– Ну что ж. Давайте тогда уж на «ты», – согласился я.

– Отлично. И не будем переходить на вы даже в воображении. Угу?

– Угу. Не будем. Но…

– Но? – она расширила глаза и подалась ко мне.

– Почему вы… то есть ты решила, что я думал о самоубийстве?

– Ты же сам это сказал, – улыбнулась она.

– Послушай, но я говорил об этом после, после того, как ты спросила!

– Да?.. – она нетерпеливо дернула бровями. – Ну, тогда мой вопрос прозвучал позже, чем твой ответ, вот и все.

– Странно. Никогда еще не слышал о том, что вопросы могут задаваться позже ответов.

– Могут, – чуть обиженно сжала она губы. – Кроме того, у тебя было такое лицо, что можно было подумать, что ты как раз и способен размышлять о самоубийстве. Кстати, я тоже об этом частенько думала. Но раньше, давно.

– А сейчас?

– Сейчас я просто знаю, когда умру, – сказала она с видом знатока, ответившего на умный вопрос.

Возникла пауза. Девушка молчала как-то радостно, опустив глаза и задумчиво, почти вежливо улыбаясь.

– Интересно, какая у тебя профессия? – наконец подняла она голову.

Ну вот, пошли вопросы о моем социальном статусе. Это было уже не так интересно.

– Журналист, – сказал я. – Работаю в журнале «Органайзер».

– Что-что? – откинувшись назад вместе с волосами, она громко расхохоталась.

– Что тут смешного? – спросил я.

– Смешнецкое название… – все еще смеясь, она качала головой.

Я насмешливо улыбнулся. И в самом деле – смешно. А я об этом и забыл.

– К тому же ты врешь… – сказала она, все еще посмеиваясь.

– Я? Вру?

– Ну да, врешь, конечно. Насчет того, что работаешь в журнале с таким смешнецким названием «Органайзер».

Она говорила так, как я уже давно не говорил – меняя слова на уютный, собственный лад. Последний раз я так, наверное, разговаривал в десятом классе школы.

– Послушай, но я действительно…

– Да верю, что журналист, верю.

Она прищурено улыбалась, глядя мне в глаза, но рассматривая не меня, а именно мои глаза, как бы выискивая: ну-ка, что там в них?

А что, если и она… видит горизонт?

– Почему же тогда…

Она шире, удивленнее раскрыла глаза, немного наклонилась ко мне и пожала худыми широкими плечами.

– Ну как так почему? Это же сплошное вранье, ты же там не просто не в своей тарелке – а в какой-то марсианской, летающей тарелке, разве не так? Люди врут, когда делают не то, что должны делать.

Я внимательно смотрел на нее.

– Ну хорошо. Я действительно соврал, что работаю в «Органайзере» ради семидесяти тысяч рублей в месяц. Из всех, кому я это рассказывал, это заметила только ты. Знаешь, я даже не спрашиваю, как ты это разоблачила. Мне-то казалось, что я очень жизненно все это придумал. Надо же!

– Да ладно тебе, – сказала она. – Не обижайся. Помнишь про вагон? Если человека в метро спросить, что он делает, он может сказать «читаю», и ему поверят. А на самом деле – он едет. Я тоже врала в тринадцать лет. Хотела стать мальчиком, а не девочкой. Мне казалось, что женщина слишком неправильное существо на свете и вообще не имеет права жить. Я даже в секцию бокса записалась, и роман стала в тетради писать – о жизни на планете без женщин, у меня там мужчины научились сами рожать… мальчиков! – Она легко и добродушно засмеялась, широко раскрывая большой рот.

– И я роман писал. Но не дописал.

– Тут ты, похоже, меня не обманываешь… – она смотрела на меня смеющимися и одновременно серьезными глазами. – Я тоже роман не дописала. Мы оба с тобой недописатели.

– Почему?

– По той же причине, что и ты. От внезапного наступления взрослости.

Я смотрел на нее, как бы говоря: «ну-ну». Хотелось возмутиться, что мое наступление взрослости эта девчонка определила в тридцать восемь лет, но благоразумие победило.

– …к тому же не был до конца ясен вопрос с полом автора. Знаешь, я так мальчиком хотела быть, что даже с одной девчонкой по Интернету переписывалась, выдумала, будто меня зовут Игорь и что она мне жутко нравится. Эта девчонка написала мне, что я что-то уж слишком истерична в своих посланиях, словно баба какая-то. Разоблачила, в общем.

– Ну а сегодня, как у тебя решился вопрос с полом? По-прежнему женщины недостойны жизни?

Она медленно покачала головой, будто что-то подумав, но не захотев сказать. Потом спросила:

– Скажи, ты сможешь донырнуть до глубины себя?

Я пожал плечами:

– Вообще-то глубоковато.

Она помолчала, прищурившись, словно размышляя о чем-то, не относящемся ни к ней, ни ко мне.

– Внутри у нас всех есть Марианская впадина, – сказала она с широко раскрытыми глазами, смотря в меня и одновременно мимо меня. – У кого-то не одна впадина, а несколько. В Боге, наверное, миллион таких впадин. Или миллиард. Знаешь, когда я выросла, то поняла, что лучше мужчин нет ничего на свете – но только если ты родилась девчонкой. Я вдруг как-то правдиво поняла, какое это гениальное произведение искусства – мужчина и женщина, если они вместе. По одному они оба сухие какие-то, корявые. А вместе – мировой океан. Они такие красивые вдвоем, что оттуда, из них все картины рисуются и романы пишутся, и дети рождаются. Романы – это дети, как и дома. Мужчина хороший роман не напишет и хороший дом не построит, если у него нет настоящей женщины. Да ведь? И женщина хорошего ребенка не родит без хорошего мужчины. Ты как считаешь? Я думаю, недаром Бог мужчина. Как ты думаешь?

Я помолчал. Потом спросил:

– А как же он, Бог, сотворил мир без женщины? Ты же говоришь, поодиночке они не могут создать ничего стоящего.

– А мир разве стоящий? Ой, я что-то не то сказала… – она закрыла улыбнувшийся рот худыми пальцами и, задумавшись, опустила голову. Ее волосы свесились вниз. Глаза блестели и смотрели сосредоточенно. В ней что-то потемнело: словно солнце зашло за тучу.

– Знаешь, я об этом много раз думала, – хмурясь, сказала она, – раньше думала. В художнике существует немного женской души. Он бывает, конечно, плаксивый, истеричный, нелогичный там… В нем сидят и женщина и мужчина. Но он сильный. Поэтому он и сочиняет иногда так прекрасно. В Боге есть что-то женское. Но если бы он создавал мир вместе с женщиной, он получился бы лучше, мир.

Было нечто в ее рассуждениях взрослое, размашистое и одновременно девчоночье, когда рассуждают про кукол и принцесс.

– В тебе много мужского, – сказал я. – Ты веришь в Бога?

– Не только.

– В смысле?

– Я чувствую, что люди когда-нибудь откроют и богиню, а не только Бога, – помолчав, с тем же серьезным взглядом произнесла она. – Только не в этом мире, а потом, в следующем.

– В следующей жизни?

– Да! В том следующем романе, который напишет про нас Бог уже вместе с богиней.

Она уже вернулась «от горизонта» к себе самой и улыбалась длинной радостной и одновременно тихой и печальной улыбкой.

– А может, богиня уже существует, но Бог ее просто никому не показывает? – сказал я. – Может, ему хочется жену поменять?

– Ты веришь сейчас в то, что говоришь?

– Нет…

– Зачем тогда говоришь?

– Не знаю.

Мы помолчали. «Бывают же такие девки…» – подумалось во мне. Я не понимал, хорошо это или плохо, что они такие бывают.

– Знаешь, а ты пиши, – снова заговорила она, – пиши о том, во что веришь, а не о том, что происходит в жизни.

– Я ни во что не верю, – с тупой улыбкой сказал я.

– Так не бывает…

– Много ты понимаешь.

– Я не понимаю, но я чувствую.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Как зачем? Чтобы ты роман дописал! А чтобы он получился, пиши в нем то, во что веришь, а не то, что есть, вот.

– Выдумывать, что ли?

– Нет же, – с досадой мотнула она головой. – Не выдумывать. А наоборот. Говорить правду.

Она сказала это с видимым удовольствием, будто съела что-то вкусное. Мне показалось, она даже вот-вот сейчас облизнется.

– Послушай, а ты ничего не путаешь? – Я почувствовал легкое раздражение оттого, что эта девчонка, которая, кажется, младше меня чуть ли не вдвое, безапелляционно учит меня жить. – Ведь правда – это не то, чего нам хочется, а то, что у нас есть…