то. У нас же разной остроты зрение, но мы не считаем это чем-то необычным, правда? Так и здесь, Саш. Может, это потому, что я Водолей. Не знаю. Но я точно знаю, что мы с тобой не успеем состариться.

– А ведь говорят еще, ты слышала такую фразу: «Я хочу с тобой состариться»?

– Ага, говорят. Только люди старятся очень быстренько. Им кажется, что любовь закончилась, и они начинают требовать друг от друга соблюдения правил. Чтобы кто-то из них зарабатывал, чтобы не ущемляли их личных прав. Только в детстве и в старости люди ничего такого не хотят, правда? В детстве еще не знают, что надо хотеть, а в старости просто устают хотеть. Ты не думай, что я тут умная такая в девятнадцать лет. Я просто лучше тебя чудо чувствую, как и все люди в юности. Ты сам был такой, помнишь, да? В детстве и в старости человек самый чистый, самый райский, я думаю. Плохо, что люди встречаются в основном в середине жизней. Когда эти их дурацкие хотения в самом разгаре. Плохо, да?

– Да, Елизавета Единственная. Люди привыкают друг к другу. Хотя, подозреваю, любовь не умирает на самом деле.

– Еще бы ей не умирать! Если цветок не поливать, он засыхает.

– Это если цветок растет в квартире. В поле его поливает дождь.

– В поле его поливает Бог. Но любовь-то у нас сейчас происходит в квартирах, где должны поливать мы! А мы не поливаем.

– Но любовь не всегда засыхает в квартирных буднях, – сказал я. – Я знаю, например, пары, которые относительно счастливы.

– Относительно! Почему надо быть счастливым относительно? Кто такое придумал? – засмеялась она.

Я тоже засмеялся:

– Слушай, почему же ты все-таки думаешь, что мы не состаримся?

– Я уже сказала, что чувствую, что будет так, и не как иначе, и все тут.

– Ну ладно. Но как тогда все это произойдет? Каким образом случится, что мы возьмем с тобой и не состаримся? Вовремя разбежимся? Встретим новых Александров и Елизавет?

– Да нет же, – она засмеялась, и смех ее брызнул, как фонтан воды. – Нет, это слишком не сказочно. Мы умрем с тобой в один день и час, как и должно быть в идеале со всеми мужчинами и женщинами, вот что случится.

– Знаешь, я хочу спать с тобой на большом поле, среди цветов, чтобы нас поливал дождем Бог…

Лиза покрыла меня своим длинным и худым телом и, упираясь носом в мой нос, смотря глазами в глаза, сказала:

– Только я переживу тебя на несколько секунд, ладно?

– Ты же говорила, в один день и час?

Она привстала и вновь нырнула в меня, и наши сомкнутые носы стали горячими.

Через час она несла по коридору свой чемодан (он легкий, – поясняла Лиза, – там одни трусы и джинсы, я хочу его сама понести). По пути нам встречались ее однокурсницы, которые удивленно спрашивали: «Лиза? Куда ты?» Она отвечала – с буратиньей улыбкой до ушей: «Влюбилась! Уезжаю с ним навсегда». Один из парней – тот, что интересовался у меня, где его водка, восхищенно проблеял нам вслед:

– Как молоды мы были… как искренне любили… как верили в себя-а-а!..

Мне всегда было жаль, что если возникает какое-либо чудо, то оно кончается только потому, что ты поспешил приблизить его. Чудо заканчивается оттого, что мы слишком спешим его приблизить. Говорят, что когда влюбляешься, не спеши. Потому что все, что движется с бешеной скоростью, пожирает чересчур много топлива. И в твоем любимом обязательно обнаружится что-то неизвестное, тайное, злое… Так происходит. Но если вдруг окажется, что ваше время ограничено? Надо ли тогда вообще любить?

Говорят, самые главные, но короткие отношения между мужчиной и женщиной случаются на войне. Там, где человеческие недостатки уничтожаются близостью смерти. Отпущенное на любовь время становится очень коротким, и вся мерзость, что может гнездиться в человеке, улетает куда-то в сторону, с удивлением наблюдая издали за людьми, которые оказались на войне, как в раю.