Мы по-прежнему оставались невидимы для всех.

Происшествие с колдуном в маске на время отвлекло меня, и я не увидел, как на границе нашего белого круга начали скапливаться и сплетаться змеи, мертвые и живые, всех видов и размеров. Их становилось все больше. Переползти через веревку они не смели, но местами, как мне показалось, просто оттеснили ее к центру.

– Зараз придэ Вий, – сказал Коломиец тоненьким детским голоском.

– Спокийно, товарыщу шпиёнэ, – сказал я. – Ще панночка нэ вмэрла.

Невдалеке от нас прошествовал слон без хобота и бивней, и на этом парад-алле завершился.

– Ты чего, дурак, стрелял? – спросил я не оборачиваясь.

– Я? Стрелял? – удивился Коломиец. – В кого?

– Хотел бы я это знать, – пробормотал я, а сам подумал: не хотел бы. Ибо то, чему я повторно оказывался свидетелем и что в «Некрономиконе» именовалось арабским словом «аль-джах», считалось искусством давно утраченным и запретным даже для адептов некромантии.

Но вот проползли и змеи. Ненадолго стало почти тихо.

Странный свет почти погас. Лишь под двумя деревьями будто бы тлели угли.

– Степаныч, – жалiсно казав Коломиец, – я з глузду з'iхав чi нi?

– Нормальный, – сказал я.

– Но так же не бывает.

– Бывает, только редко.

– Не, не бывает, – уверенно сказал Коломиец. – Ну, вон: чего воно пухнет?

– Кто пухнет?

– Та дерево же!

И в этот момент одно из тех деревьев, что подсвечены были несуществующими углями, лопнуло с костяным хрястом, расселось от вершины до комля – и из щели кто-то стал осторожно выбираться.

Коломиец напрягся.

Это был паук. Сначала мне показалось, что он с лошадь размером.

За ним выбрался еще один и еще.

Каким-то чудом я успел поймать Коломийца за лодыжки. Он грохнулся плашмя и задергался. Я навалился сверху и крикнул: «Читай!» – для вящей доходчивости стукнув его ладонью по оттопыренному уху.

– Не слухала Катерина, – начал он, запнулся, забыл, проскочил через строфу и продолжил: – Пiшов Москаль в Туреччину, Катрусю накрили…

Мертвое негритянское семейство двинулось со стороны храма навстречу паукам.

Рядом с людьми пауки оказались чуть поменьше, чем померещилось вначале: по грудь мужчине. Они в долю секунды запеленали женщину и малышей в паутину, вскинули на спины и понесли к дереву. Мужчина поднял копье негнущейся рукой и судорожными скачками последовал за ними. Один из пауков развернулся ему навстречу, поднял передние волосатые лапы и прыгнул.

Несколько секунд мужчина изображал сопротивление, потом сдался. Паук поволок его за собой.

И тут лопнуло второе дерево.

В белом искристом блеске оттуда шагнул некто тонкий и стройный. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы воспринять увиденное.

Похож на человека, но не человек. Ноги с очень длинными ступнями, движется на носках, колени чуть согнуты. Гибкий сильный хвост. Небольшие руки вытянуты вперед, блестят кривые клинки. И – совершенно змеиная голова на удлиненной шее…

Когда он повернулся в профиль, я разглядел аккуратный костяной гребень от затылка до крестца.

Пауки попятились от него, но он неуловимо быстро настиг одного, короткий высверк – и паук осел бесформенной кучей. Два других, бросив ношу, попытались спастись бегством, но в этой погоне по кругу человек-змея оказался быстрее. Потом, покончив с пауками, он встал над людьми, подняв к небу руки с мечами.

Паутина опала с людей, они зашевелились и начали подниматься, будто их не слишком умело тянули за веревочки.

Барабаны вступили внезапно и веско. Странный свет померк, и в пришедшей тьме не стало видно ни людей, ни серебристого их избавителя. Зато над храмом занялось туманное сияние, похожее на подсвеченный дым.

Порыв ветра ударил в лицо. Зашевелились кроны.

Начиналась новая гроза.

Первая молния ударила совсем рядом с силой пушечного залпа. Потом – началось: Наверное, все грозовые тучи Центральной Африки собрались в эту ночь над нами. Дождя почти не было, но ветер бушевал – и непрерывно, страшно, с истошным воем, с клекотом били, и били, и били в башни храма бесчисленные молнии. Огненная дорога соединила небо и землю: Так продолжалось часа четыре.

Мы оба настолько одурели от грома, что не заметили, когда это кончилось.

Просто в какой-то моммент обнаружилось, что вновь рокочут только барабаны – тихо, устало, – а одна из башен храма светится, как гнилушка на болоте…

Уже под утро – умолкли крики и барабаны стихли, – из-за храмовой стены послышался знакомый рев, в небо поднялся стлб белого света, и в этом свете огромный, как океанский пароход, поднялся над кронами деревьев дракон: искалеченный, трехлапый: Он взлетел высоко и распался зелеными искрами, медленно растаявшими в первых лучах еще невидимого солнца.

– Почему ж ты мне всего этого не сказал тогда? – не поднимая глаз и продолжая катать по столу монетку, спросил Николай Степанович. – Если знал и видел – то почему не сказал? Доверия не испытывал?

– Был грех, – кивнул Брюс. – Спекулировал я про себя: слишком предан Колька, слишком чист, чтобы ему татьское, предательское дело предлагать. А ну как решит взвесить, кто ему дороже: старый Брюс либо весь Орден? А и то: как бы поступил?

– Не знаю. Задумался бы.

– То и дело, что не знаешь. Я и сам не знал до последнего часа, что решусь на такое: А уж после весточку слать и вовсе дурью выходило.

– Н-да…

Исчезновение Брюса было инсценировано им же самим. В какой-то момент он выяснил – совершенно случайно, а потому достаточно достоверно – что деятельность Пятого Рима весьма приветствуется иезуитами, которые, по идее, являются естественными противниками мозаичников и когда-то возникли именно как противоборцы. Он из чистой осторожности и перестраховки предпринял собственное расследование (обратившись к прогностикам Союза Девяти), и оказалось: последовательная и точная реализация планов Капитула Ордена приведет к тем же результатам, что и деятельность орденов антифутурального толка, иезуитов и масонов: установлению всемирного государства и всемирного правительства. Он постарался осмыслить это и пришел к не слишком радостному выводу: противостоящие друг другу ордена Евразии исполняют чью– то единую волю, работая старый, как мир, номер «борьба нанайских мальчиков».

Поисками этого носителя единой воли Брюс и посвятил себя с того момента, как вышел в январском тридцатого года городе Стамбуле и растворился в толпе: («Выяснил?» – с непонятной самому усмешкой перебил его Николай Степанович во время этого рассказа, и Брюс кивнул рассеянно:)

Странствия по миру (Персия – Индия – Китай – опять Индия – Южная и Северная Африка – зачем-то Австралия – и опять Индия – Ирландия – Шотландия -

Северная Америка – Австрия:) обогатили его новыми впечатлениями и просветлили разум. Мы занимались деянием, упершись в стену лбами, говорил он, ничего перед собой не видя, опричь старого кирпича…

В одном из буддийских монастырей Гоби он обнаружил древний манускрипт, где аккуратист переписчик явно скопировал откуда-то неведомые иероглифы, сопроводив многие из них китайскими эквивалентами. С помощью Махендры Брюс перевел рукопись вначале на санскрит, а затем и на русский. Махендра и сказал тогда Брюсу, что исходный язык рукописи, тайный сакральный молитвенный язык змеепоклонников, есть ни что иное, как язык цивилизаций асуров, живших в местах нынешних великих пустынь, и что жили там асуры «минуту Брахмы» назад, потом исчезли с лица земли, но еще «мгновение Брахмы» назад последние асуры писали свои последние книги, после чего прятали их в несокрушимые футляры из черного стекла и уходили на морское дно: «Секунда Брахмы», это Брюс знал, составляла чуть более миллиона лет. Минута, следовательно…