Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Мать с отцом почти не разговаривали друг с другом. А если начинали говорить, то почти в каждом сказанном ими слове светилось едва скрываемое раздражение. Это раздражение я, ощущая себя мрачным космическим страдальцем, относил на свой счет. Брат был погружен в себя, жуя то травинку, то дыню, и кисло смотрел на дорогу. Пару раз он просил дать ему сесть за руль, дескать, так мы быстрее доедем, но мать, сидя грузной царицей на переднем сиденье рядом с отцом, не разрешала.

На подъезде к Геническу стемнело. Когда море, по нашим расчетам, было уже рядом, «Москвич» застрял в какой-то канаве. Мы с братом вылезли и толкали машину, отец нажимал на газ и выворачивал руль, а мать стояла возле «Москвича» и разглагольствовала на тему, что нужно было слушать ее и выезжать рано утром.

– Ты же дольше всех собиралась! – раздражался, газуя, отец.

– Игорь, нужно возвращаться к селу и спросить дорогу.

– Покомандуй, покомандуй еще!

Наконец, «Москвич» с писклявым ревом выбрался из кювета. Тяжело ему приходилось, бедолаге.

– Пап, давай я поведу, – снисходительно бросил брат.

– Да сиди уж! – раздраженно махнул рукой отец.

Мы вернулись к селу, которое проехали четверть часа назад. Звезд на небе не было – наверное, их закрывали тучи. Было так темно, что фары «Москвича» светили бледным пучком света на десяток метров вперед и сразу терялись в абсолютной тьме. Мы ехали по ухабистой дороге, слева и справа были силуэты домов, но ни одного человека. Окна не светились – видно, все уже давно спали.

– Игорь, здесь же Коля живет, помнишь, Коля! – вдруг всполошилась мать.

– Какой Коля? Да не хватай под руку!

– Ну Коля, одноногий, объездчик.

– А… помню… Лет сколько прошло… его и нет, наверное… Он же тогда старый какой был…

– А вдруг есть? Вот здесь должен быть его дом, посвети…

– Ну если и есть… Через десять лет вот так здрасьте… они и спят давно уже.

– А где мы дорогу спросим?

– Да не гунди под руку, Алла… Сейчас остановимся и спросим.

– Да вот же его дом, вот же! Сюда поворачивай…

– Вижу я. Под руку не хватай!

«Москвич» остановился, осветив фарами деревянные, обитые крашеной фанерой ворота и покосившийся плетень.

– Точно его дом. Помните дядю Колю без ноги, что арбузы возил? – обернулась к нам с братом мать.

– А как же, – брезгливо скривив лицо, со скукой сказал Борис. И повернулся ко мне:

– Мале, одноногого Джона Сильвера помнишь?

– Я тебе не мале, понял? – огрызнулся я, размышляя, стоит ли завтра сорваться с моря домой, чтобы помириться с любимой.

Черт, разве с этим помиришься? Она же бросила меня, бросила!

От бессилия я даже всплакнул – слава богу, в темноте не было видно моих слез.

Мы все вышли из машины. Во дворе лаяла собака. Потом загоготали не то утки, не то гуси. Было уже двенадцать часов ночи. Наконец, кто-то вышел на шум из дома.

– Добрый вечер, – сказала мать, – здесь Николай живет?

Фигура оказалась женщиной, она щурилась от света, рассматривала нас, как видно, пытаясь узнать и улыбалась.

– Тато! – крикнула она, оборачиваясь. – До тэбэ приихали…

Из дома, упираясь в костыль, показался человек. Он зажег лампу, висящую в виноградных ветвях над крыльцом дома.

– Коля… – сказала мать, – ты, ты?

– Коля, – восторженно заговорил отец, – это я, Игорь Греков, моя жена Алла и сыновья, Боря и Саша, помнишь нас, помнишь?

Щуря глаза и прикрывая глаза рукой, словно от солнца, одноногий мужчина с растерянной полуулыбкой глядел на нас, оборачивался на свою дочь, что-то говорил ей.

– Та вин не баче почти уже, та й слыше плохо, – смущенно сказала нам женщина.

Отец, раскрыв для объятий руки, пошел во двор. Одноногий мужчина тоже развел руки и обнял отца, что-то растерянно бормоча.

– Да мы это, Коля, мы! – теперь обнимала его мать.

– Вы… вы… – говорил Коля, – заходьте, гости дороги, заходьте… машина… – указывал он на «Москвич».

– Да, да, это тот самый «Москвич», Коля, помнишь? Жив еще! И мы живы!

– Заизжайтэ, гости дорогие, заизжайтэ… – хромая, Коля стал открывать ворота. Отец помогал ему.

– Боря, поставь машину во двор, – обернулся он к брату.

Борис со снисходительным лицом сел за руль, резко тронулся и рывком въехал во двор, напугав многочисленных разбуженных утят и уток.

В окнах стал зажигаться свет – не только в доме Коли, но и в соседних. Во двор входили веселые, нарядно одетые люди, они несли корзины, сумки, скамейки, стулья. Двое мужчин принялись составлять перед домом вместе столы, накрывали их длинной белой тканью.

Отец о чем-то разговаривал с Колей и его дочерью. Мать сновала вокруг стола, помогая его накрывать. Брат, засунув руки в карманы, стоял в стороне от всей этой суеты, возле огораживающего двор плетня и со снисходительным лицом наблюдал за происходящим. Я сел рядом с ним на деревянную скамейку.

– Ось поснидайтэ пока, хлопчики, поснидайте… – Толстая женщина, тяжело дыша, поставила рядом с нами на скамейку миску с разрезанным сочным арбузом.

Мы стали есть этот арбуз. Брат ел лениво, не торопясь, не пачкаясь соком. Он выедал свою скибку, затем ломал ее и аккуратно бросал на землю подбегавшим утятам. Я ел небрежно, складывая объеденные арбузные корки в ту же миску.

– Ну да, это не южный берег Франции, – выплевывая косточку, сказал брат.

– Утки везде есть, – неожиданно разозлившись на его снобистский тон, выпалил я.

– Дело не в утках. Понимаешь, я с рождения чувствовал себя европейцем. А здесь совок.

– А мне нравится… совок, – из чувства противоречия глухо сказал я.

– Дурак, – бросая очередную арбузную корку утятам, сказал брат. – Здесь и через пятьдесят лет ничего не изменится, так же будет. Знаешь почему? Правильно, и я не знаю. Загадочная, блин, русская душа. Это же уму непостижимо, какая страшная душевная загадка: огромная Россия, самая богатая страна в мире – и всегда во все времена бедная. Почему?

– Ну и что, что бедная, – упрямо повторил я, – зато здесь… – Я не знал, что сказать.

– Ты чего злишься, Саш? – добродушно усмехнулся Борис. – Из-за своей несчастной любви, что ли? Так у тебя таких еще штук десять будет. Говорю тебе, и запомни на всю жизнь: никогда не относись к женщине, как к другу. Она не друг, она женщина.

И зачем я с ним поделился своими проблемами?

Швырнув недоеденную дольку арбуза на землю, я встал и пошел в другую сторону двора – туда, где в темноте виднелись высокие густые деревья сада.

– Набери абрикосов… – какая-то женщина сунула мне в руку корзину, – в садку лестница е…

Я шел дальше с корзиной. Едва не столкнулся с толстым усатым дядькой с длинной шеей и длинным носом, прижимающим к груди такого же, как он, толстого длинношеего гогочущего гуся.

– Ось, спиймав зараза, ось спиймав… вкусненький будэш… – ласкал, как ребенка, дядька гуся.

Я вошел в сад. Тучи на небе стали расходиться, и сквозь облачную прореху засветились луна и звезды. Я нашел приставленную к одному из деревьев лестницу и, с корзиной в руках, начал подниматься. По пути обрывал с веток крупные мясистые абрикосы и ел. Разламывал плоды пополам и отправлял в рот, косточки бросал вниз. Сел на последней перекладине лестницы и одновременно на толстом суку дерева. Повесил корзину рядом на ветку. Прямо надо мной, источая густой лимонный свет, горел в черном небе месяц, а вокруг звезды. Казалось, я могу протянуть руку и коснуться пальцами месяца и, может быть, даже снять его с неба. Вспомнился фильм моего детства – «Вечера на хуторе близ Диканьки». Там тоже вот так же кто-то забрался в небо и стал снимать месяц. А может, и не было там такого, и мне только кажется… Небо было тихим, как ночная трава, и казалось, что это звезды стрекочут, а не цикады.

– Сашка, ты где? – услышал я голос отца.

– Са-ша-а! – это уже зычный голос матери.

Оставив корзину висеть на дереве, я стал спускаться.

103
{"b":"181607","o":1}