Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Это были, наверное, дашковские крысы, – делился Костя познаниями. -

Известно, что Екатерина Романовна немало почитала этих уютных зверьков, полагая их едва ли не домашними богами просвещенных наций. У нее они находили пропитание и покровительство. Крысиный же вертеп свой она охотно демонстрировала близким ей по духу людям, в числе их и Шувалов, и Ломоносов Михайла Васильевич, и все восторжены были хваткостью к ученичеству лицедейному, зверьми проявленному. Пиесы фон Визина разыгрываемы были в сем вертепе допреже публикования…

– Костя, не ломай язык, – засмеялся Николай Степанович. – Разговорная речь почти не изменилась за три века. Речь письменная всего лишь сближается с нею, теряя по пути свою сакральность.

– Я понимаю, – вздохнул Костя. – Просто хочется чего-то совсем простого, но чтобы обязательно звучало «милостивый государь»…

– Не исключено, что крысы в теперешнем их виде, в виде животных городских, были выведены специально как биологическое оружие для борьбы с ящерами, – продолжал расссуждать Костя. – Первые упоминания о крысах относятся к восьмому веку, прежде их будто бы не было. Почему нет? Ящерам от них ущерб будет страшный…

Они выбрались на поверхность не в «нехорошем доме» на Рождественском, а на задах комплекса «Литературной газеты», через вентиляционную коробку, облюбованную диггерами. Именно отсюда в свое время Костя и попал в подземное царство Брюса: сначала через вентиляционный колодец, потом – через промоину: Диггеры избегали старого коридора, о нем ходило множество темных историй. Костя же как-то сразу догадался, что это и есть именно тот «umweg», что грубым пунктиром обозначен на карте…

На поверхности земли стоял уже поздний вечер, готовый перейти в ночь. Они отряхнули грязь с колен, почистились мудро прихваченной щеткой, забросили за спины рюкзачки (руки лучше иметь свободными) – и тронулись в путь. Путь наземный был короче, но более прихотлив: через два забора, по узкому проходу между гаражей, мимо шеренги мусорных баков: Стая собак молча грызлась за обладание чем-то существенным. Воняло падалью.

Наконец открылась улица, по обычаю пустая и неосвещенная. Налево искрилось и дышало Садовое кольцо, направо – горели редкие окна. На фоне темно– неонового неба чернели антенны на крышах. Держась за одну из антенн, стоял человек.

– Каждый вечер он здесь, – сказал Костя. – Года три я хожу – и да, каждый вечер…

– Кто же это?

– Неизвестно. Пытались узнать – никак: – Костя развел руками. – А интересно, кражи из питерской Публичной библиотеки – они с нашим делом никак не связаны?

– Все может быть, – сказал Николай Степанович. – Ощущается повсюду какое-то общее шевеление. Ровно как после пятьдесят третьего – всеобщее оцепенение: Но выделить нечто конкретное трудно.

В киоске на Садовой Николай Степанович купил большую коробку конфет, две бутылки рейнского вина и банку фаршированных оливок.

– Всем хороши армяне, – сказал он, убирая все в рюкзак, – но вино у них какое-то неправильное.

– Хм, – Костя присмотрелся к оливкам. – А как же тогда коньяк?

– До войны был правильный.

– Ага: Николай Степанович, я ничего не путаю: анчоусы – это килька?

– Килька.

– Надо же: я, оказывается, на анчоусах вырос: И это коммунисты от меня скрывали, подумать только!

Он взмахнул рукой, и отъезжающая было от тротуара «волга» с зеленым огоньком тормознула со скрипом.

– До Библиотеки, – Костя скинул рюкзак, полез в машину.

– До Ленинской, что ли?

– До нее, болезной…

– Надо же, – Николай Степанович осмотрелся в салоне. – А я думал, что такси в Москве вымерли.

– Это уже по новой, – сказал таксист. – Лужков подбодрил.

– Молодец, – сказал Николай Степанович.

– Молодец, – согласился таксист. – А вы приезжие или как?

– Напополам, – сказал Николай Степанович. – Я из Петербурга. Точнее, из Царского Села.

– Это теперь Пушкин, что ли?

– Царское есть Царское. Пушкин там учился, – сказал Николай Степанович.

– Да: "Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком.

Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на наши молодые умы:« Подумать, когда-то я знал наизусть и »Выстрел«, и »Пиковую даму«, и »Капитанскую дочку«, я уже не говорю о »Полтаве« или »Гавриилиаде«. Зачем? Удивлять подруг?.. – таксист склонился над рулем. – »Мария, бедная Мария, краса черкасских дочерей! Не знаешь ты, какого змия ласкаешь на груди своей!..« Откуда же ей знать, бедняге, она же »мама мыла раму" только и помнит из школы…

– А Шива мыл Вишну, – сказал Николай Степанович.

– Что? А, – таксист хохотнул. – Юмор. Понимаю. Чем-то вы на Маслякова похожи.

Не родственник?

– Я – на Маслякова? – изумился Николай Степанович. – Да ни Боже мой!

– Что-то есть общее, – стоял на своем таксист.

– Стрижка, – подсказал Костя.

– Lapsus memoriae, – возразил Николай Степанович.

– А жалко, – сказал таксист. – Так бы хвастался: Маслякова возил: Вот ваша библиотека.

– Немножко недоезжая, – сказал Костя. – Вон там, на углу.

Николай Степанович расплатился, такси укатило, и Николай Степанович с Костей, подхватив багаж, направились ко входу в рум. Он был замаскирован под декоративную нишу в стене библиотеки. Граф Румянцев с «Пятым Римом» связан был очень плотно: Из кармана Николай Степанович достал Георгиевский крест – свой первый, за успешный поиск на левом берегу Двины, сохраненный Фархадом в тайнике дворницкой и каким-то неведомым способом превращенный им в универсальный ключ ко всем румам (почему именно этот крест, зачем и при каких обстоятельствах решил Фархад сделать отмычку, которая имела силу только в руках Николая Степановича – ничего этого не было в коротком письме, написанным личным шифром малого таинника Тихого, но рукой маршала Фархада: дрожала та рука:), прижал его к ключ-камню – и всей ладонью ощутил проворот механизма, открывающего дверь…

Они спустились по лестнице в тишину рума. Николай Степанович зажег черную свечу и несколько секунд спустя вместе с Костей шагнул в гомон и суету «табора» под армянским городом Ехегнадзор…

3

Итак, ты не хочешь, чтобы тебя мучала совесть, но не в силах этого избежать.

Чем прийти к такому выводу, лучше вовсе не размышлять.

Хань Юй

– Надька, цыц, – слабым голосом сказал Коминт. – Тебя тут не: о-о! Полегче, мать, полегче…

– Молчи, слабый мальчик. Хха! – и Ашхен каким-то сложным многосоставным движением повернула его руку – громкий щелчок, будто хлопнули друг о друга две дощечки, Коминт подпрыгнул на стуле и тут же обмяк с блаженной улыбкой. -

Это тебе не топорами бросать в беззащитную женщину…

– Надежда Ко: – начал было Костя, но Николай Степанович жестом велел ему замолчать.

– Ты права, Надя, – сказал он. – Я действительно не имел никакого права вас в это втягивать. Но бросить вас на произвол судьбы я не мог и подавно.

– На произвол? На произвол? Вы еще смеете говорить о произволе! Да это вы и есть тот самый произвол судьбы! Появляетесь, делаете все по-своему, уродуете жизнь, ломаете: Кто вам дал такое право? Кто, я спрашиваю?

– Бог. Сам, своею милостью.

– И вам не стыдно это говорить? Говорить такие слова? Иезуитство какое-то…

Николай Степанович покачал головой.

– К сожалению, Наденька, так оно и есть. Ну, подумай сама: как мы сюда попали?

Из Москвы в Армению – сделав два шага?

– Что вы меня, за дуру принимаете? Этих секретных разработок везде понатыкано…

– Как же вам смогли задурить головы: Тигран!

– Здесь, командир.

– На твоих глазах человек превратился в дракона. Ты подтверждаешь?

– Да. Сам видел, сам трогал, сам убивал тварь.

82
{"b":"179461","o":1}