– Уж полночь минула, – сказал он Гусару, – а призраков все нет…

Гусар посмотрел неодобрительно.

Николай Степанович взял колоду. Она была ощутимо теплая.

– Думай о тех, кто был с тобой, – сказал он псу.

Он намеренно избрал самый «громкий» способ гадания. Своего рода разведка боем. Показать: вот он я. Стреляйте в меня!.. После третьего круга он почувствовал чье-то прикосновение, но постарался его не заметить. После пятого – зазвенело и завибрировало. Белый столик внезапно как бы вывернулся наизнанку, столешница превратилась в бесконечно длинную трубу, по которой падали Николай Степанович и Гусар, хватаясь друг за друга, потом падение сменилось взлетом, труба раскрылась – Брюс сидел за столом, разложив книги; две свечи горели перед ним: две черные свечи!

Как от удара лицом о стену, Николай Степанович очнулся. Гусар рычал. Шерсть дыбилась на его загривке.

В дверь колотили – кажется, не только кулаками, но и локтями, коленками, тонкими каблучками. Сумочкой.

– Азатот! – поспешно произнес Николай Степанович запирающее слово и бросился к двери. За дверью происходила возня, потом – раздался крик боли…

Два опасного вида юноши держали за руки нечто растерзанное, а третий примерялся нанести последний завершающий удар.

Удар милосердия.

Этого третьего Гусар молча уронил.

– Валя!.. – выкрикнула жертва. – У них!..

Николай Степанович и сам видел, что у них поблескивает нечто в занесенных кулаках.

– Ну заходите, что ли, – сказал он. – Чего так в дверях-то стоять?

– Ты, дед, – начал один из юношей и шагнул вперед. Николай Степанович посторонился, пропуская его. Второй смотрел оторопело.

– А я думала – Валя, – сказала жертва, откидывая волосы со лба. Лет ей было совсем немного, и будто бы не ее только что убивали. – А это не Валя.

Обозналась: А дверь, – она оглянулась. – Нет, та дверь. А не Валя. Ну, ничего себе.

Тот, который лежал, заворочался, осторожно пытаясь стряхнуть с себя трехпудового пса.

– Гусар, пригласи нашего гостя, пусть входит. А вы, молодые люди, оружие можете оставить вот здесь, на гардеробе…

– Где этот гад? – произнес поверженный, поднимаясь и вглядываясь в лицо Николая Степановича. – Я ему все равно ноги повыдергиваю.

– Если вы имеете в виду господина Бессонова, хозяина этой обители грез…

– Я не знаю, какая у него фамилия, но яиц он не досчитается, это точно!

– :то одна нога у него уже благополучно повреждена. И отчего это художник всегда гоним толпою?

– Художник! Виртуоз изящной ебли! Чужих жен!

– О! Так это ваша жена?

– Ну. Типа того.

– И вы ее ревнуете? – восхитился Николай Степанович.

– Ну: типа того.

– А это ваши чичисбеи? – он показал на двух окаменевших спутников рогоносца.

Их он уже держал . Нет большой хитрости в том, чтобы взять человека, раскрывшегося в агрессии, да еще пребывающего под воздействием винных паров…

– Ну, типа того. Да.

– А вы знаете, я свою первую жену сам возил на свидания на извозчике. И что вы думаете? Она меня страшно ревновала ко всем – и все равно была плохого мнения обо мне.

– Ну?

– Типа того, представьте себе! Кстати, как зовут вашу очаровательную спутницу жизни?

– Эта: сучара она. А зовут, – он задумался. – Верка.

– Вера, вы вполне можете привести себя в порядок, вы знаете, где здесь что расположено?

Она медленно кивнула и попятилась.

– А как ваше имя, любезный?

– Мое? Мое-то – Игорь. А: э: с кем имею честь?.. – он сморщился от непривычных слов.

– Николай Степанович. Да вы проходите, присаживайтесь. Хотите пива? И вы, молодые люди – возьмите вон там стулья…

Пять минут спустя они сидели внутри круга: Николай Степанович, Вера, Игорь и один из спутников Игоря. Второго отправили за пивом. Гусар ходил под окнами и прислушивался.

Николай Степанович прислушивался тоже. Поддерживая примитивную беседу о негодяе Бессонове, фотографе «ню», ходоке и растлителе, о розданных им несчастной Верочке обещаниях относительно карьеры фотомодели, каковые обещания привели всего лишь к мучительному выведению вши лобковой обыкновенной как самой Верочкой, так и Игорем, о попытках Игоря внушать девушке основы морали и права, о том, что попытки эти заканчивались исключительно и неизменно скандалами и повышенным расходом тонального крема «жамэ», он пытался нащупать ниточки, тянущиеся откуда-то к их сознаниям – и натыкался на пустоту.

Ниточек не было?

Вернулся посланный за пивом.

Начинался третий час ночи.

Чичисбеи уныло надувались жидкостью, а Николай Степанович рассказывал Игорю о брачных обычаях африканских племен.

– Живут же люди, – не то завидовал, не то сочувствовал Игорь.

Его подруга слушала, развесив очаровательные ушки, но не верила. Она была из породы недоверчивых девушек. До определенной степени, конечно.

Время и события становились вязкими, как глиняное семидневного вымеса тесто осени пятнадцатого года, и значить это могло, например, что кто-то умный и умелый начинает медленно и осторожно направлять и подталкивать Николая Степановича, готовит ему тропинку, а потом колею, а далее лабиринт, а далее – яму с невидимыми скользкими краями: много людей живут в таких ямах, не замечая того, и становятся злыми и нервными, когда их из этих ям вынимают и предъявляют городу и миру; впрочем, точно так же могло оказаться, что никакого колдовского злодействия во всем этом нет, а есть банальная житейская ситуация; и мало кто даже из великих способен был, находясь вот так же внутри липкого и тягучего времени, отличить одно от другого – для этого требовался либо изощренный нюх, либо лунный камень на шее, либо стальные нервы наряду с полным бесстрашием, потому что при разрушении, намеренном или случайном, подобных чар следует немедленный и жестокий ответ…

– А что говорят в ваших кругах о недавнем побоище в доме на Рождественском бульваре? – спросил Николай Степанович, когда некий рубеж доверия был уже преодолен.

– Что? – жалко переспросила Вера и уронила банку с пивом. – Что говорят? О Рождественском?..

– Вот именно: что говорят?

– Да: ничего, – соврал Игорь. – Ничего не говорят. Что могут говорить? Да и побоища никакого не было, так: ребята стрелку подбивали, да неудачно…

Чичисбеи дружно встали.

– Так мы пойдем, наверное? – сказала Вера и тоже встала. – Игорек, мы пойдем, да?

– Конечно. Приятно было познакомиться, – он поклонился. – Извините, если что не так, пошумели мы поначалу…

– Все хорошо, – кивнул Николай Степанович. – Значит, об этом вам ничего не известно?

– Ничего, – сразу сказал Игорь. – То есть решительно ничего.

– Надеюсь, и про наше времяпрепровождение вы точно так же забудете?

– Разумеется, – Игорь с готовностью кивнул. И чичисбеи закивали хором, как китайские фарфоровые болванчики. Только Вера смотрела как живой человек – с ужасом – и жалась к своему мужчине.

Они отошли на несколько шагов и как-то слишком уж быстро растворились в темноте.

Южная Польша – одно из красивейших мест России. Мы ехали верст восемьдесят от станции железной дороги до соприкосновения с неприятелем, и я успел вдоволь налюбоваться ею. Гор, утехи туристов, там нет, но на что равнинному жителю горы? Есть леса, есть воды, и этого довольно вполне.

Леса сосновые, саженые, и, проезжая по ним, вдруг видишь узкие, прямые, как стрелы, аллеи, полные зеленым сумраком с сияющим просветом вдали, – словно храмы ласковых и задумчивых богов древней, еще языческой Польши. Там водятся олени и косули, с куриной повадкой пробегают золотистые фазаны, в тихие ночи слышно, как чавкает и ломает кусты кабан.

Среди широких отмелей размытых берегов лениво извиваются реки; широкие, с узенькими между них перешейками, озера блестят и отражают небо, как зеркала из полированного металлла; у старых мшистых мельниц тихие запруды с нежно журчащими струйками воды и каким-то розово-красным кустарником, странно напоминающим человеку его детство.