В этот раз Бергер открыл дверь сам. Он принял ее куртку и повесил на вешалку.

— Ваш дворецкий сегодня отдыхает? — бросила Лисс, и Бергер это подтвердил:

— Пару раз в году у него свободные выходные. Он навещает свою престарелую мать, и так далее.

Из невидимых колонок в гостиной доносилась музыка. Индийские барабаны, что-то вроде гармошки и сиплый мужской голос, издававший странные горловые звуки в чудовищном темпе, поднимаясь вверх и опускаясь вниз по невероятному диапазону.

— Суфийская музыка, — просветил ее Бергер.

Ей это ровным счетом ничего не сообщило.

Запах в комнате имел тоже восточное происхождение. Бергер поднял дымящуюся трубку с пепельницы и предложил ей. Она отказалась. От гашиша она становилась заторможенной, мысли текли в направлении, которое ей совсем не нравилось, делались трусливыми и кошмарными.

Хозяин опустился на диван, положил длинные ноги на столик и стал посасывать трубку.

— Вас не побеспокоит, что я принимаю послеобеденные лекарства? — сказал он. — Вы же из Амстердама — наверно, привыкли, что иногда покуривают.

— Вы просили меня прийти, — прервала она. Прошло не больше часа с тех пор, как она получила СМС от него, гуляя по парку в попытках собраться с мыслями.

— Я просил вас прийти, Лисс, — кивнул он из конопляного облака.

Она ждала продолжения.

— Мне нравилась Майлин, — сказал он. — Она была девушка что надо. С ног до головы из принципов, но хорошая.

— Она договаривалась встретиться с вами. В тот вечер, когда исчезла.

— Мы об этом говорили в прошлый раз.

— Но теперь ее нашли. И если это хоть как-то связано с вами… — Она не знала, что сказать, попыталась успокоиться. — Кажется, вы совсем не удивлены. Вы выглядите холодным и бесчувственным.

Он решительно покачал головой:

— Вы ошибаетесь, Лисс. Смерть меня больше не удивляет, но я не без чувств. Она заслуживала того, чтобы пожить еще немного.

Она прислушивалась к подтексту в его словах.

— Смерть ходит рядом все время, и вы можете сами отвернуться от нее. В этом будет суть моей следующей передачи. Естественно, это будет последняя серия «Табу». После смерти говорить больше не о чем.

— Вы, что ли, джанки?[26] — спросила она вдруг.

Он прилег на диване. На нем было шелковое кимоно. Она бы не удивилась, если бы под ним ничего больше не было.

— Нельзя все время быть в раю, Лисс, джанки этого не понимают. Надо это контролировать. Чтобы балансировать на краю, нужна железная воля.

— А рай — это засадить в себя пулю?

Бергер обнажил крошечные белые зубки. Он лежал, неприбранный, небритый, напомнив ей разбойника из города Кардамон.

— Попробуйте, Лисс, что я еще могу сказать? Надо попробовать или не думать об этом. Об этом не надо говорить. Так Господь себя нам показывает, дает нам билет на трибуны, с которых можно тайком подглядывать за совершенным. Все равно что закутаться в теплый плед, не вокруг тела, а вокруг мыслей. Души, если хотите. Там внутри царит идеальный мир. Вы хотите только оказаться там. Ни один художник или мистик не был в состоянии описать это переживание, оно за пределами всяких слов.

Лисс попыталась вспомнить, что собиралась ему сказать. Все время он уводил в сторону, и она не могла этому воспрепятствовать.

— Вы можете жить так, чтобы смерть была в удовольствие? — спросил он. — Приготовиться к жизненной вершине? Представьте себе, что занимаетесь сексом и достигаете оргазма в момент смерти, исчезаете в движении, которое никогда не закончится. Вот об этом будет моя последняя передача. Но не в том виде, как ее ожидают. Никогда нельзя делать ожидаемого, всегда следует быть на шаг впереди. — Он сделал последнюю затяжку и отложил трубку в пепельницу. — Как вы думали умереть, Лисс?

Она заставила себя не ответить на вопрос.

— Не говорите мне, что об этом не думали. Я вижу по вам, что смерть вас занимает.

Надо ли делиться самой глубинной мыслью с этим полуголым человеком, не признающим границ? Рассказать о заветном болоте. Это все равно что взять его с собой, все равно как если бы он был там, когда она лежала и смотрела между деревьями, а над ней расстилался снежный ковер. Она снова пришла в себя, но он опять ее опередил:

— Что-то есть в вас, Лисс. Вы словно из другого мира. Навеваете мысли об ангеле смерти. Вы знаете, как вы действуете на других людей?

Она выпрямилась. Его глаза стали очень далекими, будто бы он смотрел внутрь себя.

— О чем вы говорили с Майлин?

Бергер запрокинул голову. Полы халата разъехались, и Лисс подумала, что он собирается перед ней обнажиться.

— Мы всегда говорили о страсти. Это ее занимало. Страстное.

— Страсть взрослых, — поправила Лисс, — в соприкосновении с ребенком.

— И об этом тоже. Ваша сестра полагала, что рецепт хорошей жизни кроется в том, чтобы совладать со страстями.

— А вы придерживаетесь того, чтобы их отпускать.

Он гулко засмеялся:

— Не отпускать. Отпускать самого себя на них. Дать им высосать из себя все силы. Вы бы в самом деле променяли пятьдесят лет скуки на острое наслаждение в течение года или минуты?

— Вы словно проповедуете.

— Вы правы, я больший священник, чем был, когда стоял у алтаря и читал тексты из Библии. Я проповедую, потому что наслаждаюсь всеми взглядами и проклятиями, но еще и любопытством, и стремлением быть искушенными. Откуда берется это желание, Лисс? Почему вы снова сюда пришли?

— Вы меня попросили. Я должна знать, что произошло в тот вечер.

Он взял пульт, выключил музыку.

— Я вам рассказывал в прошлый раз, что знал вашего отца?

Она раскрыла рот.

— Это было в семидесятых, вас еще в планах не было. Мы вращались в одних кругах. Я был падшим священником, он — художником с большими амбициями и куда меньшим талантом. — Казалось, он задумался, потом сказал: — Я подозреваю, что это было истинной причиной, по которой Майлин приходила сюда. И поэтому она согласилась на «Табу». Она хотела послушать, что я мог рассказать об отце, который оставил вас.

— Не думаю.

Бергер пожал плечами:

— Решайте сами.

— Когда… вы видели его в последний раз?

— Об этом же спрашивала Майлин, — вздохнул Бергер. — Мы виделись в Амстердаме десять-двенадцать лет назад. У него тогда была там выставка.

Трубка догорела, он все равно ее схватил и начал посасывать, она издавала хрипящий звук.

— Он, видимо, думал, что приобретет имя в международной художественной среде. Но он не был рожден для чего-то великого. Глубоко внутри он и сам это знал.

Она сидела, застыв, на краю стула и не могла отвести от него взгляда.

— Не так давно он мне звонил. Он узнал, что Майлин будет в «Табу». Думаю, он следил за вами все время, откуда-то издалека.

— Вы придумываете всякие небылицы, чтобы меня заинтересовать! — вскрикнула она. — И с Майлин вы так же поступили. Заманили ее сюда.

Он выпрямился, перегнулся к ней через стол:

— Вы все еще думаете, что я виноват в ее смерти?

У нее не было ответа.

— Вы думаете, я встретился с ней в офисе, усыпил ее, отнес в машину, положил в багажник и вывез на заброшенную фабрику? Раздел, наигрался с ней, убил и уехал оттуда?

— Прекратите!

Его лицо вдруг передернулось.

— Почему я должен прекратить, если вы пришли сюда как раз за этим?

Она встала, с удивлением отметила, что ноги слабеют.

— Не знаю, почему я здесь.

Он тоже поднялся, обошел стол. Встал, навис над ней горой. Ей пришлось вдохнуть запах голого тела, мужского пота и немытых волос, зловония изо рта, когда он наклонился над ней. И тут с его глазами что-то случилось, они расширились, и Бергер задрожал. Внезапно он схватил ее за плечи, притянул к себе и обхватил руками.

— Я знаю, что случилось, Лисс, — пробормотал он невнятно. — Мне она нравилась. Она этого не заслужила.

Он сдавил еще сильнее. Лисс почувствовала мягкий выпирающий живот и большой, висевший под ним член. Она знала, что сейчас произойдет. Свет ушел и загорелся со всех сторон, открывая пространство, где она могла исчезнуть. В этот момент раздался звонок. Хватка ослабла, девушка вырвалась, схватила куртку, выскочила в коридор.