— Да уж, это важно. У Майлин был сеанс с ним как раз перед тем, как она исчезла.

Роар покачал головой:

— Мы по-прежнему не уверены, была ли она рядом с офисом в тот день.

— Хотя машина была припаркована снаружи? Вы же примерно знаете, когда она уехала с дачи, и у вас есть время на парковочной квитанции.

— Она могла быть и в других местах. У нас нет ни свидетелей, ни электронных следов.

Дженнифер задумалась.

— А въезд в город? — спросила она. — Все машины так или иначе регистрируются на въезде.

Роар хмыкнул:

— Конечно, мы это проверили. Майлин Бьерке платила по СМС. Таким образом, ее машину фотографировали на въезде, но компания удаляет снимки через пару дней.

Дженнифер не сдавалась:

— Другими словами, вы немного припозднились. — И добавила, подзуживая: — В кои-то веки!

Попытка поддразнить его, кажется, сработала, во всяком случае, «три чайки» почти стерлись с его лба.

— Расследование исчезновения в первые дни весьма ограниченно, — заверил он. — А машину нашли давным-давно.

Он положил ей остатки омлета.

— Я что, выгляжу такой голодной? — поинтересовалась она.

— Вечер еще не поздний, даже одиннадцати нет. — Он накрыл ее руку своей. — И я хотел бы, чтобы ты продержалась до утра.

Со вздохом, обозначающим не слишком сильный протест, она дала ему понять, что может позволить уговорить себя провести ночь в этой холостяцкой квартире.

Вторник, 6 января

Когда постучались, Дженнифер вскочила и открыла дверь в кабинет. Женщина в коридоре была намного выше ее. Ей было лет пятьдесят, волосы темные, но некрашеные брови выдавали ее от природы светлые волосы.

— Рагнхильд Бьерке, — ответила она, когда Дженнифер представилась. — Очень приятно.

Голос звучал глухо и безжизненно, и дежурная фраза совсем не выражала настоящих чувств этой женщины. Дженнифер держала дверь открытой, но она не входила.

— Если вы не против, я хотела бы увидеть ее прямо сейчас.

Дженнифер прекрасно понимала, что мать Майлин Бьерке не хочет откладывать то, на что решилась. В коридоре она сказала:

— Довольно часто родственники не уверены, хотят ли они видеть покойного.

Она покосилась на посетительницу, сказав «покойного». Лицо Рагнхильд Бьерке было таким же застывшим, как голос, и ничего не выражало.

— Раньше я и подумать об этом не могла, — сказала она. — Вообще не могла думать, если честно. Таге, мой муж, предложил, что они с Лисс поедут сразу наутро, в Рождество. Я не понимала, как это. Но теперь я хочу ее видеть.

— Большинство потом не сожалеют, — поддержала ее Дженнифер.

Санитар ждал перед часовней. Его звали Лейф, и Дженнифер попросила его заняться приготовлениями. Он проработал в институте двадцать пять лет и знал все хитрости, чтобы вскрытое тело выглядело как можно лучше. Впустив их внутрь и откинув покрывало, он неслышно удалился. Рагнхильд Бьерке подошла неуверенно. Почти десять минут она стояла неподвижно и смотрела на мертвую дочь, лежавшую со сложенными на груди руками и закрытыми израненными глазами. Но тут Дженнифер нарушила тишину, сделав пару шагов. Стук высоких каблуков по полу заставил Рагнхильд Бьерке вздрогнуть, словно она вышла из транса. Она повернулась и направилась к дверям.

Они сидели за маленьким круглым столиком в кабинете Дженнифер. По дороге из часовни не было сказано ни слова. И лицо посетительницы было таким же недвижным, как вначале.

— Кольцо, — пробормотала она наконец.

Дженнифер помнила, что Лисс говорила о том же — золотое кольцо, которое было на пальце Майлин.

— Его не было, когда мы ее нашли, — подтвердила она.

— Кто-то взял кольцо, — тихо произнесла Рагнхильд Бьерке, будто разговаривая сама с собой.

Дженнифер удивилась, что мать Майлин зацепилась за это.

— Оно, наверное, было очень особенным, — прокомментировала она.

Посетительница ответила не сразу:

— Она его никогда не снимала. Майлин назвали в честь моей матери. Когда ей исполнилось восемнадцать, она получила от нее кольцо.

— Значит, на нем была надпись.

Рагнхильд Бьерке еле заметно кивнула:

— «Твой Оге» и дата свадьбы. Никто ведь не мог совершить такое из-за кольца.

Дженнифер не ответила.

— Я думала, что-нибудь случится, — продолжала Рагнхильд Бьерке. Голос ее был монотонным и пустым. — Я думала, до меня дойдет. — Взгляд казался тоже замершим, но в нем таилось что-то наподобие паники. — Я не понимаю. Я ничего не чувствую.

Дженнифер могла бы многое об этом сказать. Вспомнить что-нибудь из разговоров с родственниками за многие годы. Иногда она представляла себя паромщиком, переправляющим близких покойных через реку, а потом обратно. Она могла бы рассказать, что это нормально — когда переполняют чувства и с ними невозможно совладать. И что нормально замкнуться в себе и ощущать только пустоту. Ничего из этого она сказать не смогла. Ее пронзило чувство, которое уже многие годы только слегка ее касалось, — желание иметь дочку. Понимание того, что этого уже никогда не случится, было словно бледным отражением горя, охватившего мать покойной.

— Лисс верит в вас, — сказала Рагнхильд Бьерке.

Дженнифер почувствовала, как опять вспыхнули щеки.

— Она отличная девушка.

Посетительница посмотрела на парковку за окнами:

— Она очень отдалилась от меня. В каком-то смысле я ее потеряла первой. Много лет назад.

— Это еще не поздно исправить.

Не отводя взгляда от парковки, Рагнхильд Бьерке покачала головой:

— Я испробовала все. Вообще-то, она никогда не была ко мне привязана. Она всегда была папиной дочкой.

— Но она не видела отца много лет?

— С ее шести. — Женщина пару раз сглотнула. — Она обвиняет меня в том, что он уехал. Она думает, это я его прогнала.

— Разве нельзя с ней об этом поговорить? Теперь, когда она выросла.

Дженнифер отметила, как похожа старшая дочь на мать. Лисс, напротив, ни лицом, ни фигурой не напоминала Рагнхильд Бьерке.

— Может, было ошибкой не сказать ей правды? Майлин знала, а Лисс… Она всегда была такой ранимой. Я, наверно, боялась ее сломать.

Дженнифер старалась отделить собственное любопытство от желания посетительницы говорить.

— А что-то случилось между вами и мужем? — спросила она осторожно.

— Случилось? Случалось все время. Он был художником. Единственное, что для него что-то значило, — это успех… Это немного несправедливо. Он думал о девочках, по-своему. Особенно о Лисс. Но только чтобы они не отвлекали его от работы. У него была мастерская в городе, но часто он рисовал в подвале дома. Это было неплохо, потому что мне приходилось много уезжать по работе в то время. — (Дженнифер знала, что мать Майлин работала в одном из крупных издательств.) — Особенно осенью, когда выходили новые книги. Приходилось часто ночевать не дома.

— Почему он от вас уехал?

Дженнифер поняла, что вопрос был слишком личным, и была готова попросить прощения, но Рагнхильд Бьерке ответила:

— У него было очень высокое мнение о собственном таланте. Он был уверен, что он — большой художник и ничто не должно ему мешать. Поэтому он позволял себе жить, как ему удобно. — (Дженнифер не сочла, что ответ что-либо разъяснил, но не стала перебивать.) — Многие годы после отъезда он переезжал с места на место. И вдруг мы услышали, что у него планируется большая выставка в Амстердаме, в газетах про него писали и по телевидению говорили. Все считали, что это серьезный прорыв. А потом все снова стихло, из этого ничего не вышло. Ничего из него так и не вышло. Теперь он живет в Монреале, познакомился там с молодой женщиной. Но вот уже много месяцев он где-то путешествует. Его не могут найти. Он еще не знает, что Майлин…

Дженнифер попыталась представить, каково это — уехать так далеко от своих детей.

— До Канады не близко, — сказала она, побуждая посетительницу рассказать что-нибудь еще.