На десятый день мы вышли к реке, и тут произошла первая стычка.

Собстенно, неприятеля мы не увидели. На наш авангард, пересекавший обширную поляну, вдруг посыпались стрелы. Ашкеры дали наугад залп, и супротивник убрался, унося раненого (это поняли по частым каплям крови). С нашей стороны раненых было трое, но все легко.

Однако с этого момента покоя нам уже не стало.

Хайле в свойственной губернаторам манере предложил сжигать деревни, возле которых происходили нападения. Но я, памятуя печальный опыт Великой Армии на старой Смоленской дороге, категорически возражал.

Мы разбили укрепленный лагерь на холме в виду реки. Каждый день маленькие группы лазутчиков переправлялись в лодках на ту сторону, приводя пленных амхарцев и сидамо, афаров и беджа. Мятеж явно не носил племенного характера и держался, похоже, странным авторитетом белого повелителя крокодилов. Насколько я помню, этих тварей не дрессировали даже у Гагенбека.

Если бы рептилиями повелевала женщина, это был бы уже сплошной роман Хаггарда, а так…

Я приказал ашкерам провести по окрестным селениям шумную демонстративную конфискацию пальмового вина. Бивак же велел разукрасить гирляндами из живых цветов и каждую ночь жечь высокие костры, распевая песни. Нескольких солдатиков из самых негодящих мы напаивали и отправляли шляться по окрестностям, дабы все имели представление о степени щедрости и беспечности белого косоглазого командира. Таким примитивным маневром я намеревался выманить на себя противника из зеленого моря.

Как ни странно, маневр удался. , – Черный жопа сам пришел! – по-русски сказал Хайле, вводя в палатку очередного пленного. Он принадлежал к племени нилотов, коренных жителей провинции, которые с одинаковой ненавистью относились и к императору, и к пришлым эфиопам, и к белым, и к черным: Прислал его нилотский колдун, видимо, возревновавший к славе франкского затейника.

Я усадил гостя, налил ему по обычаю чай на донышко чашки и стал расспрашивать (через Хайле, к сожалению) о семье, детях, здоровье овец и коз, ловах рыбы и видах на урожай. Постепенно мы добрались до времен царя Соломона, который воевал эту страну и привел своих солдат по мостам из живых крокодилов. Так вот, сказал гость, и белый франк Баркан-барман способен вызывать из пучин крокодилов и заставлять их, держа хвосты друг друга в пасти, протягиваться от берега до берега. И это он, гость, видел сам. И знает он, гость, что в ночь через ночь большая армия Баркана-бармана подойдет к тому берегу и по широкому мосту из многих крокодилов переправится на этот берег – и перережет и русского косоглазого командира, и губернаторского пестуна Хайле, и ашкеров, пьяных, как шакалы, и самого губернатора: Да чего уж там, и негус негушти будет улепетывать из своего красивого дворца, а за ним будут гнаться разъяренные эфы. Догонят и вонзят в пятки ядовитые клыки. И все. А как поживает ваша семья, достойный Хайле?..

Как и было предсказано, послезавтрашним вечером наши лазутчики засекли приближение вражеского войска. Определить численость всех подбирающихся скрытно к берегу колонн было невозможно, но ясно становилось, что Баркан– барман собрал немалые силы.

Ашкерам моим было велено петь громче обычного и жечь особенно высокие костры.

Я же весь день прозанимался странным для полководца делом: пускал по реке кораблики. Наигравшись и отужинав, я с помощью Хайле и двух ашкеров отнес к берегу примерно в полуверсте от нашего лагеря два увесистых тюка.

Настала ночь.

И с последними лучами света на вражеской стороне началось множественное шевеление и перекатывание, забелели буруны, а потом по тому берегу заполыхали факелы. Однообразный ритм барабанов действовал усыпляюще, поэтому я распорядился, чтобы все жевали кофейные зерна.

Наш бивак открытый был не тих, но по-прежнему беспечен.

Я не могу сказать, что видел своими глазами крокодилий мост. Но что могло быть еще, если множество воинов с факелами вдруг бросились бегом через глубокую и быструю реку, на которой никаких инженерных работ не велось? Они перебежали, рассыпались, расползлись, а по мосту, все так же с факелами, уже неспешно шли другие, и я видел, как несли они на высоких носилках кого-то в белом.

– Наш ход, – сказал я.

Динамит я еще днем собственноручно и тщательно упаковал в прорезиненные мешки, немецкий шнур для подводных взрывных работ был до этого проверен с хронометром, так что две мины я пускал лишь для страховки…

Ашкеров трудно остановить во время бегства, но еще труднее – после победы.

Они похоже, больше всего негодовали, что врагов успело переправиться так мало, и убивали каждого по три-четыре раза. На том берегу палили беспорядочно и, скорее всего, не по нам. Белого в белом нашли под утро в приречных кустах. Нижнюю часть туловища ему откусил крокодил, издохший здесь же.

Вообще весь берег был завален дохлыми крокодилами. Похоже, что кожи хватит, чтобы купцу Тер-Погосову окупить всю нашу драгонаду.

Но с разделкой следовало торопиться, потому что необычайно оживились змеи.

Их убивали десятками, а они все ползли и ползли.

– Вот, – Хайле подал мне серебряный портсигар и записную книжку в коричневом кожаном переплете. – Это носил с собой Баркан-барман. Возьми на память.

Белый жопа хороший воин.

И я взял. Хозяина книжки звали Арман Дюбуа. Простое французское имя.

На обратном пути мне даже не дали сесть на лошадь: несли в трофейном паланкине, паля из ружей в воздух и распевая наспех сложенную песню:

Эй-эй! Нет ружья лучше маузера,

Нет начальника лучше Гумилеха!

Одним глазом он смотрит в лицо врага,

А другим – в глаза чудовищ.

Падают ниц враги его,

Они уже мертвые. Стервятники вьются над ними.

И чудовища отступают,

Прячут в болотах толстые свои яйца.

Эй-эй! Не вставай на дороге славного войска!

Я представил себе нашу процессию на Невском проспекте – и захохотал. Естественно, в небылицу о крокодильем мосте никто бы не поверил, и поэтому пришлось для друзей сочинять пошлую историю о несчастном адюльтере с чернокожей красавицей, женой грозного вождя, протомившего меня потом полтора месяца в подземной тюрьме. Я не утруждал себя изобретением сюжета, зная, что лучше Пушкина все равно не придумаешь.

– Нет, – сказал Николай Степанович. – Лефортово мне не по зубам.

Они сидели на скамеечке возле памятника Гоголю сидящему, а не тому, который «от советского правительства». Стайка хиппи – два престарелых юноши и девушка с ребенком, – расположилась напротив. Толстый голубь разгуливал между ними.

Юноша справа почти беззвучно перебирал гитарные струны, девушка перебирала волосы юноши слева. Ребенок из рюкзачка взирал на мир спокойно и снисходительно.

– Так что остается у нас, по большому счету, только человечек, которого нам сдал наш друг Виктор Игнатьевич. И вот тут меня начинают терзать сомнения, друг мой Коминт.

– Думаешь, и его грохнут?

– Боюсь, что да. Я по неострожности сболтнул о покойной одному щелкоперу, которого вот уже второй день не могу найти. Хотя, конечно, это еще тот шелкопер: Про этого человечка знаю только я и пан директор, но – беспокойство, видишь ли…

– Может, плюнуть на все? – сказал вдруг Коминт. – Не залупаться? И пронесет…

– Пронесет – это от касторки. Нет, старик. Они работают медленно, но тщательно. Асфальтовый каток. Придется нам доводить дело до логического конца. Ты ведь понимаешь, что это не банда, не мафия, даже не государство.

Иная цивилизация. Чисто биологический конфликт.

– И мы – вдвоем: втроем, втроем, – сказал он Гусару, обиженно поднявшему морду. – Защитники, мать его, человечества…

– Не верится?