– Как – в дракона? – ахнула Надежда.

Тигран пожал плечами и отошел.

– Ты сама, повторяю, сделала шаг – и очутилась за две тысячи километров…

– Я не понимаю, какое это имеет отношение…

– Такое, милая моя Наденька, что весь твой прежний житейский опыт сегодня становится бесполезен. Ты, наверное, все еще думаешь, что неприятности наши начались через то жалкое золото? Что за нами гоняется какая-то мафия, или контрразведка, или еще кто-то подобный – зловредный, но человеческий и потому объяснимый? Кого можно понять, сторговаться или перейти на его сторону? А лучше всего – отвернуться и не замечать, что он там делает за твоей спиной?

– Я вовсе не собиралась переходить на чью-то сторону. Я просто хочу жить своей жизнью и не позволять никому диктовать мне: Детям нужна нормальная школа, черт побери, а не эта деревенская дыра! Я уже не говорю о себе, моя репутация погибла…

– Опять двадцать пять. Если в тебя ударяет молния – кто виноват?

– Молния? – вдруг подбоченилась Ашхен. – Я не знаю, что там с молниями, а школа детям нужна нормальная! Я послушала, чему их тут учат…

– Да! – вспыхнув вновь, закричала Надежда. – И я не хочу, чтобы дети ходили в школу под охраной вооруженных мужчин и даже несмотря на охрану…

– А ну, заткнитесь все! – вскочил Коминт. – Распустил вас!

– Молчи уж, однорукий, – развернулась Ашхен. – Позорище мое.

– Они были в форме полиции, – вступился Тигран. – Только поэтому…

– Полиции-милиции, – фыркнула Ашхен. – Последнее дело – позволять себе руки крутить.

– Так что же, – тихо спросил сзади Костя, – нас опять нашли?

– Может быть, да, может быть, нет, – сказал Николай Степанович. – Все как обычно…

– Вы устали?

– Устал. Я постоянно упускаю из виду что-то важное. Я все время делаю что-то не то: Надежда, давай отойдем на два слова. Митинги – это не моя стихия.

Надежда набрала воздуха, чтобы возразить, но доселе молчавшая Светлана тихо велела…

– Иди.

Уставившись под ноги и тихо бормоча, Надежда направилась за Николаем Степановичем.

Этот рум, в отличие от всех известных ему раньше (круглое помещение, прямоугольное помещение и соединяющий их коридор – этакая буква «Ю»), был большим и разветвленным сооружением. Не особо мешая друг другу, здесь могло разместиться человек двадцать пять. Судя по всему, им не пользовались более двух веков (содержимое оружейного ящика вызвало бы мгновенный разрыв сердца у любого коллекционера: набор ятаганов и кривых сабель, прекрасной выработки дамасские кинжалы, серебряные пороховницы и рожки, две фузеи, ручная митральеза, французский тромбон и полтора десятка разнообразных дорожных пистолетов), и это пока не находило никакого логического объяснения. Румы (этот и восемь подобных ему) были обозначены на карте, хранившейся у Фархада – но никто и никогда из приобщенных к Великим Тайнам даже полунамеком не выдавал этого знания. Что ж, еще в пятьдесят третьем Николай Степанович всерьез заподозрил, что в Ордене имеется свой маленький «внутренний Орден», ничего общего не имеющий с Капитулом – но бурные события последующих лет помешали додумать эту мысль…

В закутке, где у стен стояли две слишком короткие дубовые лавки, а с потолка на цепях свисал бронзовый светильник, источающий желтовато-оранжевый, как солнце ветреным вечером, свет, они сели друг против друга и долго молчали.

– Когда-то, очень давно, мне предложили выбрать между жизнью и смертью, и я выбрал жизнь, – сказал Николай Степанович. – Возможно, я ошибся. И все, что теперь творится со мной, с моими близкими, с далекими – плоды той ошибки. Но я боюсь, что уже поздно что-то менять. Вы просто попали в круги, расходящиеся от меня. Даже если я застрелюсь сейчас – ничто не изменится: Хуже того, Надежда: если мы сумеем как-то сбежать, скрыться, затеряться – пройдет очень немного лет, и нас достанут все равно, потому что: потому что их станет много…

– Кого?

– Назовем их драконами. Древняя раса. Дочеловеческая. Они лежат где-то под землей, а их слуги готовят им условия для выхода наверх.

Надежда помолчала.

– Не могу в это поверить. Вот что хотите со мной делайте…

– Я видел одного из них. И Тигран видел. Мы убили его – чуть раньше, чем следовало. Наверное, сегодня ночью мы пойдем еще раз – посмотреть на его труп. И задать ему оставшиеся вопросы.

– Трупу?

– Да.

– Звучит, как бред сумасшедшего.

– Да. Я думаю, они немало постарались, чтобы все, что о них случайно узнают люди, звучало, как бред сумасшедшего: Надежда, у тебя мальчишки. Чтобы им потом не пришлось: понимаешь, вся твоя финансовая возня, вся эта заготовка сена накануне большого пожара…

– Я пойду с вами. Туда, поговорить с трупом.

– Вложить персты в раны?

– Вот именно.

– Хорошо, – кивнул Николай Степанович. Надежда вздрогнула. Может быть, она хотела, чтобы ей отказали.

Вошел Гусар, посмотрел внимательно.

– Вот и Гусар все видел, – сказал Николай Степанович. – Знает куда больше нас, но не слишком расположен делиться. Может быть, еще не до конца доверяет…

Ты только не обижайся, дружище, я все понимаю. Есть твои тайны, а есть не только твои.

– Грр, – согласился Гусар.

– Я и сам иногда подумываю, Надя: не смыться ли? Да только с этой чертовой войны дезертировать некуда…

Гусар сел на задницу, ткнулся мордой себе в подмышку. Щелкнул зубами.

Внезапно распрямился, вздернул уши, издал совершенно не собачий звук «фью– у!» – и метнулся назад, в большой зал.

До слуха донеслись возгласы, звук падения предметов и что-то еще, не вполне понятное: От Надежды на миг остались одни глаза. Николай Степанович схватил автомат и, на бегу досылая патрон, бросился на шум.

Картина, открывшаяся взору, воспринималась только по частям. Так, наверное, завершил бы «Ревизора» Мейерхольд, доживший до старческого маразма.

Коминт стоял, занеся над головой кривую турецкую саблю. Он держал ее в левой руке, потому что правая, вывихнутая, была надежно упакована за пазухой.

Ашхен с пистолетом, направленным не совсем в Николая Степановича, но почти, прикрывала собой беспомощного, по ее мнению, мужа.

Тигран стоял очень спокойно, и автомат в его опущенных руках смотрел примерно туда же.

Светлана и Костя одинаково перегнулись через стол, что-то высматривая.

Индейцы Петька и Армен медленно шли на полусогнутых, и в руках их посверкивали томагавки.

На лестнице как спускались, так и замерли Семен и Сашка – ребята из Левкиного «православного воинства», которых Тигран сманил за собой.

Позы и лица всех присутствующих выражали крайнюю степень изумления.

Тогда Николай Степанович осторожно скосил глаза.

Две белых собаки танцевали на задних лапах, обнявшись и тихо прискуливая.

А у самой стены, раскинув руки, стоял высокий человек в старомодном расшитом камзоле. Он не мог отойти, потому что несколько томагавков, вонзившись в стену, пригвоздили полы его камзола. Услышав Николая Степановича, он осторожно повернул голову.

Это был Брюс.

Глаза чудовища были круглые и отливали тусклым серебром. Морщинистые веки медленно опускались. Дракон делал вид, что не обращает на нас никакого внимания.

Он поднял лапу, поискал, куда ее поставить. Поставил. С неуклюжим изяществом переволок белое брюхо через ствол поваленного махагона, преграждавший ему путь.

Сделал два быстрых шага и приподнял тупую морду. Я возблагодарил Создателя, что дракон не может подняться на задние лапы, подобно тиранозаурусу рекс: лапы были не длиннее и не мощнее передних. Это был ползающий дракон. Кожа его отливала перламутром. Чешуйки были настолько мелки, что сливались. Негры его называли за это «голым драконом».

– Степаныч, я сейчас свалюсь, – предупредил меня Коломиец.

– Но не з переляку, а з лютой нэнависти, – сказал я. – Ты лучше хватайся вон за тот сучок.