А далее — революционный трибунал…

Но в нашем случае у него сбойнуло. Во-первых, потому, что в чистом виде подобное преступление описывалось, да — но только с одним трупом. А семь — это уже какой-то Джек Потрошитель получается; случай, кстати, так и не раскрытый. Во-вторых, все семь голых девок были совершенно одинаковые во всём, даже отпечатки пальцев, я уж молчу о прочем. В-третьих, непонятно было, где их замочили, поскольку кровопролитию полагалось быть чудовищному, а тогда — почему ни капли не капнуло? А главное, орудие убийства по цене в полмиллиона… это у бедняги просто в голове не укладывалось. Зачем резать девок такой дорогой вещью, если можно взять простой офицерский нож за пятнадцать франков? Наконец, из зоопарка, куда он сразу позвонил, ни один павиан или там гамадрил не сбегал уже сто двадцать лет…

Да, и ещё: трое постояльцев, кем-то оглушённые ударом по голове сзади и связанные полотенцами — это-то как пришить к делу? А почему из цветочного магазина, несмотря ни на какую революцию, привезли несметное число дорогущих орхидей — заставили весь холл и даже не спросили, чей заказ и оплачен ли он вообще? А откуда на бильярдном столе взялось пять аккуратно разложенных кучек, каждая из пяти зёрнышек апельсина? Кто избил двух детективов отеля, связал их и оставил в запертой комнате, предварительно вколов сыворотку правды? По следам получалось, что метелили и связывали друг друга они сами: комната была заперта на засов изнутри. Ко всему прочему все часы в отеле остановились ровно в полночь, а курительная комната, душевые для персонала и шведская стенка в спортзальчике оказались выкрашены в красный цвет.

Короче, следствие зашло в тупик.

И вот так за всеми этими маразмами прошёл целый день. Никого за пределы гостиницы не выпускали и никого не впускали снаружи, так что к вечеру кончилась даже китайская лапша…

В тот день Толик нашёл два колеса, а чуть позже Нойда принесла в зубах живую крысу.

…После страшного приключения на мосту как-то совершенно без обсуждений решено было остановиться. Да, отдых не приносил облегчения, сбитые ноги не заживали, а разбредшиеся мысли не собирались воедино, но что-то внутри, глубоко, объясняло организму: это тупое движение нужно прервать — и тогда, может быть, прервётся какая-то другая цепь событий…

Место нашли укромное, в небольшом саду каменных и медных деревьев, перегороженном декоративными стенами из грубого камня, светло-серого, жёлтого и бордового. Наверное, когда-то эти стены обвивал плющ, а по выдолбленным желобкам сверху текла журчащая вода. Удобные скамейки стояли в разных местах…

Все были угнетены. Николай Степанович долго не мог сформулировать природы этого угнетения, пока не сказал Толик: «Вот так мы себя и чувствовали, когда поняли, что нас продали живьём…»

Да. Бессилие, унижение, обида.

Почему? Обида — на кого?

Но даже в этом не хотелось разбираться. Всё внутри стало черным-черно.

Похоже, что хуже всех пришлось Шаддаму. На него страшно было смотреть.

Более или менее стойко держались только Толик и Нойда. Они уходили и приходили, Толик приносил какие-то вещи невнятного назначения, складывал в кучу. Армен однажды подошёл к этой куче, присел на корточки, вяло поковырялся, отошёл, лёг. Этим весь интерес к деятельности Толика был исчерпан. Никто его ни о чём не спрашивал…

Счёт времени снова пропал.

Но однажды Толик принёс два колеса. То есть, наверное, никто никогда не помышлял использовать эти предметы в качестве колёс, но — они были достаточно большие, с полметра в диаметре, круглые и с отверстиями посередине. Толщиной примерно в два пальца, мутновато-прозрачные, но с множеством разноцветных или металлически поблёскивающих точечных вкраплений, они вызывали в памяти смутные ассоциации с детскими игрушками… что-то такое для бассейна, для пляжа…

Увидев их, наконец-то поднялся на ноги Шаддам. Да, никто никогда не видел Шаддама таким. У него был порван и помят костюм. Тяжело волоча ноги, он подошёл к Толику и жестом попросил одно из колёс. Держа на одной ладони прозрачную пластину, он другой рукой долго по ней водил, как будто стирая пыль. Потом отдал её Толику, повернулся и так же нога за ногу вернулся на своё место, не сказав ни слова. Но не лёг, отвернувшись от всего на свете, а всё-таки сел. Да, сгорбившись, да, спрятав лицо в ладони…

Костя и Николай Степанович, не сговариваясь, подошли к нему с разных сторон и сели рядом.

Шаддам убрал руки с лица и откинулся назад, не открывая глаз.

— Тяжело… — сказал он. — Тяжело, когда… Такой вот осколок прежнего мира — в пыли под ногами…

— Ты что-то вспомнил? — спросил Костя.

Шаддам кивнул:

— Слишком многое… Ещё тогда, на мосту. Но мне трудно объяснить, это касается той, прежней жизни. Представьте: просто развалины дома — и развалины дома, где жила ваша любимая… Я многое вспомнил, но это всё бесполезно для нас, а просто умножает горе.

Николай Степанович легонько похлопал Шаддама по руке. Некоторое время все молчали.

— Да, — сказал наконец Шаддам. — Наверное, я всё больше становлюсь человеком… вдруг ощущаешь, какая у тебя тонкая шкура. Тонкая, непрочная…

Подошла Нойда, подошла Аннушка, сели. Последними подошли Армен и Толик.

— Эти диски — детали системы, с помощью которой во всяческие изделия можно было вдохнуть жизнь, смысл и иллюзию. В медные деревья, в дома, в мостовые… Всё сразу становилось другим. Этого больше нет — и не будет никогда…

Он посмотрел на Толика.

— Они крепкие. Выдержат любую нагрузку. Твёрдые очень — будет трясти…

Толик только пожал плечами.

— Я боюсь, — продолжал Шаддам. — Мне очень страшно. То, от чего мы сумели убежать и спрятаться, было… сторожевым псом, не более. То, что спит впереди… мы его чувствуем. Отсюда тоска. Оно тоже чувствует нас…

— И что же делать? — спросила Аннушка.

— Всё равно — только идти. Но дальше будет ещё хуже…

— А — кто это? Или что это?

Шаддам задумался.

— Я не уверен, что смогу объяснить правильно, — сказал он наконец. — В языках людей просто нет тех понятий… Если я буду… неточен… неточен, груб, примитивен — извините меня. Многое придётся описывать, а не называть…

Бог ещё не создал глину, и вся земля была камнем. Каменные деревья росли на каменных холмах, каменные цветы распускались в гротах и каменные звери гуляли и охотились в каменных лесах. Гулко и холодно было на Земле. И жил колдовской зверь Сор, наделённый злым умом, и братья его: Шар, Ассарт, Хобб, Дево, Йрт и Фтах. Рождены они были от чёрной жабы, вышедшей в незапамятные времена из жёлтого моря яда и совокупившейся с чёрным каменным великаном, оставленным Богом на берегу этого моря, дабы никто не мог покуситься на жёлтый яд…

Сор имел хвост и был колдовской зверь, и хитрость его, коварство и злоба не знали предела. Шар был как огромная каменная черепаха и был самый сильный среди них всех. Ассарт умел рыть ходы до огненного ада и ледяного ада, и рыл он так быстро, что земля не успевала вскрикнуть. Дево ползал на брюхе, потому что не имел ног, но знал ход звёзд и лун на все времена. Хобб был самый маленький из братьев, зато умел делать так, что находился в тысяче мест сразу. Йрт, одноглазый, однорукий и одноногий, владел настоящим огнём. Фтах же, похожий на огромную голову, мог сделать новый мир, такой же, как прежде, или другой…

Фтах создал новый мир взамен погибшего — и, может быть, не один; Сор и Дево создали эронхаев и мангасов; мангасы с позволения эронхаев создали людей… Но кто был тот Бог, который создал чёрного великана и море жёлтого яда? Мир — это Земля или мир — это Вселенная? Осталось ли что-то от первомира, разбившегося на малые осколки? И было ли что-то ещё раньше? А что такое «раньше»? А если было, то как и где?