И в этот немыслимо растянувшийся миг впервые в истории и пока в одном только месте – кончилось время.

Реальность, словно корабль, слепо и неостановимо несущийся по все более мелкому, сохнущему руслу, – налетела на камень, задрожала от удара, но, подчиняясь своей колоссальной инерции, понеслась дальше, унося в днище пробоину – может быть, даже смертельную…

Вертолет подкинуло высоко в небо и закружило, сначала плавно, а потом в совершенно сумасшедшем, немыслимом темпе, перевернуло вверх колесами, еще раз, еще… выровняло, бросило вниз…

Вершины елей жестко шаркнули по брюху, схватились за колеса – но отпустили. Машину вновь подкинуло вверх – до облаков и в облака.

И Терешков-старый, поняв намек, повел машину вверх.

У облаков не было верхнего края. Казалось, они достают до звезд. Если в этом небе могут быть звезды.

Когда болтанка чуть ослабла, он сбавил обороты и стал осторожно снижаться: сначала пятнадцать метров в секунду, потом десять, потом пять. Стекла кабины заливало дождем.

Он вынырнул из облаков почти над самой железнодорожной веткой. Посмотрел на компас – и полетел назад, на северо-восток.

Через три минуты железная дорога уперлась в гору. Гору с крутым черным поблескивающим скалистым склоном и плоской вершиной, поросшей густым нездешним лесом.

– Все понятно… – пробормотал Терешков-старый, развернул вертолет и полетел обратно. Бензина кое-как хватит до железки Мурманск – Петербург… впрочем, про дальнейший путь думать будем потом. Пока главное – где-нибудь сесть…

Если бы Крис не стал укладывать саксофон в кофр, он бы успел. Но – подумал, что так будет надежнее. Десять секунд…

Они решили все.

Земля не то чтобы дрогнула – она на миг исчезла из-под ног и тут же вернулась. Но тончайшая завеса, отделяющая его от ушедших, потемнела, помутнела, стала немыслимо толстой… фигуры по ту сторону удалились и вдруг сделались недостижимы. А потом завеса исчезла, превратившись в пустую тьму.

Пахло кровью. И висел мертвец…

Крис играл еще несколько часов. Зная прекрасно, что такему второй раз не сыграть и что мир изменился.

Наконец он уехал. Домой. Там были другие, кто его ждал.

Пресные хлебы…

Княгиня Довгелло уже не плакала, но отец Георгий продолжал держать ее за руку.

– Бог даст, все обойдется, – говорил он. – Ах, чада мои, ведь предостерегал я вас, умолял, упрашивал…

– Кто же знал, батюшка, что оно все так получится? – вздохнул Кронид Платонович. Венгерка его была прожжена в нескольких местах, голова перебинтована. – Ведь всего за пять лет до того Петруша побывал в рекогносцировке и ничего угрожающего не заметил…

Петр Кронидович, сидя в обнимку с беременной Элен на диване, со страдальческим видом лелеял поврежденную руку.

– Да, – сказал он. – Положение дел было отменным. Порядок в стране. Порядок в войсках. Везде порядок. Меня первым делом доставили в участок, и я не воспринял это за обиду. Так и должно быть – нечего шляться подозрительным личностям без документов. Я читал тогдашние газеты, в конце концов. Попытка бунта в девятьсот пятом году была успешно подавлена. Господа социалисты, – он выразительно посмотрел на Илью Кронидовича и его супругу Марысичку, урожденную Мордмиллович, – господа социалисты поджали хвост. А кризису на Балканах я не придал значения – когда там не было кризиса?

– Да мы тоже хороши, – сказал Платон Кронидович. – Собрались как на пикник – мит киндерен унд бебехен. Только что охотничьих собак не захватили. Мы там, отец Георгий, были как цыганский табор среди эскимосов. Как можно было ошибиться на целых пять лет? Эшигедэй, ты куда смотрел?

– А я вас, братец,не просил трогать жезл и заниматься вашей дурацкой калибровкой, – прошипел Эшигедэй. Левая сторона лица у него вздулась.

– Сереженька, – сказала Екатерина Кронидовна и вновь зарыдала.

Трое младших Панкратовых и Зиновий Довгелло сидели притихшие: искали, искали приключений и вот нашли!

– Господа, – сказал Фома Витольдович. – Не время искать виноватого. За Сергеем не уследил я, да и как тут было уследить… Совершенно правильно мальчик сделал, что убежал. Мало ли что могло нас ждать?

– Дочка, уведи княгиню, – обратился о.Георгий к Элен. – Да и тебе, чаю, ни к чему переживать все сызнова. Ступайте, поплачьте, помолитесь…

– Нет, но матросы-то каковы! – воскликнул Петр Кронидович. – Только и умеют ведь, что собственные флоты затоплять, а туда же – буревестники! Недаром я, видно, с покойником Нахимовым вечно собачился насчет дисциплины…

Когда женщины ушли, отец Георгий жестом приказал Ефиму разлить по бокалам финьшампань и спросил:

– А откудова же там китайцы взялись? Их ведь в Орловской губернии сроду не было.

– Оттудова, откудова и мадьяры! – отвечал Петр Кронидович. – Интернационалка. Нашествие языцей. Крушение империи. Их вот такие, – он снова кивнул на Илью, – в Россию призвали.

– Позволь, брат, это поклеп! – тонко вскрикнул Илья. – Любую идею легко опошлить. Если власть так легко пала – стало быть, прогнила…

– Поторопился… вернее, поторопится государь с освобождением, – сказал Кронид Платонович. – Мне бы рапорт на Высочайшее имя представить, да кто ж ему поверит, такому рапорту… Ах, пережалели мы мужичка, не допороли…

– И мадьяр в свое время не добили, – мрачно добавил Петр. – Вот они нас чуть и не расстреляли.

– А комиссар Хомяков, – сказал Кронид Платонович, – между прочим, отец Георгий, нашему Филиппушке родной правнук!

– Непостижимо, – сказал отец Георгий и перекрестился. – Ведь у Филиппушки и внучата покуда малые…

– Вот и перерезать, покуда малые, – сказал Петр.

– Новый Ирод отыскался, – сказал отец Георгий.

– А кабы вы, батюшка, видели, что они с вашим преемником в Сабуровской церкви сделали, так по-другому бы запели, – сказал Фома Витольдович. – Они его к олтажу гвоздями приколотили… Молоденький совсем хлопец, только из бурсы.

– Слава Христу, не доживу, не увижу… – отец Георгий скрыл лицо в ладонях. – Так ведь и преподобный Серафим о том же пророчествовал…

– Вот в этой зале, – Фома Витольдович повел рукой, – все говном покрыто было… Будет.

– А орудия у них хороши, – неожиданно сказал Петр. – Вообще артиллерия превосходная.

Фома Витольдович подошел к стене.

– Во-от тут меня пулька минует… Ставили меня к стенке, пшепрашем, как польского шпиона. В засранной зале. Нет, панове, такой ценой мне и вольности польской не надо. Они и Польшу сожрут, не заметят.

Илья сидел с виноватым видом, словно лично был повинен в грядущих безобразиях. Появление Марысички его в семействе было встречено, разумеется, без всякого удовольствия.

– Такой расцвет наук, – сказал Платон Кронидович. – И такое падение нравов…

– Не о том говорите, чада мои, – сказал отец Георгий. – Как будем Сереженьку выручать?

– Теперь уж никак, – тяжело вздохнул Кронид Платонович. – Точно угадать сумеет только Эшигедэй, да и то вряд ли, да и Сереженька на одном месте ждать не будет. Видели, сколько мальцов бессемейных бегает? Тысячи! Но Сережа сильный, умный мальчик, и мы его в конце концов найдем. Все мои уроки он должен помнить и, надеюсь, сумеет переместиться в более благоприятные времена…

– Чем же Россия так господа прогневила? – сказал Петр.

– Гордыней, – неожиданно сказал отец Георгий. – Гордыней да завистью.

– Это нонсенс, – сказал Платон Кронидович. – Совершенно противоположные качества.

– Отнюдь, – сказал отец Георгий. – Сумма отдельных завистей составляет общую гордыню. Но зависть – гниль для костей, а потому спотыкнется гордыня и упадет…

– Так ведь и у товарищей комиссаров та же гордыня! – воскликнул Петр. – Они, представьте, мировой революцией грезят! А колье с шеи у Элен содрали, не постеснялись. И жидов там, батюшка, больше, чем во всем Ветхом Завете. Ораторы! Пророки! Товарись Суркис! Сто, товарись Миркис? – передразнил он грядущих иудеев.