Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но это не сейчас.

Он расставил свечки, расставил спасательный отряд — эх… гвардия народная, молоко с песочком… — ещё раз на всякий случай сверился с картой, чтобы не вышло, как у Стёпки (не виноват парнишка, рассуждал правильно, кто ж мог знать, что существует ещё один Ирэм — или как его, вот этот, вниз по склону, называется? — не заклятый, а просто брошенный) — нет, всё верно, на пути только океан и дальше уже пустыни, пустыни, пустыни…

Не паникуй, успокоил он сам себя, даже если и промахнёмся — свечек хватит ещё на две попытки.

Он щёлкнул зажигалкой — и замер, настигнутый какой-то мыслью. Потом хлопнул себя по лбу.

— Идиот я старый, вот что! А ну, пошли вниз! Вниз, в город. Пошли, пошли…

— Зачем? — спросил Стёпка, прикрывая ладонью рот Лёвушке.

— Да затем, что это как в румах — из подобного в подобное! — Брюс уже сгрёб свечи, карты, сунул за пазуху, в обширный внутренний карман поношенной джинсовой куртки. — Если с семизубца войдём — окажемся вот, в центре мишени… — он пальцем изобразил что-то в воздухе, но и так было понятно. — Что, Колька сидеть по стойке смирно будет? Да нет, конечно, и искать его надо уже где-то в воротах. Тогда с одной свечечки…

— Понял, — сказал Стёпка. — И кажется, я эти ворота видел…

49

Самая же главная истина состоит в том, что Господь не фраер.

Е. Т. Коломиец

— А план был хорош, Николай Степанович, — вздохнул Толик. — План был изящен…

Николай Степанович пожал плечами. Что толку от самых блестящих планов, если они невыполнимы в принципе?

Да, можно построить песчаную яхту. Можно. Нашлись и подходящие колёса, нашлись и прочные жерди для рамы и для мачты, нашлась неимоверной прочности ткань для паруса…

Пустыня лежала ровным белым столом, звала.

Но Армен сделал за ворота только несколько шагов — и упал, его быстро втащили обратно (молодец Шаддам, сообразил про страховочную верёвку!), и вот теперь он лежал, не приходя в сознание, высохший почти до мумиеподобного состояния.

Выход за ворота был им заказан. Надо полагать, навсегда.

— И ты не сможешь? — тихонько спросил Николай Степанович Шаддама; тот покачал головой. Плоть есть плоть…

А сколько продержусь я, подумал Николай Степанович. Да ни черта я не продержусь, Армен тоже принимал ксерион, как и все прочие наши. Живы мы только в городских стенах… если это можно назвать жизнью, конечно.

Интересно, а дошёл ли до цели крыс Собакин?..

Николай Степанович стоял в проёме ворот, один. Остальные ушли, спрятались в тень. Последнее время всё острее чувствовалась дневная жара и ночной холод.

Над пустыней дрожало марево, и потому пустыня временами становилась похожа на текущую воду.

Ворота открыты. Иди.

Наверняка вот здесь, за воротами, песок перемешан с костями людей и животных. Он стал смотреть, и показалось, что в волнах и изгибах проступают очертания черепов и рёбер.

Так можно увидеть вообще что угодно.

Поэтому на слабое блёклое движение где-то вдали он поначалу просто не обратил внимания. Маленький медленный песчаный вихрь.

Потом там возник отблеск. И ещё один отблеск.

И вдруг как-то сразу — прозрение, серендипити — Николай Степанович увидел, что это человек. Маленький сгорбленный человек в белой одежде — и с фонарём в вытянутой руке. Он был недалеко, шагах в ста.

— Эй! — закричал Николай Степанович и замахал руками. — Э-э-эй!!! Сюда!!!

Человек поднял фонарь повыше и стал озираться. Он был в темноте, и свет его жалкого фонаря не доставал до стен города и до ворот.

— Сюда!!! Сюда!!!

Залитый ослепительным солнцем, человек не видел ничего вокруг. Потом… потом он пошёл вроде бы на звук, но заколебался, повернулся…

— Сюда!!! Идите сюда!!! Тут ворота!!!

Он высоко поднял фонарь — и, словно рассмотрев что-то наконец, пошёл быстро, почти побежал, влево от ворот.

— Мы здесь!!! — прокричал Николай Степанович, голос вдруг сел, дальше шло лишь сипение и клёкот.

Человек, пробегая совсем недалеко, отмахнулся от него — и скрылся из виду, преследуя что-то куда более важное, чем заблудившиеся путники…

Николай Степанович долго стоял, уронив руки. Такой досады от несбывшегося, от обмана — он не мог припомнить. Наверное, было что-нибудь. Но давно. Успел забыть…

Он повернулся и пошёл, из последних сил волоча себя, в тень под трибунами. Навстречу ему бежал, раскинув руки и что-то неслышно вопя, Стёпка. За Стёпкой шёл, так же раскинув руки, Филя. Ну вот, подумал Николай Степанович, наверное, это конец. Он ничего не чувствовал, кроме безумной жажды.

В ожидании парабеллума

Отец упал прямо на меня, я еле успел подхватить его, а меня подхватил Филя, и вот таким сложным способом мы не покалечились. И ещё все должны благодарить Хасановну, потому что она орала: не давайте им много пить! Не давайте много пить! И, как потом оказалось, этим спасла всех. Оказывается, как голодного убьёт миска каши, так и иссохшего убьёт стакан воды.

Мы с Ирочкой бегали и этим чёртовым Граалем таскали воду из фонтана, чтобы просто обливать наших, лежащих кто почти без, а кто и просто без сознания.

Шаддам просто заполз в этот фонтан и там лежал. Вода была дико холодная, но он только скалил зубы.

Хуже всего было маменьке и Армену, и хорошо, что Петька остался в Марселе, а уж тем более тётя Ашхен. А то бы они тут извелись.

Честно говоря, не было даже минутки, чтобы посмотреть по сторонам…

50

— Доктор Ливингстон, я полагаю?

Генри Стенли

Никто не заметил, как стена пошла трещинами. Как напружинилось выступавшее из камня плечо, как набычилась шея. И только когда каменная кладка подалась и начала обрушиваться, люди — те, кто в этот момент не лежал под трибунами, а носил воду, то есть Стёпка и Хасановна, — посмотрели в ту сторону.

Из стены выходил человек.

Он был довольно высок — но в росте нормален, не запределен. Что поражало, так это ширина и мощь. Он ступал так, что площадь вздрагивала, а устилавший её песок шёл волнами. Человек кутался в обгорелые лохмотья — наверное, он ещё долго будет избавляться от каменного холода. Осмотревшись, он направился к замершему столбом Стёпке. Хасановна тут же потянула из-за спины дробовик.

Человек помахал перед собой огромной ладонью, как бы говоря: не стоит. Громко кашлянул, ещё раз, сплюнул — но всё равно ничего сказать не смог. Потом пальцем показал на Грааль в руках Стёпки и сделал жест: выкини это, выкини! Стёпка прижал чашу к себе. Человек грозно шагнул к нему…

— Евгений Тодосович! — звонко рявкнула Хасановна, передёргивая затвор. — Я знаю, вас это не убьёт, но больно вам будет очень!

Человек остановился так резко, что всё вокруг опять вздрогнуло.

— Кха!.. Сановна! Дора! Кха! Сановна! Афродита! Психея!..

В ожидании парабеллума

Описывать дальнейшее мне сложно: хотя бы уже потому, что мне не всё говорили, а сам я не всё понимал. Я не обижаюсь, нет, не об этом речь. Просто кое-что от меня ускользнуло, а спросить теперь уже… скажем так: надо прикладывать усилия.

Поэтому я расскажу то, что понял, и так, как понял. А если где-то что-то не то и не так, то…

В конце концов, я в самом начале предупреждал: могу ошибаться. Могу не знать. Ведь я-то не бог.

Кроме того, у меня как раз, в отличие от многих, было ощущение завершения дела, — поэтому я расслабился. А расслабившийся человек становится глупым и не слишком внимательным.

Кроме того, город… Город меня потряс. Не только меня, конечно. Но я уже как-то с трудом сосредотачивался на делах.

К Шаддаму вернулась память. Если не вся, то очень большой кусок. По его словам, вот этот спиральный холм, усаженный деревьями, и есть тот самый райский сад, из которого выгнали Адама и Еву. А дерево на его вершине и есть дерево познания. Но познание происходит не методом примитивного поедания яблок (которых там и нет вовсе, поскольку это ясень) — а довольно сложным путём. На дереве надо повисеть. Кому-то хватает дня, а кому-то — нужна неделя. Например, Одину. Главное, чтобы тебя успели вовремя снять…

277
{"b":"179461","o":1}