Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Скорее, в Африке. Помните русских путешественников, которые показали вашим солдатам дорогу на оазис Нахар?

– Да! Какими же прихотливыми дорогами вела нас судьба, прежде чем мы вновь встретились… Надеюсь видеть вас после победы в моей палатке, полковник!

Он вновь поклонился, ловко вскочил на горячего вороного коня и поскакал. Я смотрел ему вслед.

– Сульт, – позвал я. – Сообщите Рейлю и Нею, что я хочу их видеть.

…Англичане и голландцы гибли сотнями и сдавались в плен тысячами. Уцелевшие, бросая оружие, уходили по дороге на Брюссель, спасая шкуры, но не знамена. Веллингтон вручил мне свою шпагу. Без парика он был похож на упавшего в пруд бульдога. Принца Оранского не было пока ни среди живых, ни среди мертвых. Подходившие с востока прусские колоны остановились и теперь стояли, как зрители, неспособные вмешаться в ход пиесы. И мои солдаты, и русские – все были обессилены не столько неприятелем, сколько непролазной грязью полей…

Наконец, нашелся Груши. Он упал на пруссаков с фланга, и через четверть часа боя Блюхер запросил пощады.

– Пруссия тоже будет с нами, – сказал я Барклаю де Толли. – И коварная Австрия станет ползать на брюхе, вымаливая пощаду.

– Это был дурной союзник, – согласился князь.

– А где же тот юный полковник, которого вы присылали ко мне?

– Увы! На обратном пути он был смертельно ранен в сердце, но из последних сил доскакал и передал ваши слова. «Вы ранены?» – спросил я. «Нет, я убит», – ответил он. И просил вас принять вот это, – князь подал мне тяжелое черное кольцо с черным камнем. – Найдено им в одной из древних африканских гробниц.

Это кольцо вдесятеро старше пирамид.

С благоговением я надел кольцо. Тяжесть веков переполняла его.

– Пусть это будет залогом нерушимости нашего союза, – сказал я. И как бы в ответ тучи раздвинулись, и все вокруг залило отчаянным сиянием.

Князь перекрестился.

– Это Божие знамение, – сказал он.

Я посмотрел в небо. Мне показалось, что там, за облаками, за дымом, сквозь сияние – смотрит на нас знакомое узкое смуглое лицо…

Это и правда было сиянием. Оно что-то сотворило с моим миром, и я видел одинаково резко и придавал одинаковое значение и пылинке на острие штыка игрушечного солдатика, и полету кобчика над далеким лугом, и красноватому солнцу; и насморку давно умершего Наполеона, и бесконечным недомоганиям моего старого папеньки, и собственным прыщам, и хромоте мерина Рецессия; и слышному по ночам гудению далекого поезда, и упрекам маменьки, и выспренным словам молитвы; и тому, что я живу на земле, а мог бы и не жить, и тому, что жизнь прекрасна, а смерть неизбежна: и с каким-то сладостным страданием я по-настоящему ощутил себя металлическим гренадером, идущим в огонь ради прихоти заоблачного мальчика…

И потом, когда сияние погасло и все стало таким, как раньше, я разочарованно увидел истоптаный мною песок, вырытые канавки и воткнутые палочки, насыпанный холмик и спичечные коробки вместо домиков, деревянные пушечки, облупленую краску на солдатиках: и стал тихо и медленно складывать все в ящик. Потом мне долго хотелось кому-то (да кому же? маменьке, конечно) рассказать о том, что произошло со мной сегодня, но я не знал, как начать разговор…

Я впервые встретился с нехваткой слов. Это было мучительно.

Золотая дверь на миг приоткрылась передо мною…

8

Ученики ощупью, шаг за шагом, поднимались вверх по витой лестнице.

Густав Мейринк

В двух местах ход был разрушен до такой степени, что пришлось пробираться ползком. Потолок держался хорошо, а вот кирпичные стены вдавливало внутрь, и земля набивалась влажными кучами. Тянуло смрадным сквозняком, пламя свечей трепетало. Кое-где шаги начинали звучать гулко, и если прислушаться, становилось слышно журчание воды. Но Гусар шел уверенно, оглядываясь на спутников будто бы даже с усмешкой. И оказался прав.

Через час с небольшим ход круто свернул и открылся в узкий колодец. Темная жижа заполняла его дно. Вверх вели каменные ступени: шершавые блоки размером в буханку хлеба, выступающие из стены и расположенные крутой правовращающей спиралью. Гусар поворчал для порядка, но полез вверх: осторожно и медленно. Нескольких ступеней не было…

Лестница вывела на узкий выступ.

– Куда-то пришли, – сказал Коминт.

– Да, похоже…

Пути с выступа не было никакого.

– Включи-ка фонарь…– сказал Николай Степанович.

Но и в свете фонаря картина не изменилась.

– Не может же так быть – лестница никуда…– Коминт заозирался. – Что-то же должно…– он посмотрел вниз. Но там была только черная жижа – далеко-далеко.

– Каждый тупик куда-то ведет, – сказал Николай Степанович. – Только надо подумать… Гусар, что скажешь?

Гусар молча смотрел в стену.

– Беспросвет…– Николай Степанович положил руки на стену. – Коминт, погаси.

Стало совершенно темно. Пядь за пядью он обшаривал холодный кирпич.

– Наверное, пожаловали мы с вами, ребята, к колдуну под Сухаревой башней… Брюс его фамилия… хороший человек… с Петром Первым в конфидентах состоял… механик страстный и многознатец…

– Разыгрываешь, Степаныч? – сказал Коминт.

– Не имею привычки… Ага, вот…– под рукой его подался кирпич, и тут же где-то в глубине заскрипел, проворачиваясь, какой-то древний механизм. – Ты был прав: пришли.

– Остроумно, – сказал Коминт. – Значит, со светом сюда не войдешь, а без света чужие не ходят.

– Я же говорю: колдун. Механик и многознатец. Теперь можешь зажечь.

Они стояли на пороге весьма просторного зала со сводчатым потолком. Дальний угол занимала алхимическая печь-атанор. Философское яйцо, покривясь, покоилось на треножнике. На середине зала стоял просторный, почерневший от времени стол, заваленный всякой всячиной: колбами, ретортами, мортильями, оплетенными бутылями, змеевиками, фарфоровыми и каменными тиглями, ступками: Такая же бесформенная груда вещей громоздилась на полках: буссоли, секстанты, астролябии, ареометры и прочие приборы неизвестного колдовского назначения. Слева почти всю стену занимал штабель из пяти рядов окованных железом и тоже почерневших сундуков. Рядом с сундуками, развернутая в три четверти, стояла мраморная статуя Афродиты Пандемос; в животе ее зияло отверстие размером в голову младенца. Под пару богине любви рядышком красовался бронзовый Шива Лингамурти. А в зеленого стекла штофе…

– Кто же свечку зажег? – страшным шепотом сказал Коминт.

– Да Брюс, наверное, и зажег, – сказал Николай Степанович. – Это вечная свечка.

Коминт шумно выдохнул:

– Никогда я к этому не привыкну…

– Я тоже так думал в свое время.

Гусар прошел вдоль стены, принюхиваясь. Остановился и поднял морду.

– Что там?

Но Гусар последовал дальше.

– Ни пыли, ни плесени, – сказал Коминт подозрительно. – Будто каждый день уборщица приходит.

– Умели строить, – сказал Николай Степанович. – Хозяин не был здесь с двадцать девятого года, а уж когда все это построили, я боюсь и вымолвить…

Коминт подошел к столу и провел пальцем по крышке – жестом въедливого боцмана-дракона, проверяющего, как надраена медяшка. Палец наткнулся на плотный белый комок, прилипший к столу. Коминт отковырнул его, поднес к глазам. Понюхал.

– Что это, Бэрримор? – спросил Николай Степанович. – Сюда залетают чайки?

– Стиморол, – сказал, озираясь, Коминт. – Непоправимо испорченный вкус… Неужели Каин?

– Не знаю: Гусар, Каин был здесь?

Молчание.

– Тогда не понимаю… Если диггеры, то как они прошли сквозь дверь? И почему ничего не утащили?

– Может быть, утащили? Мы же не знаем, что тут было.

– И все равно… ну, посмотри: разве похоже на то, что здесь побывала ватага современной молодежи?

– Не похоже, – честно сказал Коминт.

– Значит, кто-то из наших действительно уцелел. Давай искать – может быть, знак оставил, а может…

51
{"b":"179461","o":1}